Открытый научный семинар:Феномен человека в его эволюции и динамике. 2005-2011 - Сергей Хоружий

Вопрос из зала: Будущее значение есть какое-то?

Ивахненко Е.Н.: Нет. О будущем я скажу. Нет, это спонтанный механизм связей прошлых различений и настоящих. Сейчас я как раз хотел это прокомментировать. Для того чтобы быть понятыми, предшествующие цепочки различений должны быть релевантными последующим. Они не должны быть одними и теми же, но в своих основных частях должны сохранять релевантность. Причем эти цепочки вовсе не должны быть вписаны в онтологию. Например, логика Аристотеля не вписана в саму природу. Это хорошо показали представители логического позитивизма. Что известно всем, то известно каждому, но того, что известно всем, в природе нет.

Что предлагает Браун? В седьмой части его книги есть интересное описание, что такое сложность. Иными словами, Браун описывает, как выглядит одни и тот же объект с разных точек наблюдения, как в зависимости от точки наблюдения различаются его комплектации. Таким образом, стоит только провести хотя бы одно различение, например, между нулем и единицей, как из него неизбежно следуют все законы, принципы физики, математики и биологии. Акты нашего мышления продуцируют смысл, создавая его из бесконечного океана сигналов гомогенной реальности. (Браун разводил понятия «действительность» и «реальность».) То есть, океан сигналов — это «серый шум», в котором мы проводим различение. И проведение этих различений онтологически не предписано. Формула «проведи различение» работает как мотор, позволяющий запустить конструирование смысла теории чего угодно. Важна когерентность различений. Сообщество определяет фактором когерентности, наложения волн, интерференции.

Spencer-Brown George. Laws of Form. (1969). New Edition. — New York, 1979

Я возьму одну фазу из книги Брауна «Законы формы» для того, чтобы кое-что прокомментировать, почему в теме аутопоейзиса надо пропедалировать именно эту деталь:

«Мы можем принять, что мир, без сомнения, есть сам в себе самом [то есть не разделен с самим собой — Е.И.], но в любой попытке увидеть самого себя как объект он должен, без сомнения, действовать так, чтобы отделиться от самого себя и потому стать ложным по отношению к самому себе. В этих условиях он всегда будет частично ускользать от самого себя [курсив мой — Е.И.]. Так и с каждым из нас. В этом смысле по отношению к своей собственной информации, вселенная должна пытаться избежать телескопов, через которые мы, ее часть, пытаемся найти ее такой, какая она есть для нас».

Надо сказать, что после первого прочтения, эта фраза вначале меня обескуражила своей бессмысленностью, после второго — сложностью и запутанностью. Но теперь я рассматриваю ее как формулу, позволяющую понять нам нечто важное в определении смысла, которым мы располагаем, — смысла как такового, как того, что мы вообще относим к этому кластеру.

Какие эпистемологические следствия выводятся из концепции Спесера-Брауна? Их два, основных. Первый касается эпистемологии индивидуального восприятия. Это психология и биология познания, новые представления об организме, органах, клетках. Сюда же относится концепция аутопоейтической машины Матураны и Варелы в отличие от аллопоэтической машины. Аутопоейтическая машина — это самостроящийся автомат. Он не производит одни и те же действия, а в процессе производства чего-то надстраивает свои собственные уровни сложности. Аллопоэтическая же машина — это когда одни станки производят нечто другое, отличное от себя. В этом контексте по-иному интерпретируется и акт познания. В частности, Матурана совершенно определенно считал, что растения тоже «познают». Поскольку исходным является акт различения, а растения реагируют на факторы окружающей среды, значит их «различают», то, следовательно, и растение «познает». В своих работах Матурана так и пишет «знание растений», что в нашей прежней семантике звучит бессмысленно.

Второй вывод касается социо-эпистемологии. Это, например, работы Лумана. Это концепция коммуникации как задействование языковых инструментов при конструировании реальности, исследование медиа-коммуникации, аутопоейзиса коммуникации.

В рамках постсоциальных исследований интересно описываются такие объекты как рынки. Кнорр-Цетина и Урс Брюггер пишут, что «рынок ведет себя как живой организм, как будто он обладает “собственной волей”, переменчивым независимым характером»; что «вовлеченные в его работу трейдеры, никак не могут прочитать рынок полностью, а только в виде отдельных блоков».

