Урал атакует - Владимир Перемолотов

Костя намеренно проехал через центр. Широченная площадь Революции, побольше, чем площадь 1905 года. И памятник Ленину сохранился в нормальном состоянии — никто его не подрывал. Тут вообще всегда было спокойней, тише, думал Костя, и как будто чувствовалось уже слабое, но такое манящее и милое дыхание юга. А на выезде с площади активно производилось воздвижение лазерного постамента для трехмерной рекламы, как в Екатеринбурге. Челябинцы, видимо, решили не отставать от столицы республики и взялись за создание своего трехмерного великана. И где только бабки нашли в смутное‑то время?

На окраине города Костя прибавил скорость. Мимо полетели трущобы и промышленные зоны, перемежающиеся со спальными районами. Почти как в родном Екатеринбурге. Только другой дух, другая стать. Что‑то незаметное, но иное. Неожиданно приходящее и сразу ускользающее, как ощущение дежавю. Костя мысленно попрощался с последним мегаполисом независимой и управляемой зоны.

Уютный, но грубоватый, крепко стоящий тяжеловесный край, где ковалась победа в Великой Отечественной войне, ковалась в виде танков и «катюш». Суровый, железный край, надежно укрывшийся за Уральским хребтом. Где и поныне куется железо. И где теперь пролегает южная граница последнего плацдарма России. Счастливо тебе! Встретимся ли снова на обратном пути?

После города потянулась почти свободная от автомобилей трасса. Приближалась граница Уральской Независимой Республики.

— Ну что, когда за руль сядешь? — поинтересовался Костя, убавив радио (местный «Южный Урал FM» начал периодически шипеть, как караси на сковородке).

— После границы и сяду. — Ганя, вальяжно развалившийся в кресле, смачно зевнул. — Вроде договаривались же.

— Добро.

Костя посмотрел по сторонам.

Вокруг был великолепный пейзаж. Справа простиралось серо–черное поле, тут и там укрытое рваными снежными простынями. Слева, вдали, поднималась небольшая горка, забитая сосенками, и тускло–зеленые деревья словно спускались с нее сбившимися редутами беспорядочного войска. Солнце, то и дело прячущееся за облаками, играло прожекторами на этих просторах.

«Широка страна моя родная, — завелось в голове у Кости. — Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!»

— Надо Калинову отзвониться, — напомнил вдруг Ганя.

— Блин, надо было еще в городе звякнуть. А то тут что‑то с сетью проблемы, — заметил Костя.

— Ладно, сейчас попробую, — сказал напарник и достал смартфон.

По его удовлетворенной мине Костя понял, что на этот раз связь работала. Ганя подключил смартфон к миниатюрной «плазме», прилепленной к средней части передней панели.

Через пару секунд на маленьком телевизоре появилось как бы сложенное мозаикой нечеткое изображение генерала. На Калинове был черный пиджак, из которого выглядывал сиреневый ворот рубашки. На глазах — очки, что являлось редкостью, как для шефа, так и для нового времени.

— Здравствуйте, Сергей Михайлович, — бодро сказал Ганя.

Генерал молча кивнул. Он выглядел весьма сдержанно. Костя, в свою очередь, сделал приветственный жест рукой.

— Подъезжаем к границе, — отрапортовал Ганя, поправив волосы у виска.

— Как Челябинск прошли? — оживился Сергей Михайлович.

— Нормально, — кисло ответил Ганя. — Если не считать, что чип–манда на посту у въезда не сработала.

— То есть как это — не сработала?

— Да попались какие‑то мудозвоны, даже сканировать не стали. Нашли автомат, хотели арестовать. Пришлось взятку дать. У них, видите ли, приказ мэра Челябы: с оружием не пропускать. А до вас дозвониться мы не смогли.

Калинов озабоченно снял очки. Смолистые брови сомкнулись, в глазах появилось недовольство.

— Ладно, разберемся. Кто там был‑то, звания, фамилии хоть запомнили?

— Да какие звания! У них на погонах двуглавые орлы. Назывались Гер и Серый.

— Хорошо, этого мне достаточно. Теперь они будут бетонировать пограничные столбы.

— Хотелось бы надеяться, — улыбнулся Костя. — Только бабки‑то уже не вернутся.

Генерал то ли не расслышал эту реплику, то ли намеренно пропустил мимо ушей. А может

быть, случайное копошение Гани ему помешало.

— Я сейчас предупрежу пограничный пост, — пообещал он. — Проверю готовность к марш- броску двух БТР.

— Хорошо бы, — обрадовался Ганя.

— Ну все, до связи! — И экран потух.

— Вашими бы устами да мед пить, — прокомментировал приятель.

— Да ладно тебе. — Костя поправил экран «плазмы».

Затем, закинув руку на затылок, как казачок в танце, он покрутил головой в стороны. Это был своего рода массаж. С некоторых пор шея начала деревенеть.

— Эх, все хорошо в этой тачке, но вот кресла дюже неудобные, — поделился Костя с напарником.

