Сословная структура постсоветской России - Симон Кордонский

Текст Симона Кордонского — о чем-то фундаментальном, о формировании новой матрицы, уже проявляющей себя в социальной реальности. Он попытался заглянуть глубоко, под поверхность языка, за социальную реальность, в саму матрицу, в то, что на самом деле. Поскольку он не любит языковых игр, то особенно не задумывался о политкорректности, о правилах хорошего тона, о светском подборе терминов. Жанр текста между научным и публицистическим. Но, я думаю, он и о жанре не задумывался. Для него было важно как можно доходчивее высказать суть.

Кто-то по поводу этой книги обязательно начнет пустой разговор о правомерности употребления понятия «сословие». Это будет означать только одно суть еще не дошла.

Александр Ослон

президент Фонда «Общественное мнение» 9 апреля 2008 года

Симон Кордонский

Сословная структура постсоветской России

Что можно считать в сегодняшней России подлинно «историческим»? Если исключить Церковь и крестьянскую общину, которыми мы займемся особо, не останется ничего, кроме абсолютной власти Царя, унаследованной от татарских времен; то есть системы власти, которая после распада «органической» структуры, определявшей облик России XVII–XVIII веков, буквально повисла в воздухе свободы, принесенной сюда ветром, вопреки всякой исторической логике. Страна, еще каких-то 100 лет назад напоминавшая своими наиболее укорененными в национальной традиции институтами монархию Диоклетиана, не может найти такую формулу «реформы», которая имела бы местные «исторические» корни и была бы при этом жизнеспособной.

Проблемы социологической классификации

Существует традиция исследования социальной структуры, в рамках которой любое общественное устройство может быть описано в терминах какой-либо подходящей классифицирующей теории [Радаев, Шкаратан. 1996]. Одни теории используются для практических целей таких, например, как предсказание потребительского или электорального поведения социальных групп, выделенных с помощью аппарата этих теорий. Другие теории в значительной степени спекулятивны, и их логика иногда напоминает известные классификации Борхеса[9].

Сущности, созданные в рамках таких теорий, иногда становятся политическими фактами и используются, в частности, для обоснования претензий на власть или для передела собственности. Таковыми, с моей точки зрения, в XIX и XX веках были понятия Марксовой стратификации, которые коммунисты силой навязали отечественной реальности. «Классовые» признаки социальной классификации, придуманные К. Марксом и его толкователями, вопреки их внутренней противоречивости на десятилетия стали основой социальной жизни огромного государства. Наверное, именно несуразность социалистических классификационных концепций, их надуманность и чуждость реальности[10] стимулируют уже четвертое поколение социальных ученых к «творческому развитию марксизма».

Социологические классификационные теории, если рассматривать их только как внутринаучные процедуры, можно считать частным случаем общей задачи классификации, возникающей всякий раз, когда нужно ответить на вопрос, что же предметно существует в какой-либо области научного знания. Ведь без операционального и общепринятого описания специфичных для данной науки объектов не может быть и соответствующей науки. В биологии, например, для решения этой задачи уже почти три века применяется алгоритм К. Линнея, позволивший упорядочить многообразие форм жизни с помощью разного рода определителей ключей, построенных на последовательном выделении признаков сходств и различий между особями[11]. Современная аналитическая биология невозможна без точного определения того, на каком виде животных, растений, микроорганизмов ведутся эксперименты. Более того, существенная часть социальной практики подспудно основана на том, что все живое проклассифицировано, поименовано и может быть однозначно определено. Названия видов, родов, семейств вместе с их отличительными признаками вошли в повседневность и во многом ее структурируют.

Благодаря классификационной практике предыдущих поколений систематиков мы видим, например, не «летающих, пушистых и пищащих», а птиц. И не просто птиц, а ворон, галок и воробьев[12].

Многообразие людей не уступает многообразию биологических феноменов. Однако классификация людей (и социальных реальностей в широком смысле) пока находится на уровне долиннеевской биологии. В современных социальных науках отсутствует алгоритм, позволяющий иерархически упорядочить непосредственно наблюдаемые различия и сходства между людьми по признакам, существенным для этих наук. Более того, нынешними методологами социологии проблема научного упорядочения того, что существует в их предметной области, и не ставится, вопреки заветам основателей этой науки. Еще П. Сорокин, цитируя Э. Дюркгейма, указывал на необходимость разработки социологической систематики:

«Подобно тому, как для ботаники и зоологии рациональная систематика растений и животных составляет необходимый раздел этих дисциплин, от наличности которого зависит решение ряда крупных проблем биологии, так и для социологии систематика сложных социальных агрегатов… составляет необходимый и неотложный вопрос дня, требующий решения… Понятие о виде примиряет научное требование единства с разнообразием, данным в фактах, потому что свойства всегда сохраняются у всех составляющих его индивидов, а с другой стороны, виды отличаются один от другого… Признание социальных видов, таким образом, не позволяет социологу смотреть на одного паскалевского человека и формулировать законы его развития, приложимые ко всем временам и народам, с другой стороны, избавляет нас от чисто описательной работы историков, давая возможность исследовать явления, свойственные ряду социальных групп, относящихся к одному и тому же виду»

Попытка П. А. Сорокина построить социологическую систематику не увенчалась успехом во многом, как мне кажется, потому, что он следовал уже модной в его время традиции «теоретической биологии» и намеревался выстроить филогенетическую социальную систематику вместо разработки алгоритма классификации, к реализации которого могли бы подключиться другие ученые, как это было в биологии. Кроме того, построить социологическую систематику много сложнее, чем биологическую, вероятнее всего, потому, что она должна включать в себя такую процедуру, как самоидентификация людей, то есть более или менее полное их согласие с отнесением к какому-либо таксону. Продолжая эту традицию, социологи уже много десятилетий смотрят на «мыслящий тростник» паскалевского человека и вводят не верифицируемые классификационной логикой представления о существовании разного рода социальных групп (предметных аналогов видов, родов, семейств биологической систематики) для того, чтобы установить между ними «естественную историческую связь».

В современной социологии функциональное место систематики занимают статистическая обработка результатов исследований и так называемые математические методы. То, что в аналитической социологии признается существующим, возникает либо в результате статистической обработки первичной информации, либо в умах беспредметно философствующих ученых. Доказанное статистически существование служит основой для математического моделирования отношений существующего. Беда в том, что и это существующее, и эти модельные связи пребывают только в особом спекулятивном пространстве математизированной социологии, имеющем мало общего с тем, что видит и описывает полевой социолог. Статистика и матметоды, как правило, создают только иллюзию доказательств существования, и статистические группы (факторы, кластеры и пр.) повисают в предметном пространстве, заполненном спекулятивными сущностями, которые уникальны для каждого исследователя или исследовательской школы[13].

Статистическое, или математизированное, социологическое знание нельзя, ввиду отсутствия определителей, верифицировать, то есть проверить, на каком основании исследователь решил, что полученные им результаты вообще относятся к некоей социальной группе, прежде всего потому, что нет систематики этих групп. Статистика и матметоды создают свой особый мир, привязка которого к социальной эмпирии составляет чаще всего неразрешимую проблему, обычно решаемую искусством ремесленника. Поэтому в предмете социологии почти никогда нельзя с уверенностью сказать, что же существует, кроме «паскалевских людей» и статистических «групп», а тем более нельзя проверить утверждения о существовании, сделанные другими исследователями.