Михаил Ульянов - Сергей Марков

— Ну а что поразило вас, Михаил Александрович, в первых выездах за кордон?

— Самое большое экономическое потрясение, кстати, было у меня в Западном Берлине.

— Экономическое?

— Одно время я довольно много снимался в Восточной Германии, в ГДР. В 1961-м вышла картина «Битва в пути», где были уже размышления обо всём том, о чём тогда ещё на кухнях шептались… Так вот Вальтер Ульбрихт приказал немцам смотреть этот фильм как партийный документ. Были мы в почёте. Приехали в Восточный Берлин и попросились за стену, в Западный. А туда мышь проскочить не могла! Помог наш посол. И вот Владимир Басов, режиссёр картины, Наташа Фатеева и я поехали на «Волге» с шофёром «Совэкспорт-фильма». Эта «Волга», кстати, благополучно заглохла посреди Западного Берлина, а немцы показывали на нас, мол, вон они, русские, на своей советской машине… Кстати, в Германии дороги фантастические! Когда-то давным-давно мы спектакль «Город на заре» по пьесе Арбузова туда возили, о героических строителях Комсомольска-на-Амуре. Играли, играли, выкладывались до донышка, горели, как факелы. Никакого эффекта. Только плечами пожимали зрители. Я спросил после спектакля у одного немца через переводчика: в чём же дело? «Видите ли, — ответил он, — мы не понимаем смысла этого героизма. По-нашему, сначала надо было проложить дорогу, доставить строительные материалы, продукты. А потом уже привозить строителей. Зачем подвергать людей смертельному риску, если этого можно избежать?» Так вот Западный Берлин просто потряс нас изобилием! Но только на витрины поглазели — у Наташи-красавицы глаза были, понятное дело, особенно выразительны — и обратно, сквозь стену, в социализм, в темноту. Особенно заметную сверху, с телевизионной башни, где ресторан, как у нас на Останкинской телебашне «Седьмое небо»: половина Берлина чёрная, другая половина сверкает вся разноцветными огнями, искрится, переливается…

— Вам совсем не платили?

— В ГДР ещё как платили! Я был уже известен там, получал гонорары. Которые всё время росли. И стали равными заработкам первого актёра страны. За один съёмочный день я получал столько, сколько рабочий за месяц. А 50 процентов надо было отдать государству. Придёшь, бывало, в наше посольство, вот деньги принёс, говоришь, кому сдать? Да некогда, отвечают зевая, этим заниматься, оформлять ещё, оставьте себе, жене что-нибудь купите, детям, как все умные люди делают… А в «Совэкспортфильме» в Москве говорят: деньги вам придётся сдать или возместить, если растратили, потому как получили вы гораздо больше, чем вам положено. А сколько мне положено, интересуюсь. Сидела там такая мымра тонкогубая сто лет… Столько, отвечает, вам положено, сколько получает наш актёр за рубежом. То есть несколько долларов. Или тугриков. Ладно, говорю, тогда я просто не буду сниматься… А первыми пробили брешь в этой стене, в этом идиотизме по поводу обязательной сдачи пятидесяти процентов, обмена, возврата и т. д. — шахматисты. Они забастовали. Им это сошло с рук.

— Ну а яркие впечатления, какие-нибудь «шпионки с крепким телом — ты их в дверь, они в окно…»?

— Яркое впечатление было в 1968 году от Чехословакии. Куда мы прибыли на гастроли аккурат в день восстания. Шли наши спектакли, мы приглашали всех желающих, бесплатно раздавали билеты. Все говорили спасибо — народ вежливый. Но не приходил никто. Помню, как Михаил Степанович Державин, выйдя на сцену в момент массовки, шепнул другому актёру, бросив выразительный взгляд в зрительный зал: «Не бойся, нас здесь больше!» А у нас вообще были пустые залы! Играли мы ни много ни мало, единственные, должно быть, из наших театров за всю историю, в Оперном театре Праги. Посмотрел «Виринею» командующий нашим гарнизоном. А в спектакле беспрерывные собрания, классовая борьба, раскулачивания — и говорит: вы что, с ума сошли? Я-то, сугубо советский, партийный до мозга костей, на это смотреть не могу, а вы чехам привезли. Везите-ка эту бодягу обратно!.. И ещё о Чехословакии-68. Володя Басов рассказывал, замечательный, открытый был человек, любую стену пробить мог, умудрялся добиваться того, что другим не снилось! И вот он поехал на своей шикарной по тем временам «Волге» путешествовать по Европе, через Чехословакию. А в это время как раз вводились танки. И я, говорит, попал впереди танков, не зная ещё, что за танки, куда они идут, зачем. И въехал впереди танков в Прагу. Остановился на бензозаправке, бежит заправщик, русский, кричит: «Товарищ, брат, уезжай отсюда, убьют к чёртовой матери!..»

