Несколько эпизодов из жизни людей и демонов - Оксана Станишевская

Таким он представал в моих фантазиях: величественный, ослепительный, в блистающей серебряной кольчуге, с огненным копьём в деснице. Справедливый и мудрый. Непобедимый. Невообразимо могущественный. Безупречный страж Закона. Когда-то я мечтала, что однажды он спасёт меня от одного из своих разбушевавшихся вояк. Когда не в меру ретивый солдафон из ангельского воинства замахнётся на меня мечом, с криком: «Проваливай в свой ад, дьявольское отродье!». Когда я отчаянно вскину руки, в безнадёжной попытке защититься от разящего лезвия. Тогда внезапно в сиянии явится он, Михаил. «Остановись! – прикажет он зарвавшемуся служаке. – Она просто выполняет свой долг! Она соблюдает Закон!». Потом он повернётся ко мне и скажет: «Приношу свои извинения, сударыня. Мои подчинённые допустили ошибку. У нас нет – и не может быть! – претензий к Вам. Разрешите проводить Вас, дабы хоть частично загладить нашу вину…». Я, конечно, не стану возражать. И тогда он узнает, что среди демонов тоже порой встречаются весьма интересные персоны…

Но все прекрасно знают, что архистратиг Михаил – это миф. Сказка. Собирательный образ, чтобы пугать молодых демонов: дескать, накосорезишь – придёт Михаил и поразит тебя своим огненным копьём. Процесс взросления неизбежно связан с утратой веры в подобных персонажей.

– …Он сделал всё, что мог, – вступается первый Проводник, тот самый, что напомнил мне архистратига. – При любых его действиях вероятность гибели животного составляла не менее девяноста пяти процентов. Для биологических систем этот показатель идентичен достоверности события. Кошку нельзя было спасти. Дети, убивающие животное, превосходили его численно и физически. Он не мог им противостоять.

– Ты слышал, Василий? – обращаюсь я к клиенту, по-прежнему мягко, почти нежно. – Пять шансов! Целых пять шансов из ста, что кошка могла бы жить! И тогда тебе не пришлось бы потом ещё месяца три наблюдать через щель между брёвнами, как медленно разлагается кошачий труп на верёвке…

– Протестую! – восклицает ангел.

– А что, собственно, не так? – разворачиваюсь я к нему. – Сто минус девяносто пять равняется пяти, не так ли?

Взгляд Василия обращён внутрь. Где-то там, внутри, болтается в сумраке полусгнивший кошачий труп, с белёсыми фрагментами обнажившихся костей.

Проводники напряжены. Они разрабатывают контратаку.

Из небытия наплывает новый широкоформатный образ. Фасад питейного заведения. Пошарпанная вывеска «Три пятака». Светло, середина дня. Кажется, конец весны или начало лета. Дорогу развезло после ливня. На обочине в грязи валяется навзничь немолодой мужчина. Его можно было бы назвать прилично одетым, если бы вся одежда не была измазана в грязи. Мимо проходят люди – мужчины, женщины, дети. Кто-то бормочет: «Надо же, уже нажрался…»

Дверь трактира открывается, и на крыльцо вываливается наш Василий. Он привычно нетрезв. Если верить досье, ему тридцать три года. Вчера весь православный люд праздновал Троицу, а Василий, как всегда, продолжает праздновать и поныне.

Изрядно шатаясь, Василий начинает путь в сторону дома. Притормаживает возле лежащего на земле человека. Мужчина вяло пытается пошевелиться, тихо мычит. Василий опускается рядом на корточки. Тормошит за плечо:

– Эй… братушка! Ты чего здесь?

Мужчина испускает слабый стон. Пытается приоткрыть набрякшие веки. От него пахнет спиртным.

– Ну ты чего, братан! – Василий продолжает тормошить. – Не дело это… Давай, вставай… Ты где живёшь?

Человек снова то ли мычит, то ли стонет. Несколько минут Василий упорно трясёт его за плечи. Потом, убедившись в тщетности попыток, принимается толкать под спину, стараясь перевести в сидячее положение. Мужчина, кажется, пребывает в полубессознательном состоянии. Проходящий мимо народ косится на них неодобрительно.

– Не гоже это – на земле лежать… Домой пошли, домой… Там спать ляжешь… – приговаривает Василий.

Мужчина крупнее его по комплекции, к тому же абсолютно не владеет собственным телом. Не удержав равновесия, Василий садится рядом с ним в грязь. Некоторое время глядит в землю. Затем встаёт на колени. Закидывает руку человека себе на шею, обхватывает его за спину и бок, подпирает собственным плечом, пытается встать. Каким-то чудом ему это удаётся.

Василий с трудом ковыляет по улице, волоча на себе незнакомца. К счастью, живёт он неподалёку.

