Сталин перед судом пигмеев - Юркй Емельянов

Превратив тему о Сталине в предмет, не требовавший учета исторических реалий, Хрущев не только опошлял Сталина, но и снижал рассуждения о советской истории на обывательский уровень. На этом уровне положения доклада обретали доступность для самой невзыскательной публики, а поэтому и живучесть.

Глава 6

Оттепель оборачивается половодьем

Доклад Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях», зачитанный им на закрытом заседании XX съезда КПСС, на первых порах был известен лишь его делегатам. Но вскоре было решено ознакомить с его содержанием членов партии, а также многих комсомольцев. А затем доклад попал в распоряжение средств массовой информации Запада, был ими широко растиражирован и соответствующим образом откомментирован. Так началось шествие по стране, а затем и по всей планете доклада, в котором под предлогом критики «культа личности» была вопиющим образом искажена личность Сталина, его деятельность, а также значительная часть советской истории.

Так как почти все советские люди знакомились с докладом, воспринимая его на слух, они не имели возможности внимательно проанализировать аргументы Хрущева, а поэтому увидеть их очевидные логические натяжки, передержки, а то и откровенную ложь. Некритическому восприятию доклада способствовала и существовавшая тогда высокая степень доверия к слову, исходившему от руководства страны. А ведь доклад был представлен от имени ЦК КПСС, зачитан его Первым секретарем и содержал ловко подобранные высказывания В.И. Ленина (правда, весьма вольно прокомментированные Н.С. Хрущевым). Создавалось впечатление, что руководство страны решило поделиться с рядовыми членами партии и ВЛКСМ давно и тщательно хранимыми государственными тайнами.

Хрущев говорил просто и доходчиво. Он постоянно перемежал свой рассказ личными воспоминаниями, которые красочно излагал. Хрущев говорил как очевидец событий, о которых до него никто никогда не свидетельствовал. Впервые советские люди получали широкий доступ к информации о том, что делалось в кремлевском кабинете Сталина. Несмотря на то, что в стране много раз произносилось имя Сталина, а также слова «Советское правительство», «руководство партии», советские люди имели скудные и туманные сведения о том, как работали высшие руководители страны. Поразительным образом, но в СССР впечатления от общения со Сталиным чаще публиковались в книгах, написанных иностранными наблюдателями, такими, как Анри Барбюс, Лион Фейхтвангер и Эллиот Рузвельт. Предметы, о которых не было принято говорить или освещались лишь «дозировано» в редких публикациях, стали главными темами доклада Хрущева: как принимались решения в Кремле, личное поведение Сталина. Докладчик то и дело обращался к некоторым из делегатов съезда, которые якобы могли подтвердить сказанное им. И хотя они не получали слова, создавалось впечатление, что они могли бы дополнить докладчика множеством других, ярких примеров.

Многих подкупало и то, что докладчик предлагал простые объяснения для многих трагичных событий прошлого, о которых знали советские люди (репрессии, поражения первых лет войны), и текущих проблем советского общества.

Наконец, трагический пафос доклада заставлял слушателей подавлять возможные сомнения в его правдивости. Докладчик приводил страшные свидетельства об истязаниях людей и письма тех, кто испытал жестокие пытки. Эти трагические истории не могли не вызывать сочувствия и волнения слушателей. Хрущев создавал впечатление, что ему больно говорить о мрачных страницах советской истории, и это лишь усиливало ощущение того, что он — искренен и откровенен.

В то же время, несмотря на трагичность того, о чем говорил Хрущев, для многих доклад отвечал оптимистическим представлениям о постоянном прогрессе советского общества. Доклад вписывался в канву решений советского правительства по улучшению жизни советских людей. Казалось, что программы быстрого подъема сельского хозяйства, производства потребительских товаров роста жилищного строительства, а также инициативы СССР, направленные на разрядку международной напряженности, свидетельствовали о возможности быстро решить давно назревшие вопросы, которые по непонятным причинам долго не решались. Многим казалось, что руководство страны во главе с Хрущевым, осуществляя всевозможные нововведения, сможет быстро улучшить их жизнь. Этому оптимистическому настроению отвечало и решительное осуждение былых беззаконий, начавшееся с освобождения кремлевских врачей и продолженное после ареста Берии и других. Как бы горько ни было многим людям принять жестокое осуждение Сталина, для них доклад отвечал представлениям о торжестве правды над неправдой, добра над злом. В своих воспоминаниях будущий Председатель Совета Министров СССР H.A. Рыжков писал: «В 56-м году состоялся XX съезд, и я впервые душой услышал партию. И голос ее прозвучал так громко, так честно, с такой болью и откровенностью, что я не счел для себя возможным оставаться по-прежнему сам по себе. В декабре 56-го года меня приняли в КПСС». Можно поверить и словам Рыжкова, утверждавшего, что он был не один с такими настроениями и «достаточно велик был «призыв XX съезда».