А что касается наших, советских людей за границей — это вообще особая даже не статья, а поэма, целая эпопея! У каждого было своё, но в главном — общее, схожее. Однажды мы собрались с Аллой Петровной и Ленкой отдыхать в Болгарию, Румынию и Италию. Мне сказали, что можно обменять в поездку немного денег. Я записался и пошёл к министру финансов Гарбузову.

— Опять к министру?

— Ниже ничего не решалось. Он выслушал внимательно, чаем угостил с пряниками. Встал, нервно зашагал по огромному министерскому кабинету, похрустывая затекшими в министерском кресле суставами. Михаил Александрович, говорит, дорогой вы наш народный артист! Я всей душой! Но не имею права, понимаете, дать больше ста долларов!

— Министр финансов шестой части земли…

— Это, говорит, самый-самый максимум, поверьте, дорогой вы наш человек! Сто — ни центом больше! Вон Сергей Аполлинариевич Герасимов тоже Герой Социалистического Труда и тоже просит — а я ему тоже больше ста ну никак не могу.

— Фантастика! Притом что и его, и ваши картины шли по всему миру и собирали миллионы долларов.

— Зато нас отпустили всей семьёй, что было тогда величайшим исключением. Могли ведь там… где-нибудь здесь, — Ульянов кивнул в сторону береговых огней, — и остаться. Денег не давали, давали такие боны. На день столько, что можно было выпить маленькую чашечку кофе и булочку съесть, а что потом — неизвестно. Я позвонил знаменитому болгарскому актёру, — а до этого мы были там на гастролях, появилось много друзей нашего положения, известности, пили, обнимались, — японский бог, говорю, что ж у вас за страна такая?!. Туристы из Чехословакии, ГДР, Польши приспособились, кофе свой, из дома привезённый, брали, просили только кипяточку. И мы так же решили позавтракать. Вдруг подходит официант и говорит: запрещено! Я человек вообще-то уравновешенный, а тут вышел из себя: что, горячей воды вам жалко, братушки грёбаные, ети вашу мать!.. В конце концов помогли тамошние народные артисты… Кстати, мы «Бег» снимали у братушек.

— Не в Стамбуле? А я-то вознамерился там вас пофотографировать на месте съёмок…

— Нет, в Стамбуле только общие планы. А всю туретчину — в Пловдиве. Потому что турки запросили слишком большие деньги. Но смешно мы снимали «Бег» здесь, во Франции, в Париже. Мы приехали со своими консервами, пирожками, кастрюльками, кипятильниками — как обычно. И вот снимаем сцену с клошарами под мостом. А режиссёр Володя Наумов не столько о съёмках думает, сколько убивается: они же меня разорят, меня в долговую яму посадят, я всё время вожу этих проклятых клошаров в рестораны, притом в хорошие!.. А так у них принято: объявляют часовой перерыв — продюсер по контракту должен кормить массовку…

— Это реальные были клошары, не подстава?

— Смотри, вот он! — подался Ульянов вперёд, вцепившись, точно альпинист, взглядом в поднимающуюся из воды скалу Иф.

Сердце моё заколотилось, вспоминая детские мечты и клятвы. «Монте-Кристо, Монте-Кристо, свет мальчишеских сердец…» — зазвучало во мне отцовское стихотворение. Вот он, замок, на голой скале, с мрачными стенами, круглыми дозорными башнями, винтовыми лестницами, переходами. Он оказался, конечно, не таким мрачным, зловещим, как я себе представлял, и по крайней мере раз в десять меньше размером. «Мерседес» пришвартовалась к причалу, мы поднялись по крутой лестнице на скалу, купили в кассе билеты и через турникет вошли в шато д’Иф.

Вот сводчатая темница, где герой многих поколений мальчишек сидел, а вот лаз в стене, который прорыл аббат Фариа, надеясь, что выберется на свободу. Согнувшись, едва ли не на четвереньках вслед за компактненькими японцами, всё подряд фотографировавшими, мы с Михаилом Александровичем пробрались к аббату — его темница ещё меньше, темнее и холоднее. А вот отсюда бросили мешок в море, думая, что в нём труп старика. Я высунулся, посмотрел вниз и почувствовал укол разочарования, потому что голова, как в детстве, когда смотрел со скалы глазами стражников, не закружилась. Но это ли не естественно? Правда искусства не есть правда жизни.

В магазинчике на площадке продавались сувениры — брелки, ручки, настенные термометры, кожаные закладки для книг в виде персонажей бессмертного романа Александра Дюма.

— Я мальчишкой мечтал быть графом Монте-Кристо, — признался я. — Таким же богатым и так же всем предателям и трусам мстить… А вы?