О новой педагогике. Избранное - Василий Вахтеров

Так как из ощущений образуются восприятия и представления, а из последних – наши суждения, умозаключения и пр., то естественно, что и они являются окрашенными чувствами то приятными, то неприятными, то слабыми, едва заметными, то резкими, яркими и сильными. Чувства, сопровождающие мышление, могут быть так сильны, что спутывают само мышление и делают его нелогичным. Недаром психологи вынуждены признать особый вид чувства – интеллектуальную эмоцию.

Что, казалось бы, может быть бесстрастнее таких учений, как, например, учение о вращении Земли вокруг Солнца, и, однако же, Бруно поплатился за него своею жизнью, а Галилей – свободою. Пифагор, по преданью, принес в жертву богам сто быков, когда нашел геометрическую теорему, связанную и теперь с его именем. Я помню, как в детстве мои споры с одним из товарищей на астрономические и математические темы иногда оканчивались дракою. Я думаю, что даже таблица умножения, если бы она кем-нибудь оспаривалась, могла бы вызвать много страсти и жара в ее защитниках и в противниках. Не существует мыслей, которые отличались бы характером абсолютного безразличия; нет представлений, которые не были бы окрашены хотя бы самыми слабыми чувствами.

Что ощущение и восприятие имеет склонность, пройдя через первые центры, вызвать деятельность желез или же перейти в движение мышц – это едва ли подлежит сомнению. Одни из этих движений связаны с влечением к какому-нибудь внешнему предмету (к пище, когда мы ощущаем голод, к питью, когда ощущаем жажду, к преследованию убегающего зайца у охотника и т. п.), или же они связаны с стремлением отстраниться, удалиться от какого-нибудь внешнего предмета (бегство от бешеной собаки, отвращение от гнилого мяса и т. п.).

Правда, иногда мы встречаемся с восприятиями, не переходящими, по-видимому, в движение. Но это объясняется либо тем, что нервная энергия, вызванная раздражением нервов, дойдя до мозговых центров, почти вся расходуется на внутреннюю работу, например, на размышление и заторможение готовых совершиться действий; либо тем, что энергия восприятия не настолько велика, чтобы обнаружилась в движении. Зато в огромном числе случаев мы видим, как раздражение, идущее от внешнего мира или изнутри нашего тела, достигая нервных центров, вызывает вслед за тем движение мускулов. Нередко, даже в случаях, когда мы не замечаем вызванных новым впечатлением движений, мы могли бы при большом внимании найти их, например, в приспособлении органов наших чувств к наилучшему восприятию. Если простое прикосновение к предмету возбудит интерес к нему, я сделаю движение, чтобы лучше его нащупать и рассмотреть.

Иногда впечатление заключает в себе недостаточно побудительных элементов, чтобы одно без содействия других впечатлений вызвать какое-нибудь действие. Но если к нему присоединяется другое, третье, то сумма этих впечатлений может сделать то, чего каждое из них в отдельности сделать не может. Утром, когда ребенок в постели, вы говорите, что ему пора вставать. Он не двигается с места. Но вот вы добавляете, что его брат играет в их любимую игру, и ребенок моментально вскакивает с постели. Очевидно, что энергии, связанной с первым впечатлением, было мало, но ее оказалось вполне достаточно, чтобы произвести данное действие, когда сюда присоединилась энергия, вызванная вторым впечатлением.

Не касаясь в данном случае вопроса о том, чему принадлежит первенство (воле или познанию), мы не можем не признать, что в жизни одинаково необходимо и то и другое. Наши действия хороши будут только тогда, когда они хорошо обдуманы. Здесь все должно быть поставлено на свое место. Самые отдаленные из наших предков, чтобы добывать для себя и для своих детей средства к жизни, на охоте ли, или на рыбной ловле и т. п., должны были точно наблюдать, хорошо соображать и искусно действовать. И эти способности к наблюдению, соображению и действиям, составляющие громадный, копившийся миллионы лет капитал, они передали нам по наследству. Если бы у нас за ощущениями и размышлением не следовало какой-нибудь реакции, в виде ли действия либо тормоза действий, то мы были бы похожи на паралитиков, которые видят опасность и не могут двинуться с места. Мы были бы более беспомощны, чем голова в «Руслане и Людмиле» Пушкина, чем Прометей, прикованный к скале. И с другой стороны, если бы наши мускулы двигались самопроизвольно, без всяких указаний со стороны познавательной сферы, мы были бы похожи на автомобиль, движущийся на всех парах без шофера. И в том и в другом случае катастрофа была бы неизбежна. И потому типы с дефектами в этом отношении должны были бы вымереть.