Позже послесъездовский период стали называть «оттепелью» по названию повести Ильи Эренбурга, первая часть которой была опубликована за два года до XX съезда в мартовском номере журнала «Новый мир» за 1954 год. Название повести показалось созвучным позитивному восприятию XX съезда как события, положившего конец «замороженному» состоянию советского общества. Положительный герой повести «новатор» Соколовский, обличая «консервативного» директора завода Журавлева, так размышлял о судьбах страны: «Нужны другие люди… Романтики нужны. Слишком крутой подъем, воздух редкий, гнилые легкие не выдерживают… Просвещать мало, нужно воспитывать чувства… Мы много занимались одной половиной человека, а другая стоит невозделанная». Туманные фразы о «романтиках», людях, способных выдержать «крутой подъем» и призванных стать воспитателями чувств, захватывали воображение части интеллигенции и впоследствии породили миф о «детях XX съезда», которые принялись смело «возделывать» советских людей.

Однако далеко не у всех в Советской стране отношение к докладу Хрущева было однозначно положительным. Несмотря на то, что уже почти три года в печати критиковался культ личности в истории, и привычные до тех пор восхваления Сталина стали редкими, уважение и любовь к Сталину сохранялись. Повсюду можно было увидеть статуи и портреты покойного вождя. Советские люди помнили, как три года назад они со слезами на глазах провожали Сталина в последний путь. Ведь жизнь целых поколений была связана со Сталиным и верой в него.

Судя по реакции моих сверстников и сверстниц, я видел, что для многих из них доклад Хрущева стал настоящим шоком. Я помню, с каким трудом преодолевал и непривычные фамилии, и собственное волнение, вызванное чтением душераздирающих писем смертников, член бюро комсомольской организации нашего курса Юрий Фокин, который, по поручению институтского парткома, зачитывал нам доклад Хрущева. Доклад ставил перед нами почти неразрешимую моральную задачу. Мы еще помнили прием в пионеры и наше «торжественное обещание», в котором клялись «быть верным делу Ленина — Сталина». Всего 4–5 лет назад, вступая в комсомол, мы писали в своих заявлениях о желании быть верными борцами за дело Ленина — Сталина. Теперь Хрущев фактически предлагал нам стать дважды клятвопреступниками. Фактически Хрущев убеждал нас в том, что наше восхищение Сталиным было необоснованным, наша печаль по поводу его кончины — напрасной. Все, что мы знали с детства о Сталине, оказывалось вздором. Поверить Хрущеву означало отвергнуть то, к чему с детства привык относиться как к святыне. Не поверить ему означало стать бунтарем против существующего правительства.

И все же потрясение, которое испытывали те, кому было 18–20 лет, не шло ни в какое сравнение С чувствами людей, переживших значительную часть своей сознательной жизни с верой в Сталина. Многие из них не раз рисковали своей жизнью, терпели тяжелейшие лишения и страдания, веря в мудрость Сталина. С его именем шли на бой и его слова воспринимались как приказы, которых немыслимо было ослушаться. Система ценностей, в которой они были воспитаны при Сталине, требовала беспрекословного выполнения приказа партии. На сей раз партия, которую привыкли называть партией Ленина — Сталина, отдавала, казалось, немыслимый приказ — отречься от Сталина.

Осознав смысл содержания доклада, многие люди возмущались Хрущевым. Развенчание Сталина, имя которого было связано у миллионов советских людей с самым дорогим, было сделано Хрущевым столь грубо, что не могло не оскорбить их чувств. В Грузии, где доклад Хрущева был воспринят, помимо прочего, и как посягательство на память великого сына грузинского народа, произошли массовые митинги и демонстрации в защиту Сталина, которые усмиряли вооруженные силы. Десятки человек были убиты, сотни — ранены.