Мы идeм по Восточному Саяну - Григорий Федосеев

Над нами нависла тьма. Кусты да скелеты погибших деревьев чуть заметно маячили перед глазами и казались порой живыми существами, передвигающимися по ветру неведомо куда.

— Ну, что там стали? — слышалось позади.

Вместе с порывами ветра упали крупные капли дождя. К нам подошел Бурмакин с зажженной берестой и осветил путь.

Наконец, тропа расчищена. Я приказал вести лошадей близко друг к другу и не отставать. Тьма и дождь мешались с ревом ветра. Свет то угасал, то вспыхивал, ложась узкой полоской по тропе.

Мы подошли к спуску — и, как на грех, погасла промокшая береста. Стало до того темно, что я даже не видел идущего рядом со мной Зудова. Двигались ощупью, закрывая лицо руками, чтобы не напороться на сучья.

Спуск с каждым шагом становился круче. Промокшие, усталые, мы, спотыкаясь о бесчисленные колоды, падали и снова шли, пока не оказались в трущобе. Повсюду торчали деревья. Сучья не щадили нашей одежды.

— Назад! — послышался снизу голос Пугачева, и мы, безропотно повинуясь этому прорвавшемуся сквозь бурю властному окрику, повернули коней. Все смешалось, люди кричали на лошадей, которые меньше всего были повинны в темноте и создавшейся суматохе.

Минут через двадцать спустились на ровную площадку у реки и остановились. Дождь, ветер и тьма продолжали окутывать нас. Стихия действовала на животных так же удручающе, как и на людей. Лошади присмирели и, прижавшись друг к другу, терпеливо ждали, когда, наконец, с них снимут груз. Развьючивали их на ощупь всех подряд, складывали вьюки в кучу и прикрывали палаткой. Седла не снимали, боясь застудить вспотевшие спины.

Пока возились с лошадьми, Павел Назарович настругал сушник и, накрывшись от дождя плащом, развел костер.

Хорошо, что мои спутники не боялись невзгод, им не нужно было советовать, как поступить в затруднительном случае, — суровая жизнь в тайге сама распределила между ними обязанности. Я никогда не напоминал, что нужно делать на стоянке, из чего сварить обед, когда заняться починкой.

Пересчитали лошадей, двух не хватало. Что делать? Люди устали, промокшая одежда липла к застывшему телу. С минуту все стояли молча. Я не видел в темноте их лиц, но понимал, как трудно пренебречь отдыхом, вернуться в проклятый завал, чтобы разыскать в непроницаемой тьме отставших или завалившихся животных. Мы не могли бросить лошадей там на ночь, да еще с вьюками…

Самбуев стащил с себя телогрейку, не торопясь выжал из нее воду, достал из кармана кусок лепешки.

— Я пойду с тобою, Шейсран, — сказал, дрожа всем телом, Зудов.

— Да вы что, Павел Назарович, есть и помоложе.

— Отломи, Шейсран, и мне кусочек, червячка заморить, и пошли вдвоем, — сказал Пугачев, затыкая за пояс топор и натягивая на руки брезентовые рукавицы.

А дождь все лил и лил. Падали в неравной схватке с бурей деревья. Ревел, набирая силу, Кизир.

Люди расступились. Самбуев, тонкий и длинный, как Дон-Кихот, шагнул вперед, следом за ним поспешил юркий Пугачев, казавшийся в мокрой одежде совсем маленьким. Их проглотила темнота. Скоро смолк и треск сучьев под ногами. Мы смотрели им вслед, упрекая себя в нерешительности и восхищаясь поведением товарищей.

Не успело еще пахнуть дымом, а над Зудовым уже повис растянутый на распорках брезент. Кто-то стучал в темноте топором и громко посылал проклятья поднимающейся непогоде. Курсинов, лежа на мокрой земле, раздувал огонь. Повар Алексей стоял у разгоравшегося костра с ведром воды.

Низко опустив головы, топтались усталые лошади; Черня и Левка, забравшись под вьюки, ворчали друг на друга, не поделив места. Мы же, сбившись под брезентом, отогревали поочередно то одну, то другую часть тела. А дождь не унимался, порывы ветра гулко разносились по долине.

Из-под вьюков, прикрытых палаткой, вылез Левка. Усевшись на задние лапы и торчком подняв уши, он долго прислушивался к удалявшемуся шороху, но вдруг встал и, не торопясь, потрусил следом за ушедшими.

Костер то затухал, то вспыхивал на миг, разрывая сгустившуюся над стоянкой темноту. Не знаю, что бы мы отдали за тепло. Павел Назарович весь дрожал, не в силах стиснуть челюсти. На мне нитки не было сухой. Хотелось есть, но разве можно было найти продукты в сваленных в кучу вьюках?! Алексею стоило больших усилий приготовить ведро кипятку. Нашлись две кружки, мы с наслаждением глотали горячую воду. Но старик не отогрелся. Мне пришлось разыскать фляжку с коньяком.

