Три дня. Никто не знает, как жить - Дмитрий Помоз

Ты помнишь дни рождения всех людей, с которыми тебе нужно и выгодно общаться, готовишься к ним, придумывая приятные сувениры и поздравительные тексты, забыв поздравить того, кто с детства рядом с тобой шагает. Он все поймет.

С утра ты орешь на жену за то, что она пересластила чай или пересолила сосиски, а позже пол фиолетовой ветки будешь ехать и терпеть, скрепя зубами, какого-то мужика, который каждые пол минуты чихает тебе прямо в ухо, даже не прикрывая рта. И так всю жизнь будь тебе восемнадцать или восемьдесят, ты живешь наоборот. Сдерживая себя везде, где только можно и не сдерживая там, где нельзя. Ты называешь это воспитанием, тактом или правилами, не знаю. Ты боишься показаться черт знает кем, черт знает кому. И внутри себя бесишься от этого. А потом приносишь свою гнойную слабость и выливаешь ее на тех, кто тебя любит. И называешь это «пойми меня» и правом близости. Меня тошнит от тебя.

Только близкие тебя и любят, но для тебя понятие этого слова тоже недоступно, для тебя это не твоя ответственность, а их обязанность. Обязанность твоих людей терпеть тебя, раз они тебя любят.

Мы не знаем значения вообще ни одного понятия, на которых должно держаться все бытие, уже слишком взрослые для них. Потому что их нужно было приходить в детстве, а мы сразу взрослыми родились.

Мы научились ревновать, но не научились любить. Научились брать, но не отдавать.

Все наши мечты мы строим через прицелы планов. И это всегда означает что-то взять или на что-то заработать, но никак не что-то отдать или оставить.

Мы настолько сильны, что не видим своей слабости. Каждый день мы совершаем слабые поступки ради каких-то призрачных высот и думаем, насколько сильны, раз готовы переступить через себя или других ради своей выгоды. И мало того, мы ненавидим тех, перед кем оказываемся виноваты, кого в этот момент перешагиваем, предаем, подводим и подставляем.

Мы пытаемся стать успешным человеком, не успев стать просто человеком. Слово «успешный» и другие его сородичи стали жить отдельно, как мышцы без скелета.

И мы бегаем со всем эти мусором взрослой жизни, взрослых понятий, принятий, целей и хлопот изо дня в день, пока не разведут мосты. Не замечаем ничего вокруг. И лишь изредка, в мыльной пене перелетая по мосту с одного берега на другой, краешком глаза заметив в воде переливающиеся отсветы заходящих солнечных лучей, будто бы на миг вспоминаем, что вроде были созданы для чего-то большего, чем занимаемся сейчас. Но, через несколько секунд слетая с набережной на деловой проспект, тут же отряхиваемся от этих детских мыслей. И снова хватаем свой огромный мусорный пакет взрослой жизни и, как навозные жуки, катим навозные шары своих целей туда, откуда через пол часа захотим сбежать. И с каждым шагом эти шарики будут становиться больше и больше, на них будет налипать все подряд. Но нам будет казаться, что тем тяжелей эта ноша, тем она ценнее и тем мы сильнее и взрослее становимся пока ее катим. Да и пахнет он так не потому, что это навоз, а потому что – это плодородная почва.

Но в один прекрасный момент может оказаться так, что ты будешь в очередной раз катить свой навозный шар по мосту на другой берег, снова совершенно забыв обо всем, в том числе и о времени. И вдруг мост под твоим ногами начнет разводиться, ты постараешься успеть преодолеть его, но с каждым шагом тебе будет все труднее и труднее толкать свой шар вперед. Руки моста разжимаются, поднимаясь вверх, раскрывая перед тобой лишь многометровую пропасть, а ты как Сизиф1 уперся спиной в свой шар, не в силах больше двинуться ни в одну из сторон. И вот движение моста приходит в пик своей высоты, тебе больше не устоять под тяжестью своего груза и ты летишь вниз, больно ударяясь об асфальт, ломаешь себе половину костей. Тут же, через мгновение на тебя налетает твой плодородный шар, накрыв всей своей массой твою тушу, разрывается, облив и обсыпав тебя с ног до головы твоими же планами и целями. И именно в этот момент ты, может, почуешь их вкус и запах. И не останется никаких сомнений – ты тратил свою взрослую жизнь на какое-то говно. А в итоге загадился весь, как грудной ребенок. Но некому уже подтереть твою задницу. Кому это не выгодно? На это нужно тратить время и силы.