Хоружий С.С.: Объясните, пожалуйста, чем оправдывается то, что эти формулы — не чистая метафора? Можно посмотреть на любой естественный, натуральный процесс и его вот таким эмоциональным языком описать. В художественной литературе именно так и делают. Описывается течение речки, при этом говорится, что река обладает «своей собственной волей, переменчивым и независимым характером». Где здесь оправдание того, что в данном случае это не метафора?

Ивахненко Е.Н.: Конечно, можно таким образом говорить о чем угодно, например о своей машине. Она плохо заводится, а я с ней поговорили ласково, и она завелась. Это такая упрощенная конструкция, которая демонстрирует перенос собственно человеческих чувств, свойств и ожиданий на объект. Это перенос первого порядка. В данном же случае к рынку не присматриваются как к речке, а от рынка страдают и испытывают большие сложности взаимодействия с ним. Экспертные группы вырабатывают стратегии и тактики,

которые никак не могут быть построены на конечном знании объекта. Это целая проблема.

Хоружий С.С.: То есть эта формула включает в себя уже и реакцию человека? Имеется в виду и вторая сторона, с которой взаимодействуют?

Ивахненко Е.Н.: Да, это та нарождающаяся социология объект-центричности, которая уже пытается описывать такие объекты, попадая, конечно, в то семантическое поле, о котором вы говорите. Скажем, «Рынок как объект привязанности», — так называется статья Кнорр-Цетиной и Урса Брюггера. В этой статье описывается работа трейдеров, которые торгуют валютой. Примерно 3–4 центра по миру. В этих центрах есть сильные трейдеры, есть послабее. Но что любопытно: складывающийся в процессе общения словарь участников этого процесса таков, что объектам они начинают приписывать человеческие отношения. Авторы приводят результаты опроса трейдеров, когда их просят ответить на вопрос: «Рынок это что?». Они отвечают примерно так: «рынок — это все», «я его сделал». То есть там происходит нечто такое, что можно увидеть только в оптике наделения этого неживого объекта человеческими свойствами.

Хоружий С.С.: Иными словами, это произвольное применение художественного метафорического дискурса. Или все-таки есть какие-то реальные предикаты?

Ивахненко Е.Н.: Я попытаюсь далее ответить на этот вопрос, перейдя к сопоставлению инструментальных и эпистемических объектов. Но прежде скажу еще несколько слов о рынке, частично отвечая на ваш вопрос.

В современном виде мировой фондовый рынок по своим признакам соответствует аутопоейтическому объекту. Он продуцирует новые риски, переводя в режим кризисного существования финансовые институции, органы власти, бизнес, отельных граждан, социальный порядок в целом. То есть это уже не игра в метафоры, а сама жизнь.

Экономические системы являются сложными, адаптивными и нелинейными, самоорганизующимися системами. Такие системы нельзя исследовать методами традиционной «линейной» социологии с помощью моделей, основанных на идеях равновесия, детерминизма, редукционизма и т. д. Эти модели и инструменты не позволяют «ухватить» их основополагающие свойства, эти свойства попросту «исчезают». Если мы исследуем эпистемические объекты с позиции поиска управляющего уровня по отношению к ним, то мы его не найдем, система нам ничего не ответит. Новая же постановка вопроса позволяет открыть некоторые их свойства.

Данный доклад можно рассматривать как часть более широкой программы преодоления классических представлений о поведении социальных объектов, которые прошли точку самозапуска аутопоейзиса и длят себя во времени как объекты «эпистемические». Словом, для нас наибольший интерес представляет не столько то, кáк люди, руководствуясь своими рациональными представлениями, осуществляют инструментальную деятельность при помощи вещей, а то, как осуществляется имплозия аутопойезиса объект-центричных культур, родившихся в обособившейся («ожившей») целостности, где люди и вещи оказались в одном смысловом кластере различений (в смысле логики Спенсера-Брауна).

Обозначенная трансформация не открывается сразу, а порожденные ею формы социальности еще не выражены явно и зачастую остаются в поле традиционных интерпретаций — как социально-групповое образование, хотя и новое. В этой связи уместно констатировать: там, где традиционно работала связка «человек — коллектив — человек», или «человек — общество», «комьюнити — человек», стала образовываться связка «человек — технологическое устройство» или «эпистемическая вещь — человек».