«Империя Кремль». Крепость или крепостная система? - Станислав Белковский

Но во многом остальном антиамериканская мифология все же представляется мне сильно преувеличенной. Ей-ей, далеко не во всех революциях США играли инфернально решающую роль. Нередко они шли за событиями, легитимируя уже свершившийся без них результат: на постсоветском пространстве в 2003–2005 гг., в Тунисе и Египте (2010–2011 гг.). Не все чисто, конечно, в Ливии, где без Америки, а заодно Франции и Великобритании, режим Муаммара Каддафи еще несколько лет продержался бы. Но и там без внутреннего конфликта не было бы иностранного вмешательства. И уж в чем я действительно уверен – делайте со мной все, что угодно, – что вовсе не США свергли Виктора Януковича в феврале 2014 г. Как пристальный наблюдатель я берусь утверждать (и утверждал это в еще в самом начале года): Янукович пал потому, что решил узурпировать (опять же, по беспределу) всю возможную власть, а украинские элиты и вообще активная часть общества этого решительно не захотели.

Да и в принципе на постсоветском пространстве после 1991 года всемирный жандарм был скорее стражем границ, чем их нарушителем. Можно сколько угодно выдумывать, как США хотели распустить РФ на мелкие кусочки, только фактических доказательств тому почему-то не найдено. Если не считать позднейшие пропагандистские изобретения.

Что же до глобального наблюдения со спутников за человеческим муравейником – страхи здесь несколько преувеличены. По крайней мере, для христианского сознания (а мы вроде как православная страна). Ведь гораздо эффективнее любого американского агрегата за всяким человеком следит непосредственно Господь Бог. И репрессивные меры он подчас принимает такие, что кровавому Госдепу и не снились. Так что если хоть немного бояться Бога, то спутник уже не так страшен.

Впрочем, я понимаю, насколько я сейчас малоубедителен. Даже для узкого круга моих знакомых, не говоря уже о большой аудитории.

Что же произошло с нами? Почему мы так яростно и истово возненавидели США?

Ответ: от большой любви. Мы просто влюбились. В Америку. Причем давно. Только до некоторых пор были не готовы себе в этом признаться.

Ведь любовь и ненависть – практически синонимы. Общий же антоним их – безразличие. Мы нынче относимся к США как угодно, но только не безразлично.

Америка – не та, что существует в реальности, а та, которую мы сами себе надумали, – реализовала русскую мечту. Воплотила нашу тягу к вселенскому размаху. Наше стремление жить и действовать, не сковывая себя скучными рамками законов. Наше желание дать миру последнее и окончательное представление о справедливости.

От этой Америки мы хотим ответной, встречной любви. Ее-то нам и не хватает. Нам кажется, что нас, таких красивых и умных, глобальный гегемон пытается не просто проигнорировать, но даже задвинуть в медвежий угол истории с географией. А это неправильно, нехорошо. Мы хотим сидеть с Америкой за одним пиршественным столом, говорить комплименты, сыпать анекдотами и тостами, а не, как бедные родственники, подъедать отбросы на сиротской кухне.

Столетиями мы страдали от нескольких профессиональных недугов.

Во-первых, от нашей маргинальности (и в хорошем, и в плохом смысле слова) – чувства обитания на краю Ойкумены; ощущения огромного, но заброшенного пространства, из которого надо хоть немного выйти, чтобы подойти к глобальному мейнстриму, теснящемуся где-то на Западе.

Во-вторых, от чувства провинциальности, этой маргинальностью порожденного. Преодолеть собственную провинциальность – важнейшая сознательно-бессознательная задача русского человека. И вот – Америка хочет втоптать нас в эту провинциальность? Нет, так не пойдет. Она обязана нас полюбить, иначе мы за себя не ручаемся.

А спутник этой смертоносной любви – зависть.

Реальная (невыдуманная) Америка все-таки выиграла у нас холодную войну. Потому что ее модель к концу XX века оказалась для разных стран и народов привлекательнее нашей.

Будучи страной молодой, возникшей в XVIII столетии буквально на ровном месте, эта проклятая Америка научила разные народы забывать свое самодовлеющее над ними прошлое. Хотя бы отчасти. Чтобы на пространствах, свободных от роковой памяти, громоздить проамериканское настоящее-будущее. А это совершенно убойная технология.

Ведь любой, наверное, человек хотел бы стереть какую-то часть своего прошлого, точно зная, что это невозможно. А США вторглись в память целых цивилизаций, чтобы перепрограммировать их. Вот что такое настоящее американское вторжение, а не всякие там ракеты с авианосцами.