– Фёдор Степанович Прохоров, – комментирует первый Проводник. – Сорок семь лет. Наш испытуемый до этой встречи с ним знаком не был. Федор Степанович действительно выпил, но вовсе не так уж много, чтобы потерять сознание. У него произошёл инфаркт миокарда. Все окружающие сочли его просто пьяным. Если бы Василий прошёл мимо, оставив его лежать на земле, Фёдор Степанович, скорее всего, умер бы.

– Вероятность: девяносто восемь процентов, – добавляет второй Проводник, с ехидцей косясь в мою сторону. – Так что кошку можно считать отработанной.

…Василий взбирается на собственное крыльцо. Федор Степанович висит на нём кулём. Дверь отворяется. В проёме появляется сухонькая сгорбленная старушка.

– Ой, Вася, да кого ж ты притащил! – всплёскивает она руками. – Где ты его взял? Пусть домой идёт! Мало мне тебя, такого…

– Мама, давай, пусть он поспит… Ему поспать надо… Тогда домой отведём.

Василий заваливается со своей ношей в дом.

…Да, мощный аргумент. Хорошо сработано. Профессионально. Один из Проводников при жизни нашего испытуемого был его хранителем, и теперь наверняка ощущает прилив гордости за своего подопечного.

Нужно искать зацепки.

Меж тем, Василий заворожено следит за продолжающейся сценкой, которую все позабыли убрать. Внутри дома старушка суетится вокруг Фёдора Степановича, всё ещё пребывающего в отключке.

– Вот ведь, ещё собутыльников таскать удумал, – беззлобно ворчит она. – Да и человек-то с виду солидный, как его угораздило… Куды ж его теперь девать-то…

Лицо Василия-нынешнего расплывается в неожиданно нежной улыбке.

– Мама, – шепчет он. – Матушка… Что с ней?

Да, кстати. Матушка.

– Твоя мама умерла четыре года назад, – сообщаю я бесстрастно. – А хочешь знать, как это было?

Вопрос чисто риторический. Даже если он не хочет, ему придётся ознакомиться с фактами.

Смена кадра. Та же самая комната, где не так давно происходило чудесное спасение господина Прохорова. Голубоватые сумерки зимнего вечера. На полу у стены валяется бесчувственное тело нашего главного героя. То есть, Василия. Валяется в какой-то луже – кажется, в луже собственной мочи. У противоположной стены, на кровати, кто-то слабо ворочается. Шорох ткани, поскрипывание досок.

Участок комнаты с кроватью приближается, захватывая всё поле зрения. На постели, среди тряпья, скорчилась на боку, в позе зародыша, мать Василия. Она ещё больше похудела, щёки запали, глаза ввалились. Абсолютно белые реденькие волосы растрёпаны. У неё начинается приступ кашля. Сначала тихий и как будто несерьёзный, он постепенно набирает силу и становится всё более резким. Старушка с трудом садится, цепляясь за спинку кровати.

– Больна третью неделю, – сообщаю я. – Началось с бронхита, теперь перешло в двустороннюю пневмонию. Возможно, своевременный надлежащий уход и медицинская помощь помогли бы ей выкарабкаться. Но единственный сын третью неделю пребывает в беспробудном запое…

Старушка бессильно откидывается на спину. Глаза её закрыты. Дыхание тяжёлое, хриплое, прерывистое.

Какое-то время ничего не происходит. В комнате сгущается темнота. В своём углу шумно сопит мертвецки пьяный Василий.

Фокус нашего зрения перемещается к ногам больной. Они слегка подёргиваются – слишком мелко и ритмично, чтобы движение можно было счесть произвольным. Это клонические судороги: начало агонии.

– Агония продлится ещё пять часов, – продолжаю я рассказ. – Она скончалась в начале десятого часа вечера. Василий обнаружил её труп через сутки, когда всё-таки протрезвел. До сего момента он не знал, когда точно она умерла. Денег на похороны у него не было. Соседи скинулись… На поминках Василий, как обычно, напился. И отправился в новый запой, теперь уже на месяц…

– Мама, – шепчет клиент рядом с нами. – Мама?… Мама!!!…

Застывший во времени крик. Застывший взгляд. Застывшая гримаса отчаяния на лице. Застывшая в зеркале картинка, отображающая начало процесса умирания пожилой женщины.

Это надолго: как минимум, на полчаса. Можно оправиться и покурить, так сказать.

…Они все после смерти проходят самым первым наш отдел. Так что, хоть мы и специализируемся официально на грехе чревоугодия («обжорство и пьянство», как зовём мы это между собой), но практически по ходу раскрутки клиента всегда выплывают зацепки и по другим страстям. Так что мы, в каком-то роде, приёмный покой Воздушного Департамента. Точнее, приёмный бес-покой. (Хороший каламбурчик? Сама придумала!)