И я чертовски боюсь всего этого, поэтому сижу тут – на краешке набережной и учусь. И только одна вещь меня пугает: в конце своего урока я протягиваю руку, словно мост, к противоположного берегу реки и жду утра. Ведь утром все мосты моего Города сводятся. А мне страшно, что мой мост опять не сведется. Никто не протянет руку с той стороны, чтобы возвести мост Понимания между берегами жизни, по которому ко всем живым смогут добраться не цели и планы, но надежды и мечты. Настоящие мечты.

У меня пока что совсем ничего не получается, ведь я маленький мальчик, а взрослые совсем не хотят слышать детей.

Ведь Вы сейчас итак «все понимаете». А я не хочу так, хочу ничего не понимать и не принимать, хочу бороться со всем и вся.

Я обязательно сдамся, когда вырасту, а сейчас дайте мне еще немного побороться.

И пока я сам еще ничего не знаю, то буду сидеть с тетрадкой и записывать то, что мне рассказывает ветер в колодцах дворов, шепчет течение реки и мост, о чем гудят паутины проводов и рисует мерцанием бесконечности звезд чистое небо цвета индиго феноменами глухих вечеров, после того как Вы освобождаете улицы Города от суеты, которую называете – «жизнь». Бесследно исчезая под крышами громадин своих домов, отчаянно тянущихся к небу в попытке затмить его.

PS. В моих записях очень много «Я», не пойми меня превратно. Ведь единственное настоящее «Я» здесь – это мое желание, чтобы вместо этого личного местоимения Ты ставил свое имя.

Я спешу

Как же здесь темно. Бабушка живет в деревне. Только не говорите никому, что я так сказал. Здешние называют ее маленьким городом или поселком городского типа. Тут и правда есть каменные пяти- и трехэтажные дома, а еще красивые деревянные. Я их иногда очень боюсь. В темноте, такой как сейчас, некоторые из них превращаются в «лающие дома». И никогда не угадаешь какой. Бабушка говорит, чтобы я их не боялся, и что это не дом лает, а сторожевые собачки за забором чувствуют незнакомца и лают, предупреждая тебя, что на этот участок лучше не приходить, тем более вечером и без угощения. В собачьем мире так не принято. А вот днем они чаще всего будут рады знакомству! Я всегда верю бабушке, но все равно боюсь, иногда даже плачу, если сразу несколько домов со всех сторон вокруг начинают на меня лаять. Я ведь тоже их не знаю, но не лаю на них. Хотя нет, один раз лаял. Не помню уже, как давно это было, но помню как.

***

Теплым вечером мы гуляли по нашей улочке с мамой и бабушкой. Они о чем-то разговаривали, а я играл в мячик. Вообще помните: на дороге нельзя играть в мячик! И в бадминтон тоже! И рисовать тоже нельзя, даже если Вы уверены, что водителям нравятся ваши рисуночки. Но у нас можно – у нас небольшая дорога! Только опять не говорите никому, что я так сказал, потому что местные называют ее настоящей улицей. И даже название ей придумали большое – Смоленская улица. Смоленск – это город-герой! А наша улица совсем не герой. Если считать героизмом то, что на ней нет ни кусочка асфальта, а вместо него лужи и гранитные камешки в песке, огромные дырищи, как от бомбежек, то тогда да – наша улица герой, настоящий израненный герой! И вот из-за того, что наша улица совсем никакая не улица, а только притворяется ей, по ней почти не ездят машины.

Мама рассказывала что-то взрослое бабушке, почти шептала на ушко. Весь день она была грустной и на прогулке чуть не плакала. Я всегда вижу, когда мама готова вот-вот заплакать и мне это не нравится. Человек почти полностью состоит из воды, и я не хочу, чтобы мама себя выплакала! За бабушку я не боюсь – она мне один раз сказала, по секрету, конечно, что со временем взрослые люди, тем более в ее возрасте, сохнут и им уже не так опасно плакать. Бабушка сказала, что, если человек много плачет, то в нем больше всех воды. А ей не до слёз, ей нужно учить улыбаться водянистых людей и еще по дому много хлопот.

И вот они шепчутся о чем-то, мама едва не плачет, а бабушка ей в ответ улыбается доброй улыбкой «сухого» человека и просит придержать себя под руку, говорит, что упадет, если мама не будет сейчас за ней внимательнее следить. Это такой хитрый бабушкин прием, чтобы отвлечь маму от грустных мыслей. Я это понял и тоже решил помочь, взял свой мячик, подкинул и ударил по нему ногой, что было силы! Но немного промахнулся, и мячик полетел не вверх, а вверх и в сторону, прямо за большой, высокий забор соседнего участка. Участок тут же на нас залаял!

Сначала я сильно испугался, но потом вспомнил, для чего затеял всю эту идею. Еще вспомнил, как папа говорил, что своих родных нужно защищать. Тогда я подбежал к воротам лающего участка. Они были большие, железные, без единой щели, но между их нижней частью и землей было расстояние размером почти с мою голову.