Мы тоже так хотели, но у нас не вполне вышло. А в последние годы выходит все меньше и меньше. Коррупция, конечно, вещь по-своему более добрая, чем коммунизм, но совершенно непривлекательная с точки зрения всеобщей этики и эстетики. На ее базе экспорт цивилизации не построишь.

Любовь и ненависть к Америке у нас когда-нибудь закончатся. Одновременно. Вопрос лишь в том, до какой степени мы готовы себя изнурить ради этих сверхценных чувств. И сколько еще продлится церемония изнурения.

2014 г.

К теплому морю

2014 год начался для России под знаком извечной тяги к теплому морю. Сначала триумфально прошла зимняя Олимпиада в Сочи – и выяснилось, что граница между зимой и теплом не так непроницаема, как нам казалось всю жизнь. Потом РФ присоединила Крым. Дальше, 17 апреля, на прямой линии с верным народом президент Владимир Путин дал понять, что присоединил бы и Аляску, пересмотрев рыночные договоренности Александра II, но только зачем – холодно там, братцы, холодно, а холодных территорий у нас у самих пруд пруди. Нет, нам подавай тепло. Которого нам так не хватает и не хватало всю нашу всемирно-историческую жизнь.

И в этот момент неизбежно возвращается в голову Василий Палыч Аксенов со своим «Островом Крымом». Великий писатель, ушедший 5 лет назад, когда о возвращении Крыма в Россию никто всерьез не задумывался. Хотя любить Аксенова сейчас не очень модно, надо признать, что он смог сформулировать некоторые важнейшие свойства русского человека. Это две основные задачи:

а) стать иностранцем, оставшись при этом русским;

б) вырваться из плена вечной русской мерзлоты (побег!) и найти Другую Россию, какая лежит непременно у теплого моря.

И тот не русский, кто всю свою жизнь не решает – хотя бы даже и тайно, для собственного бессловесного душеупотребления, – задачи а) и б).

Уже в аксеновской «Затоваренной бочкотаре» появляется далекая страна Халигалия, о которой грезит русский интеллигент Вадим Афанасьевич Дрожжинин. Умеющий кушать кофе с яблочным пирогом в гостинице «Националь» – о, вершина советской западной буржуазности! Аксеновский персонаж – главный и почти единственный специалист по этой стране из недосягаемого теплого моря. Все ее обстоятельства и подробности он знает наизусть. «По сути дела, Вадим Афанасьевич жил двойной жизнью, и вторая, халигалийская, была для него главной».

Но, конечно, попасть в Халигалию ему не суждено. Не дают виз – ни въездной, ни выездной. Зато в Халигалии на халяву запросто побывал другой герой «Бочкотары» – Володя Телескопов, простой русский разгильдяй, не знавший о Другой России ничего такого рационального. «Божий плотник», непонятно как пристроившийся на теплоход «Баскунчак» – единственное европейское судно, побывавшее в Халигалии за последние 40 лет.

Потом была виртуальная Апельсиния, в самом сердце вечной мерзлоты («Апельсины из Марокко»). В романе «Ожог» все становится уже более определенно: альтернатива вечной нашей Сибири – Европа. Мы – европейцы, лишь ошибкой Господней заброшенные на холодный, бесконечно остывающий край Вселенной. «Боже, боже, есть ли конец одиночеству? …даже тогда, безденежный и брошенный в ночь наводнения на Аптекарском острове, я был не одинок и чувствовал за своей спиной мать-Европу, и она не оставляла меня, юношу-европейца, и была она, ночная, великая и молчала. Где ты?».

Надо бежать. Больше того, улетать – другого варианта не остается. «Глухой Крик цапли, В Котором Слышался Шелест Сырых Европейских Рощ, Тяжелый Полет Цапли в Европу Над Костелами Польши, Через Судеты, Через Баварию, Над Женевой, В Болота Прованса, Потом В Андалусию».

Но чтобы бежать – необходимо отделиться от России. Здесь вновь всплывает проект русского сепаратизма. Который самому Аксенову воплотить не удалось – он-то полностью остался в составе России.

В полный рост идея Другой России встает, конечно, в «Острове Крыме». Хотя «Крым» как сакральная земля появляется еще в «Ожоге». Так называется магаданская яма, в которой освобожденные из лагерей зэки ждут парохода на материк. (Беглецы – корабля на Большую Землю, которая может оказаться Европой, а может – чем-то другим.) В «Острове Крыме» – заветный сепаратистский проект реализовался. Не в индивидуальном, а в коллективном варианте.

Вот именно так только и может выглядеть идеальная Россия – маленькая страна у теплого моря. Не имеющая ничего общего с гигантскими, нечеловеческими «льдами Йошкар-Олы». Если Другая Россия и проникает в первую, основную, огромную, страшную и холодную, то только с этнографическими целями.