— Хор-ро-шо! — с чувством произнес старик, выпив залпом полстакана. Затем он пожевал кончик бороды и раза два крякнул, выражая свое удовольствие. — Так-то быстрее согреешься, — заключил он, усаживаясь у костра.

Но коньячного тепла ему хватило только на час, затем наступило обратное действие. Старик стал еще больше мерзнуть, слабеть, — так всегда бывает после употребления спиртных напитков. Лучше согреваться движением. Состояние Павла Назаровича становилось все хуже, сырость и холод брали свое. Костер же горел вяло, а дождь не прекращался. Наконец, погас и костер. На западе блеснула запоздалая звезда. С туч падали последние капли дождя. Пугачева и Самбуева не было. „Что с ними?“ Нашли ли они лошадей, укрылись ли от непогоды?» — горько думалось о них.

— Где-то теперь наш Мошков? — подумал кто-то вслух.

При воспоминании о Мошкове и Козлове меня охватывало тревожное чувство. Исход экспедиции в большой мере зависел от того, сумеют ли они забросить нам навстречу продовольствие, преодолеют ли препятствия, которые, несомненно, встретятся на их пути. Мы уже испытали на себе трудности передвижения по Саяну, — это, может быть, и являлось причиной грустных мыслей при воспоминании о наших товарищах. Но мы верили в их силу и настойчивость и старались не поддаваться унынию.

Медленно, как бы неохотно, поднималось солнце над зубчатыми грядами гор, над мокрой, истерзанной ветрами, тайгой, над проснувшимися птицами, посылавшими в небо чудесные звуки утренних песен. В прорехах влажного тумана, придавившего реку, поблескивали перекаты. Наступил мирный, ясный день.

Вспыхнул костер. Наконец-то можно было отогреть измученное тело.

Мы осмотрелись. Нас окружала крошечная полянка на берегу реки, заросшая молодым смешанным лесом. Справа и слева путь преграждали скалистые мысы, высунувшиеся далеко в реку, впереди затаился коварный Кизир. Пугающим потоком он скользил по дну русла, вздымая мутные валы.

На стоянку, неизвестно откуда, выскочил Левка. Он подбежал к костру, бесцеремонно стряхнул со своей шубы на нас влагу и, усевшись возле повара Алексея, не сводил с него глаз.

— Знаю, что голодный. Мы, друг, тоже еще ничего не ели. А где остальные? — спросил тот, поглаживая кобеля.

На спуске заржала лошадь. Послышался треск сучьев, понуканье. На поляну вышел Самбуев, ведя за повод Рыжку, на котором горой лежали два тяжелых вьюка. За Рыжкой шла расседланная Маркиза, легко и вольно переставляя ноги. Ее подгонял Пугачев, таща на своем горбу седло. Вид у всех четверых был страшно изнуренный.

— Ну, друзья, попала нам ягодка, настоящая маркиза, — сказал Трофим Васильевич, сбрасывая с плеч седло и устало опускаясь на пень. — Хотели ночью привезти, не пожелала нести вьюк, легла — и хоть убей. Мы и по-хорошему просили, и угрозами, Шейсран разозлился, говорит, огонь под ней надо развести, чтобы встала. Пришлось заночевать. Так вот на дожде и промаялись. А утром Маркиза сама поднялась, она, видите ли, пожелала прогуляться налегке, даже седло не пожелала везти. Ну и пакость! — и он угрожающе посмотрел на костлявую, с провисшей спиною и впалыми боками, Маркизу.

Солнце поднималось выше и выше. Ветер содрал с реки остатки тумана, и все ожило, окружающий мир снова стал прекрасным. В блеске утренних лучей принарядились гальки, берега, столетние кедры. В кустах послышались нетерпеливые песни, ласково шумела тайга, и даже пляска волн на перекате показалась ликующей и веселой.

Нужно было немедленно приступать к переправе на Левый берег. Расползалась по горам дневная теплынь, таяли снега, пробуждались, приглушенные ночным морозом, ключи. Вот-вот должна была хлынуть прибылая вода, и тогда не переплыть нам реки. Кроме того, вблизи стоянки для лошадей не было корма, а противоположный берег представлял собою равнину, покрытую редким сыролесьем и прошлогодней травой.

Лошадей расседлали, сняли узды, но они никак не хотели сами переплывать реку. У нас была с собой резиновая лодка. Ее загрузили вьюками, чтобы она была более устойчивой на воде, и приступили к переправе. В лодку сели Лебедев с Днепровским. К длинной веревке они привязали Бурку, а остальные лошади должны были плыть следом за ними.

Как только лодка, подхваченная течением, а за ней и Бурка понеслись к противоположному берегу, мы согнали весь табун в воду. Более сильные лошади стали сразу пробиваться вперед, раздувая ноздри и громко фыркая, следом за ними плыли остальные.