Русские на Индигирке - Алексей Гаврилович Чикачев

В это время ходили группами по домам с пением «виноградья»:

Да мы золотой гребень возьмем,

Да на вине пропьем,

Виноградье красно-зелено!

Мы золотой перстень возьмем

Да на вине пропьем,

Виноградье красно-зелено.

Да у нас губки ширбят,

Пирожки исти хотят,

Виноградье красно-зелено.

Да ты позволь, позволь, хозяйка,

В твою спаленку войти,

Виноградье красно-зелепо.

Да хозяйка-та в дому —

Да как оладьи на меду,

Виноградье красно-зелено.

Вторая неделя называлась «машкараты». Молодежь наряжалась до неузнаваемости. Девушки одевались в мужскую одежду, мужчины — в женскую. Костюм машкарата состоит в основном из меховой одежды: надевали ее навыворот, лицо закрывали платком, масок не носили: не знали, из чего их делать.

Пришедшим машкаратам хозяева обязаны были организовать музыку: играть на балалайке или петь плясовую. Машкараты пляшут до тех пор, пока не надоест хозяевам, затем молча уходят в другую избу. Основная задача машкаратов — веселить хозяев и не быть узнанными.

Перед пасхой обязательно мыли стены и полы дома, скоблили столы и скамейки. Во время праздника ходили друг к другу в гости и христосовались, то есть троекратно целовались, говоря: «Христос воскрес!», на что другие отвечали: «Воистину воскрес!»

В это же время молодежь собиралась для игр на улице. Гоняли кожаный, набитый оленьей пли коровьей шерстью мяч, бегали наперегонки или «куликались» (игра, напоминающая современный хоккей на траве).

Был еще такой обычай. Если на заимке случалось несколько именинников, то старший из них посылал кусок праздничного пирога младшим.

На вечорках плясали «досельный» танец «под язык», ибо музыкальных инструментов почти не было. Группа «припевальщиков» напевали своеобразный мотив: «тру-та ту-та ту-та ту-та… цер-лиль-ли-да, дер-лиль-ли-да…» — и притопывали ногами. Иногда раздавались возгласы: «Ца-ца! ца-ца! выше! выше!»

Танцевали двое — мужчина и женщина. Сначала выходил мужчина, танцуя и кланяясь, приглашал даму. Дама плавно вертится на месте, затем грациозно плывет по комнате, помахивая платочком.

Кое-кому на первый взгляд такой танец может показаться и непонятным. Это естественно. Вроде бы и музыки-то нет. Но ведь не все, как известно, понимают и классическую музыку. Так и тут. Но если внимательно вслушаться, вдуматься, то постепенно сам невольно заряжаешься этим волшебным ритмом, который незаметно набирает силу и овладевает тобой. А музыка есть! Она внутри твоего существа. Тебя охватывают какие-то непонятные, но приятные переживания и настроения: тут и молодецкая удаль, и тихая грусть, и еще что-то глубокое, необъяснимое, от чего то замирает, то вновь стучит сердце и играет кровь. Танец очень напоминает деревенские пляски жителей русского Европейского Севера. Но, как правильно подметил А. Л. Биркенгоф, здесь, пожалуй, было даже больше изящества и легкости.

Случилось так, что этот танец с легкой руки невежественных культпросветработников 40 —50-х годов получил новое странное название «омуканчик», или «омуканово».

Дело в том, что жил в Русском Устье обрусевший юкагир Семен Варакин по прозвищу Омуканчик (умер в 1942 году). Он очень любил плясать и припевать. Поэтому во время пляски некоторые припевальщики в шутку напевали:

Омуканчик припеват,

Как собака пропадат.

Омуканова-та, весела-та,

Собачья-та, зараза-та,

Ту-та, ту-та…

И вот, не разобравшись, «деятели» культуры перекрестили древний русский народный танец в «омуканово». Он даже транслировался по центральному телевидению: группа лиц, одетых в якутские малахаи, нелепо подпрыгивая, размахивая руками и издавая нечленораздельные ввуки, шумно двигались по кругу. Беру на себя смелость со всей ответственностью заявить, что эта была грубая пародия.

В последние годы XIX века в моду стала входить кадриль. Любимыми танцами были «подгорная», «рассоха». Припевальщики, прихлопывая в ладони и притопывая ногами, напевали частушки типа:

Ты подгорна, ты подгорна,

Широкая улица,

По тебе никто не ходит,

Только мокра курица.

Или

В колыме на улице

Едет поп на курице,

Попадья за ним пешком,

Подпоясана мешком.

В этот момент выходят в круг два парня, и начинается своеобразное состязание. Они танцуют по очереди, стараясь перещеголять друг друга в сложности колен. Повторять коленца нельзя, всякий раз надо было показать что-то новое, то чечетку, то присядку и т. п. Это называлось «плясать задачами».

Любили сочинять и распевать частушки. Они выполняли роль устной сатирической газеты, высмеивая различные недостатки. Однако для понимания некоторых частушек надо не только в совершенстве владеть местным говором, но и в подробностях знать взаимоотношения персонажей, упоминаемых в частушках, или сущность критикуемого факта, ибо частушки зачастую сочинялись по конкретному случаю и направлены против определенного лица. Слушатели прекрасно понимали, в кого нацелена частушка, и переживали всеми фибрами души.

В 20—40-е годы лучшими сочинителями частушек считались Петр Чикачев (Кокора), Иван Чикачев (Замарай) и Гаврил Шелоховский.

Вот для примера известная частушка Кокоры, сочиненная в конце 20-х годов:

Ушла Ванькина мерёжа,

У баб стала крива рожа,

Как мережу-то нашли,

Во кружок бабы пошли.

Эта частушка обличает лесть и угодничество. Ванька Щелканов был известный богатей, кулак. У него унесло водой сеть («мерёжу»), и вот в угоду «сильному мира сего» бабы притворно плачут, жалея его снасть. Когда же пропажу нашли, бабы не без влияния своих мужеи-подхалимов «пошли во кружок», то есть пустились в пляс.

Частушки очень оперативно фиксируют многое из жизни индигирщиков и распространяются молниеносно. Случилось, например, Суздалову Ивану перевернуться с возом дров, как на другой же день все Русское Устье распевало частушку:

Неуклюжий, нестатной.

Не сумел нарту держать,

И пришлось Суздаленку

Вверх полозьями лежать.

В последние десятилетия очень были популярны частушки Ваньки-Замарая, который обладал способностью сочинять их экспромтом:

Сенокосная бригада

Косить собирается.

Без единого рубля,

Бедная, скитается.

* * *

Канцелярия сбочилась,

Без подшива потолки,

Постарайся, председатель,

Собери с людей долги.

* * *

Я по Русскому иду,

Все меня качает,

В магазине больша бочка

Денежки кончает.

Если «поэзия» Замарая и Кокоры была больше сатирической, то частушки Шелеховского — лирическими:

По Полярнинской заимке

Гусь-губенник пролетел,

Вновь приезженький