Авианосцы адмирала Колчака - Анатолий Матвиенко

Через щели и пулеметный прицел генерал пробовал разобрать, что творится в захваченном городе. Улицы словно вымерли, всюду казачьи патрули, на перекрестках танки. Но пожаров и грабежей, верных спутников штурма, не заметно. Русские ведут себя сдержанно. Однако это до первого выстрела в спину. Пролитая кровь всегда порождает водопад насилия.

К грохоту двигателя броневика примешался звук аэропланного мотора. Радко-Дмитриев осторожно приоткрыл верхний люк. С-18 пронесся низко над улицей и вновь забрался ввысь. Его пулемет молчал, не видно и аэропланных гранат. Страшно представить: обрушься огневая мощь эскадры на Варну, город был бы совершенно разрушен.

У казарм Врангель выскочил из танка, нацепил на шашку почти белую портянку и быстрым аллюром отправился к воротам. Тучный болгарин едва поспевал за ним вприпрыжку.

— Я — генерал-майор Русской Императорской Армии Петр Врангель, со мной — болгарский генерал Радко-Дмитриев. Мне нужны командиры обоих полков.

За маленьким окошком в железной двери началось смятение, донеслись звуки спора.

— Дозвольте, Петр Николаевич, я переведу им.

— Да все они поняли. Не мельтешите. А не то засвечу им с танковой пушки в караулку и внутрь заеду — сразу без перевода догадаются.

— Обождите хотя бы пять минут, не горячитесь, господин барон. Они же присягу Фердинанду давали.

— Через пять минут — что? Уже без присяги? А я у порога, что нищий, должен околачиваться?

Врангель врезал сапогом по двери.

— Полковников ко мне. Живо! А то разнесу караулку к… — Тут генерал произнес не уставное, но очень понятное и цветастое выражение.

— Да, да! — высунулся офицер, который быстро залопотал, что начальники «извикам», то бишь вызваны, и будут «брз».

— Ну ежели не борзо, пожалеют. — Петр Николаевич обернулся к спутнику: — Сразу осознали и прониклись. А вы про перевод талдычите.

Впрочем, внутри штаба кавполка, куда прибыл не только главный конник, но и мутного вида пехотный командир, барон изъяснялся предельно вежливо.

— Прошу верить не мне, а карте, господа офицеры, — он ткнул в большой настенный лист. Радко-Дмитриев тихо переводил отдельные, наименее понятные для болгар выражения. — Отчего Фердинанд полез в войну? С Австро-Венгрией границы нет. Надежда урвать что-либо — лишь от православных братьев-славян, Сербии и России. В спину выжидательно глядят Румыния и Османская империя. Ежели австрийцы раздавят сербов, а мы не вмешаемся, стало быть, нет у балканских народов российской защиты. Что захочет паша? Долго думать не надо — вернуть земли, столетиями Порте принадлежавшие. То бишь Константинополь и Болгарию. Как думаете, Габсбургам нужно Болгарию от турка беречь? Вряд ли. Отдаст на растерзание мусульманам, у Франца-Иосифа с Сербией хватит дел. России Балканы не нужны. Нам бы только царя вашего убедить выйти из союза с австрийцами, тогда Сербия удержится. И в Турции решимости поубавится.

— Большая политика — не наше дело. Да и присягу давали, — промямлил пехотный заморыш. Кавалерист смолчал.

— Фердинанд тоже в вечной дружбе клялся, от имени всей Болгарии. И от вас, господа, стало быть. А про большую политику растолковываю, чтобы вы поняли — от Варны судьба страны зависит. В порту три линкора. Ваши казармы они за четверть часа перемелют. Но я не хочу лить болгарскую кровь! Потому у вас выбор — влиться в освободительную армию Радко-Дмитриева или умереть. Есть и другой выход. Мы заберем у вас оружие, и сидите в своих казармах, что на курорте. Но это позор для военного — отсиживаться, когда Отечество в опасности. Я позора не приемлю и вам не предлагаю. Честнее уж лечь под снаряды «Екатерины». Мертвые сраму не имут.

Голос подал конник, спросивший на чистом русском языке:

— Можно узнать ваши планы точнее?

— В деталях только после вашего согласия, в коем, если вы разумный человек, я не сомневаюсь. А пока соединиться с нашими константинопольскими частями, которые сейчас занимают Бургас, и выйти на линию Хасково — Шипка — Плевен. Войны в два фронта ваш царь точно не чаял. Непременно сядет за переговоры. Вопрос в другом, — Врангель придвинулся к кавалеристу, явно более авторитетному. — На западе тысячи убитых болгар за первые дни боев. Нужна ли здесь подобная мясорубка, и лишь для одного дела: вразумить единственного человека, что война со славянами! — это зло?