Ганя не стал спорить.

— Есть такое дело. Как только вернемся, сразу поменяем. А то все руки не доходили.

— И что ты, «мерседесовские», что ли, поставишь? Так они тут же провалятся! — Костя с хитринкой покосился на товарища.

Ганя воздел глаза к небу.

Муконин посмотрел на спидометр. Стрелка зашкаливала за сто двадцать километров в час. Даже и не заметил, как прибавил. Ну и пусть. Нормальная скорость. Если не считать одеревеневшей шеи, трасса идет легко и хорошо.

Южная граница Уральской Независимой Республики пролегала по хребту Уральских гор — Уралтау. Сразу за городом Миасс, который приятели объехали стороной, начались указатели о приближении поста.

Около двух часов пополудни, уже в непосредственной близости от пограничного пункта, Костя и Ганя наткнулись на примерно двухсотметровую очередь из автомашин. Здесь были и фуры, и легковушки, и незабвенные «Газели». Вереница разделялась на два ряда — занимала две полосы. Изредка спешно проезжали встречные машины, удачно прошедшие контроль на въезде в республику.

Костя пристроил «семерку» в хвосте очереди, за маленьким черным автобусом марки «Форд» с челябинскими номерами (в конце таблички стояли цифры «74», обозначавшие регион, — бывшие в ходу до Русской Хиросимы номерные знаки до сих пор оставались в употреблении).

Приятели закрыли машину и пошли пешком к посту. По дороге оба осматривались, время от времени замедляли ход.

— Что‑то никакими БТР тут не пахнет, — заволновался Ганя.

— Сейчас разберемся, — успокоил Костя.

Пограничный блокпост, как оказалось, представлял собой мобильный синий вагончик на колесах с двумя окнами по краям и дверью посередине. Над дверью висел транспарант:

ДА ЗДРАВСТВУЕТ УНР!

А под этим лозунгом красовались китайские иероглифы — очевидно, перевод на дружественный язык.

За вагончиком стоял столб, на котором в виде рекламного щита высилась надпись, уже без перевода:

ГРАНИЦА УРАЛЬСКОЙ НЕЗАВИСИМОЙ РЕСПУБЛИКИ

Вагончик располагался вдоль дороги, углом к полосатому красно–белому шлагбауму, в опущенном состоянии перекрывающему трассу. У шлагбаума стояли двое в военной форме образца две тысячи двенадцатого года с сержантскими погонами, с «калашниками» наперевес. Молодой человек в бушлате офицера Комитета Безопасности, рядом со стойкой шлагбаума, проверял документы у беспокойного водителя белой тентовой «Газели», которая носатым передком чуть ли не подпирала их сзади. Офицер, высокий, впрочем, как и водитель, с непонятными погонами, с колышущейся на ветру каштановой шевелюрой, с обветренным лицом, которое имело типичное выражение обстоятельности и доброжелательности, как бы говорящее: «Сейчас мы все посмотрим, во всем разберемся, и все будет нормально», — этот пограничник сканировал «электробритвой» чип на водительском удостоверении хозяина «Газели». Последний, черноволосый и смуглый, с по–обезьяньи волосатыми запястьями, выступающими из рукавов темно–бежевой кожанки, — но по всему видно, что не кавказец, — переминался с ноги на ногу.

— Да ты пойми, шеф, то ж скоропорт, у меня срок до обеда, а мне еще до Уфы ехать, а я уж тут два часа жду, когда вы чаю напьетесь…

— Гражданин, не надо инсинуаций, мы здесь тоже баклуши не бьем. А у тебя вот пробел по базе, между прочим. Что‑то нет тебя в базе Уральской Республики, — спокойно разъяснял офицер, глядя на свой КПК.

— Так я ж предупреждал: я на Тюменском Севере регистрировался, а там, значит, непорядок, не забили в общую базу.

Сзади уже подошли другие водители, сплошь мужчины, и в основном — классические шоферы в потертых одеждах. Они начали роптать. Один, долговязый, щуплый, с необычно большим кадыком, выкрикнул, перебивая всех:

— Эй, лейтенант, а нельзя ли ускорить?

— Спокойно, господа–товарищи, — поднял руку лейтенант. — Всему свое время.

На встречной «двухполоске» стоял идентичный шлагбаум, и там творилось нечто подобное. Широкая, едва движимая спина — еще один комитетский бушлат, два автоматчика памятниками по краям шлагбаума. Очередь из разномастных автомашин тянулась вдаль и изгибалась, так как дорога уходила волной. А там смыкался лес, и в туманной дымке восставали небольшие горы, покрытые зеленовато–черной бахромой. И над ними известковое небо, с огромными, раскидистыми серо–синими кораблями–облаками, с пришпиленным где‑то сбоку дымчато–желтым кружком солнца. Водители, стоявшие около широкой спины, о чем‑то спорили, размахивая руками. Доносились рваные реплики: «Так, твою мать, еще полчаса, что ли?! Сколько можно? А ты куда лезешь?!»