Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений - Людвиг Стомма

2:00–5:00. Через Госселье и Лоделенсар он отправился к Шарлеруа. Остановился перекусить и, получив сведения, что пехота Блюхера неподалеку, велел подать себе коляску и уехал в Филиппвиль, где провел пару часов и написал письма.

17:00. В экипаже генерала Франсуа-Виктора де Сен-Флорана – коменданта гарнизона в Филипп-вилле (которого мстительные Бурбоны за это разжалуют) – Бонапарт поехал в Париж, куда добрался 21 июня 1815 г. в шесть утра и который оставил уже навсегда через четыре дня в 12:15.

Мог ли Наполеон выиграть сражение при Ватерлоо? Этот вопрос занимал несколько поколений любителей альтернативной истории. В свое время Жак Брель пел («Grande-mère, Oeuvre intégrale», Paris, 1982):

Дай моей бабуле помело,А сам можешь отойти от дел.Выйдет точка в точку Ватерлоо,Только куда Блюхер не успел.

«Ватерлоо, куда не успел Блюхер» стало крылатой фразой, означавшей, что могло быть и по-другому, а вообще-то всегда есть вероятность разного развития событий, и все решает чистая случайность. Бабуля Бреля рано радуется, ведь в любую минуту все может измениться, и, к сожалению, вот-вот наступит старость.

Мог ли Наполеон выиграть сражение при Ватерлоо? Наверное, мог. С рациональной точки зрения весьма вероятно, что у Блюхера как раз начались бы роды слоненка, что заставило бы его опоздать. Генерал Эммануэль Груши мог бы преградить Блюхеру дорогу, ведь он слышал канонаду, а не дожидаться приказов. В свою очередь, если бы поляк Ежи Зенович доставил ему эти приказы раньше, не канителясь пять часов в поисках Груши… Если бы да кабы… Конечно, Наполеон мог выиграть сражение при Ватерлоо, но никак не войну.

Советский историк Альберт Манфред («Наполеон Бонапарт», т. II, Варшава, 1980) пишет: «То, что произошло во

Франции в марте 1815 г., если последовательно анализировать социальный характер этих удивительных событий, следовало бы определить как своеобразную буржуазную революцию. Подавляющее большинство народонаселения, то есть крестьянство, городская беднота и буржуазия, восстало, чтобы сбросить угнетение феодальной реакции, стремившейся уничтожить материальные, общественные и политические достижения революции. Специфика марта 1815 г., а именно поддержка народного движения армией, которая вопреки всем приказам и угрозам перешла на сторону Наполеона и народа, только сильнее подчеркивает общенациональный характер революции 1815 г. И именно поэтому предпринимаемые некоторыми авторами попытки назвать март 1815 г. своего рода военным путчем, pronunciamiento, следует категорически отвергнуть. Это не был верхушечный переворот, совершенный узкой группой военных заговорщиков, а широкое национальное движение, охватившее все классы общества. На первый взгляд фантасмагорический успех Наполеона в его отчаянно дерзком походе объясняется в конечном итоге тем, что он в нужное время возглавил созревавшую революцию против реставрированной монархии Бурбонов, стремившихся повернуть историю вспять».

Вот классический пример полного подчинения фактов идеологии. Наполеон выехал из Парижа 25 июня. Францию он окончательно покинет на борту «Нортумберленда» 7 августа. А 8 июля в столицу прибыл «приветствуемый с достаточным энтузиазмом» Людовик XVIII. «Ваше Величество, – обратился к нему префект де Шаброль, – минуло сто дней с того несчастного момента, когда Вы были отторгнуты от сердец своих подданных, оставив их в слезах и отчаянии». Король не принял такого патетического тона. «С болью покидал я мой милый город и чувствую неподдельное волнение при встрече…» (Evelyne Lever, «Louis XVIII», Paris, 1988). Во всей Франции ни на одной дороге, по которым катил проигравший император, не нашлось сабли в его защиту. Вторая Реставрация проходила абсолютно спокойно, в том числе без прусских и английских штыков. Впрочем, вопреки Манфреду, во время неполного года первой Реставрации Людовик XVIII вовсе не пытался «повернуть историю вспять». Трудно найти более убедительный аргумент, что поддержка Наполеона народом оказалась если и не поверхностной, то уж точно недостаточной, чтобы считаться общенациональной.

А если бы Наполеон победил при Ватерлоо? Ведь Европа была уже не та, что до 1812 г. К французским границам подтянулись бы мощные армии Австрии и России, к интервенции готовились шведы и испанцы… Союзники располагали неограниченными человеческими ресурсами, а у Франции их не было – на поля сражений бросили даже родившихся в 1799 г. Потенциалы вооружения союзных держав и Франции соотносились как 8:1. О континентальной блокаде Англии и мечтать не приходилось. Зато британский флот весьма эффективно отрезал французскую метрополию от ее заморских территорий. Следовательно, даже победи Наполеон при Ватерлоо, это уже ничего не могло изменить.