Неразрывная связь чувствований с действиями и изменениями в организме точно так же не может подлежать сомнению. Чувства, когда они достаточно сильны, по общепринятой теории сопровождаются определенными и легко обнаруживаемыми изменениями в организме: в случае радости наблюдается возбуждение определенных мышц, с чем связаны смех, большая подвижность, а в случае печали, напротив, угнетение мышечной деятельности. Отчаяние заставило Ромео упасть на землю в келье монаха. Далее чувства связаны с деятельностью сердца, и объективным показателем их может служить пульс. В радостном состоянии усиливается кровообращение и кровь в большом количестве притекает к мозгу, и, наоборот, в состоянии страдания замедляется биение сердца. Известно также, что чувства связаны с функциями легких (в радости дыхание делается чаще), органов питания (в веселом настроении желудок работает лучше) и пр. «В радости, веселье хмелем кудри вьются; с горя и печали русые секутся», – говорит поэт. От страха бледнеют лица. «Окрась щеки, трусишка», – говорится в «Макбете» Шекспира.

Подобные наблюдения убеждают нас в том, что обычная классификация наших переживаний на ум, чувство и волю как на отдельно существующие способности не выдерживает критики. В каждом из наших переживаний есть и интеллектуальные элементы (ощущения, восприятия, представления, понятия, идеи и пр.), есть и элементы чувства (удовольствие, наслаждение, неудовольствие, страдание, горе и т. п.), и действия (движение или тормоз), которым предшествуют волевые акты (желание, импульсы к действиям, стремление приблизиться к чему-нибудь или удалиться от чего-нибудь, стремление воздержаться от действия и т. п.).

И этот закон надо понимать совсем не в том смысле, что ощущения и восприятия стоят особо, чувства особо и реакция (действие или его тормоз) особо: все это в каждом отдельном случае грани одного и того же непрерывного процесса. Неразрывность, связность всего процесса в каждом из наших переживаний – вот факт, к которому приводят нас и наблюдения, и самонаблюдения.

Природа каждого из наших переживаний тройственная, трехгранная и не может быть односторонней, как думали в прежние времена. Мы не согласны и с теми авторами, которые полагают, что наши переживания бывают то односторонними, то двухсторонними, то трехсторонними.

Каждое переживание всегда трехгранно. Возьмем, например, ощущение голода. Это ощущение, несомненно, соединяется с чувствованием (приятным, когда оно умеренно и удовлетворяется едою, или неприятным, когда оно сильно и остается неудовлетворенным). Но оно в то же время соединяется и с влечением к пище, что обыкновенно относится к области воли и внешним образом выражается в целом ряде реакций: отделение слюны («слюнки текут», по народной поговорке), движения глотки, сопровождающие глотание слюны, и т. д. Не здесь ли лежит причина, почему одни психологи относят голод к ощущениям, другие – к чувствованиям, а третьи – к сочетанию чувствований с волевыми элементами?

С таким перекочевыванием одного и того же переживания из рубрики ощущений и восприятий в рубрику чувствований или воли мы очень часто встречаемся в психологии. Так, например, особенно сильные потрясающие чувства, лишающие человека спокойной рассудительности и воли, именуемые в психологии аффектами, сначала относились к разряду воли, затем приведены были в разряд чувства, а теперь некоторые психологи относят их к области ощущений. Уже эти странствования одних и тех же переживаний, казалось бы, должны были навести на мысль, что трактование ощущений, чувствований и воли как совершенно отдельных способностей ошибочно.

Ошибки эти объясняются тем, что каждый из трех элементов, входящих в наши переживания, смотря по обстоятельствам, может быть то ярким и сильным, резко бросающимся в глаза, то слабым и тусклым, незаметным для самонаблюдения и наблюдения. Это похоже на свойство геометрических тел. Каждое тело имеет три измерения; но в действительности встречаются тела, где какое-нибудь из измерений так ничтожно, что люди его не замечают. Таков, например, слой краски, положенный на полотно картины: почему мы говорим только об ее длине, но не замечаем его высоты, хотя, конечно, она и здесь существует? Такова, например, черта, сделанная карандашом на бумаге: почему мы говорим только об ее длине, но не замечаем ни ее толщины, ни ее ширины? Но, конечно, и слой краски на полотне и черта на бумаге имеют все три измерения.