Полковники переглянулись. От мечтателя-либерала такие слова — обычное дело. Но против войны призывает боевой русский генерал с кучей орденских планок и нашивками за ранение?

— Удивиться изволили. А я на трех войнах кровь лил, свою и чужую. В Китае, в Корее и на Балканах. Навоевался на три жизни. Ежели враг на мою Родину полезет — горло перегрызу. Но вот так, ради национального престижу и каких-то там стратегических соображений, — дудки! А сейчас ваш царь объявил войну Сербии, значит, и мне лично. Теперь два выхода: войну остановить или уничтожить вашего царя с половиной народа Болгарии! — Распаленный барон хлопнул ладонью по столу, глаза над вставшими торчком усами налились кровью, что у упыря. — Время вышло, господа! Вы со мной за независимую Болгарию или выбрали смерть себе и ей?

— Может, когда-нибудь об этом пожалею. Пламен, я с ними, — не без колебаний решился кавалерист.

— Стоян, опомнитесь! У вас семья в Софии!

— Русские вправе своем взять Софию штурмом, — горько вздохнул тот. — Тогда нашим семьям действительно тяжко придется.

Решился и пехотный:

— Я с вами, господа генералы.

Он сделал резкий жест головой вправо-влево, во всем мире понятый бы как отрицание. В Болгарии сие значит «да».

Глава вторая

Большой пресноводный залив, омывающий юго-западное побережье Восточной Пруссии, германцы называют Frische, что означает прохладный. Эту акваторию, отделенную от Балтийского моря длинной песчаной косой, поляки именуют по-другому — Висленский залив. Северная часть его с углубленным для морских судов фарватером, отделенным насыпными молами и дамбами, образует замечательную корабельную стоянку в устье реки Преголи. Там расположена столица Восточной Пруссии — Кенигсберг, первая крупная цель Русской Императорской Армии в начале войны с Германией.

Отдать команду на приступ сей твердыни предстояло Главнокомандующему всех сухопутных и морских сил Российской империи великому князю Николаю Николаевичу, к имени которого до сих пор присовокупляли «младший», хотя батюшка его, Николай Николаевич-старший, покинул грешный мир двадцать три года тому назад. Накануне войны по согласию с Императором Главнокомандующий Ставкой своей избрал городок Барановичи, прибыв туда сразу по объявлении войны Сербии Австро-Венгрией. Великий князь Александр Михайлович прилетел в Барановичи, как ему по штату положено, на «Илье Муромце», всего днем позже.

Начальник русских военно-воздушных сил пребывал в стойком раздражении, причину которого не смог бы объяснить и под страхом пытки. Точнее, поводов для беспокойства хватало, но мелких, коим большое внимание уделять несерьезно. Скорее, душу глодало мерзкое предчувствие, что все идет не так и Россия катится к большим неприятностям.

Большая и до зубов вооруженная Императорская Армия силами Военного министра Сухомлинова и того же Главнокомандующего превратилась в невообразимых размеров чиновный аппарат, мерзкий даже по российским меркам. Одни названия должностей чего стоят — начальник дивизии, начальник корпуса. Хотелось добавить — столоначальник — и вообразить дубовый письменный стол где-то на поле боя, с телефоническим прибором, пресс-папье, чернильницами и перьями. К начальнику подбегали бы чинуши поменьше. Подмахните рапорт, ваше превосходительство; здесь резолюцию поставьте — считать третий батальон совершенно погибшим и направить на его место пятый; смету потерь утвердите и циркуляр на их восполнение из тыла; кавбригаду позвольте списать в архив. Так шутил про себя Александр Михайлович, которому в самом деле было не до шуток — какого дьявола у нас Военный министр, которому нужно объяснять, что штаб армии и канцелярия суть разные вещи?

Николай Николаевич, именуемый в народе «Лукавый» или просто «НикНик», первым делом услал Брусилова на юг. Действительно, боевой генерал с тремя успешными кампаниями за плечами может хулу навести на командующего с фронтовым опытом ноль минут и столько же секунд. А критика и сомнения ведут к анархии и разброду. В армии главное — единоначалие, пусть даже единоначальник не понимает, что той армии надо.

С этими невместными и даже несколько крамольными мыслями Александр Михайлович 31 июля выслушал речь НикНика перед генералами и прочими главами канцелярий. Собственно, чего-то нового он услышать не мог. Начальник армии озвучил предвоенный план, с французами давно согласованный. Что с тех пор многое изменилось, НикНик и думать не мог. План утвержден высочайше — какие сомнения?