Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я рад это слышать, — склонил голову князь, принимая ее слова на веру, и снова стукнул тростью по голенищу сапога, стряхивая налипший снег. — Действительно, рад.
Они снова замолчали, а потом князь вдруг остановился, вынуждая и Анну замедлить шаг, чуть развернул ее к себе лицом, чтобы заглянуть в эти глаза, скрытые от него тенью капора.
— Следующим утром я продолжу свой путь в Москву, — сказал Чаговский-Вольный, и Анна едва сдержалась, чтобы не показать, как ей по душе его слова, его предстоящий отъезд. — Анна Михайловна, ежели вам не столь тягостно мое общество, ежели моя персона не утомляет вас, не нагоняет скуку, то быть может, вы дадите мне свое позволение навестить вас этим летом. Я планирую в конце весны возвращаться в свое имение в Харьковской губернии, где проживаю до зимней поры. И думаю, что навестить эти земли проездом будет одно из самых моих горячих желаний.
— Вам так пришлись по душе эти виды? — Анна не могла не выпустить на волю Аннет, которая победно улыбнулась при словах князя. И этот пал на поле боя!
— О, эти виды — само великолепие натуры! Но главное украшение их, самая дорогая драгоценность их — здесь, передо мной. Москва многое потеряла, когда вы покинули ее, блеск звезд и свет солнца померк без вас, Анна Михайловна. Так вы позволите мне этот визит?
— Я не хозяйка этим землям, князь, — Анна отвела взгляд от его пристального взора, не в силах более глядеть ему в глаза, всей душой отвергая то, что он предлагал ей. — Вам следует спросить дозволения на то у Михаила Львовича, не у меня.
— Тогда я спрошу иначе, Анна Михайловна, — князь вдруг сжал ее пальчики чуть сильнее, чем требовалось, провел пальцем по тыльной стороне ее ладони. Она попыталась выдернуть руку из его цепких пальцев, но он не пустил. — Будет ли ваше желание на то? На мой визит этим летом в Милорадово?
Анна все же сумела освободить ладонь из его хватки, спрятала тут же обе руки за спину, словно опасаясь, что он тут же попробует взять ее опять за руку.
— Этот вопрос вне всяких приличий, князь, — холодно заметила она ему, и его бледно-голубые глаза опасно сверкнули в ответ на его холодность. — Не пристало у девицы спрашивать то. Даже для провинции это чересчур вольно. Прошу простить меня…
И резко развернувшись, зашагала к дому так широко, как только позволяла ширина юбок, совсем неподобающе барышне, желая как можно скорее скрыться с глаз князя, спрятаться в тишине и покое своих комнат от этого странного гостя. Она сослалась Михаилу Львовичу на внезапный приступ боли в горле, что разболелось после долгой прогулки по парку, заперлась у себя в покоях, села читать у окна первый же попавшийся в руку роман. Это оказалась «Кларисса» Ричардсона, роман о любви и пороке, уже неоднократно перечитанный Анной, оттого и тянулось медленно время до сумерек, когда вошел лакей и стал зажигать свечи, разгоняя темноту. Никого не желала видеть, даже заехавшего с визитом Павлишина с матерью не стала принимать, послала извиниться перед теми.
Вскоре за Анной послали к ужину спуститься, но она передала, что по-прежнему больна, что присутствовать на нем никак не может. Она не желала встречаться с князем, который вдруг перепугал ее нынче днем своей силой, а потом вспомнилось о том, что уж скоро совершеннолетие, а там папенька и разговор заведет о замужестве. Полин была права — князь, пусть даже пугающий ее до дрожи, был наиболее достойной партией для нее, чем ротмистр кавалергардского полка. Уж лучше не давать надежд никаких, чтобы не было желания на переговоры с ее отцом, уже лучше спрятаться от него в своих покоях, переждать, пока князь не покинет их кров. А летом… летом она непременно что-нибудь придумает!
Анна еще не спала, когда постучались в ее покои, и Глаша передала барышне, что ее желает видеть брат.
— Проси, конечно, — распорядилась она, удивляясь такому позднему визиту Петра — она точно расслышала, как тихонько прозвенели часы в ее будуаре одиннадцать раз. Не успела накинуть капот, как тот шагнул в спальню, пройдя сразу сюда, опустившись с размаху на стул у столика с зеркалом. Его мундир был расстегнут, галстук и завязки рубахи развязаны и свободно свисали на грудь, обтянутую шелком камзола [140]. Черты лица его обрюзгли несколько, веки набрякли. Анна сразу же поняла, что брат пьян и выпил немало, несмотря на верные шаги и прямую поступь, которыми он вошел в спальню. Ох, не приведи Господь, папенька увидит!
— Что ты, Петруша? — ласково обратилась она к нему. — Что ты? Спать иди, милый. Чего сюда пришел, ко мне?
— Пожелать тебе доброй ночи, ma chere, — проговорил Петр, ставя локоть на столик, опираясь подбородком на ладонь. Взглянул на сестру, что опустилась у его ног на ковер на колени. — Чтобы сны тебе только добрые приходили. Не как ко мне, ma chere. Давеча приснилось нечто дурное… страшное… за сердце прямо схватило от того сна. Поле снилось в тумане, простое поле, коих в России тьма. «Запомни, — сказал мне голос прямо в ухо. — Запомни его!»
— Петруша, лукавый тебя путал не иначе, — ласково погладила его колено Анна. — Что худого в поле и тумане? Приятного мало, согласна, но и худого нет. Ты лучше б перед сном молитвы бы читал чаще, как Пантелеевна учила.
— Мои грехи никакими молитвами не отмолить, Анечка, — Петр вдруг дернул за чепец, стащил тот с головы сестры, кривясь. — Какая дурная вещица! Никогда их не любил! Жене моей запрещу носить эту гадость…
— Ты жениться надумал, Петруша? — спросила чуть тихо, а у самой даже сердце замерло в ожидании ответа. Вспомнила, как сияло ныне днем на прогулке лицо Полин. Сияло оно таким счастьем, таким теплом, что его хотелось коснуться, обогреть свою душу возле него.
— Ну, ma chere, от того никто не зарекается, — хохотнул Петр, взял косы сестры в ладони, перебросил со спины на ее грудь, гладя пальцем тугие переплетения прядей. — Ни я. И ни ты… Нам с тобой уже где-то предназначены супруги венчанные, ступают они по земле… Моя супруга — дивная юная прелестница по первости дней и вечно недовольное дворней, супругом, детьми и жизнью en tout [141] существо после. Прелесть ее быстро завянет, ибо не бывает долговечной прелесть у таких жен, ибо не будет ей счастья подле меня, мота, волокиты и игрока. Как дядюшка наш покойный, что состояние тетушки промотал вконец. Hélas! [142] Но я не буду в обиде на судьбу на то, ведь далеко не ее прелесть и нрав станет залогом моего счастья, а то, что дадут за ней в приданое. А ты же, моя богиня, станешь супругой титулованного человека с состоянием, будешь порхать в свете, как воздушное Божье существо papillon [143], и одаривать всех видом своей дивной красоты, а в промежутках между сезонами — чадами своего мужа. Все будут завидовать его счастью (даже я!), твердить, что божественней женщины еще не рождала земля. Весь свет ляжет к твоим ногам с восторгом, даже клеветники и завистники перестанут злословить в благоговении перед твоей красой и в страхе перед твоим супругом.