Тогда почему именно Ватерлоо приобрело символическое значение и превратилось в миф? Первый ответ прост: потому что поставило заключительную точку в легенде, в героическом противостоянии, смертоносных атаках кавалерии и пехоты, стало своего рода контрапунктом Аустерлица и прочих патетических побед Бонапарта. Однако есть и второй ответ. Поражение Наполеона в России в 1812 г. еще ничего не предопределяло. Напомним Манфреду, что уже тогда заговор генерала Клода-Франсуа де Мале показал, как непрочны были тылы императора. Бонапарт смог снова собрать армию и 3 мая 1813 г. одержать блестящую победу при Лютцене над русскими войсками Виттгенштейна и прусскими Блюхера. Окончательный и бесповоротный конец империи – Сто дней в этом стали лишь безнадежным эпилогом – наступил пятью месяцами позже, 16–19 октября 1813 г. под Лейпцигом. От жесточайшего разгрома, которому наполеоновская армия там подверглась, она не оправилась уже никогда. Определенная эпоха завершилась, ее не воскресило, поскольку просто не могло, последовавшее возвращение Наполеона с Эльбы.

Под Лейпцигом французам, которых поддерживали, в частности, поляки, ирландский полк и подразделения многочисленных немецких государств, в том числе виттембергцы и саксонцы, предавшие их во время боя, противостояли четыре армии: русская, прусская, шведская и австрийская. 19 октября генерал Август Найдхард фон Гнайзенау, начальник штаба Блюхера, позже фельдмаршал, писал жене (цитирую по: Дигби Смит, «Лейпциг 1815», Гданьск, 2005): «Великая битва выиграна, победитель определен. Вчера огромные массы сражались друг с другом. Это было зрелище, невиданное уже тысячи лет. С возвышенности я наблюдал за обеими армиями. Пролиты реки крови. Убитые и раненые лежали в радиусе нескольких миль. В итоге мы спихнули французскую армию на небольшой плацдарм у Лейпцига. Наступление было кровопролитным. Через несколько часов наши войска предприняли штурм города. Там встретились части разных армий, подходивших со всех сторон. Первыми ворвался маршал Блюхер и мы. Нами захвачено много пленных, 20 000 раненых и еще больше больных. В наши руки попало много генералов, солдат разных национальностей, разрушенные дома и опрокинутые повозки. Всюду царит невообразимый хаос. Предприняты все средства для организации скорейшего преследования врага. Мы хотим уничтожить остатки его армии».

А маршал Блюхер добавил: «18-е и 19-е были для нас днями знаменательными, во время которых великий колосс пал, словно поверженный бурей дуб. […] Ума не приложу, что делать с наградами. Я обвешан побрякушками, как старая лошадь в упряжке, но главное – я уничтожил надутого тирана».

Потери наполеоновской армии были действительно ужасны. Они составляли около 70 000 солдат, из которых почти 50 000 были убиты или ранены. Погиб маршал Юзеф Понятовский и 15 генералов. Противник захватил свыше 220 пушек из имевшихся у французов 309, 700 повозок с амуницией, а во время преследования еще 400, более 60 000 карабинов. Французские гарнизоны сдавались на милость победителей один за другим, причем «одной из самых впечатляющих была сдача Дрездена 11 ноября, когда маршал Гувион де Сен-Сир вместе с двумя полными корпусами угодил в плен». Как мы уже знаем, этих потерь Наполеону так никогда и не удалось восполнить. Потому-то

маршал Гебхард Леберехт Блюхер мог смело заявлять, что «уничтожил» Наполеона. Право на такое заявление ему давал тот факт, что в сражении, где русских вел фельдмаршал Михаил Барклай де Толли, шведов – маршалы Жан Батист Бернадот и Стедингк, австрийцев – князь Карл Филипп Шварценберг, именно прусаки сыграли главную роль, что логично делало их командира основным победителем.

Вот именно… прусаки и Блюхер… Многие историки того времени, в том числе столь выдающиеся, как Фридрих М. Кирхайзен, Жак де Бенвиль, Джонатан Норт, а из нынешних Жан Тюлар, считают, что Наполеоновские войны по своей политической сути являлись противостоянием Франции и Великобритании. Это Лондон монтировал очередные антифранцузские коалиции, препятствовал установлению наполеоновского порядка на континенте, платил, подстрекал и интриговал. Император отлично это понимал, когда констатировал: «Только тогда, когда Англия не сможет нигде вести никакой войны, она заключит мир. Поэтому на войну против Англии следует бросить все возможные силы». Англия же оставалась верной своему изначальному принципу, по мнению Кат-Маскевича (см.: «Был бал», Варшава, 1973; «Зеленые глаза», Варшава, 1958), – политике извлечения каштанов из огня чужими руками. А когда она, наконец, непосредственно приняла участие в боевых действиях на континенте, то сначала на весьма ограниченном иберийском фронте, поскольку большего не требовалось. Грязную работу делали другие. И похоже, делали неплохо, но это лишало бы настоящего победителя его лавров. «Прусаки и Блюхер», или еще какие-то дикие русские… Можно себе представить, с каким облегчением встретили на островах известие о самоубийственном возвращении Наполеона. Наконец-то подвернулась замечательная оказия достойно завершить многолетние интриги и заграбастать все лавры от успехов, достигнутых чужими руками. Дело оставалось за малым: превратить удар, нанесенный из милосердия отчаявшейся тени французского императора, в решающую эпохальную победу. Карл фон Клаузевиц писал («О войне», Люблин, 1995), что война есть продолжение политики. Англичане знали, что продолжением войны является пропаганда. И везде, где распространялось влияние британской короны, прославление и почитание Ватерлоо становилось обязательным. Не Лейпцига, не Бородино, а именно Ватерлоо. Политическая интрига была преобразована в героический миф, а 18 июня 1815 г. стало днем, определившим судьбу Европы и мира, словно все не было решено гораздо раньше.