Сталинизм и война - Андрей Николаевич Мерцалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под видом преодоления «гнилой, продажной интеллигенции», наука была лишена наиболее квалифицированных своих кадров. Их отстраняли от должностей, им запрещали печататься, морально дискредитировали. Борьба идей была превращена в «борьбу на уничтожение». Инакомыслящих, не только из буржуазной среды, ссылали, заключали в тюрьмы, высылали за рубеж, расстреливали. В менее грубой форме эта практика продолжалась и после смерти Сталина. Характерно, что за рубежом возникла целая школа историков России[84]. Аналогичные процессы происходили в других отраслях обществоведения.
Так же, как в становлении сталинизма в целом, в формировании картины прошлого особую роль сыграл сам Сталин. Известны постоянные прямые вторжения «вождя» в науку, а также использование полученных ею знаний в политических или идеологических целях. Напомним письмо Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция», замечания И. Сталина, А. Жданова, С. Кирова по поводу конспектов учебников по истории СССР и новой истории, краткий курс истории ВКП(б). Все, что в истории было неугодно Сталину, он хладнокровно вычеркивал. Десятки имен вообще исчезли, другие были скомпрометированы. Литература о «врагах народа» была уничтожена. «Краткий курс» вместе с постановлением ЦК ВКП(б) 14 ноября 1938 г. «о постановке партийной пропаганды» освящали культ. В постановлении недвусмысленно подчеркивалось, что «проверенная» трактовка истории исключает какие-нибудь иные толкования. Так был положен конец каким-либо исследованиям в этой области знания. Другим крупным вторжением Сталина в освещение прошлого были его прямые суждения, открытые или косвенные рекомендации, касающиеся второй мировой войны. В первую очередь в этой связи должны быть названы его книга «О Великой Отечественной войне Советского Союза» и биография Сталина.
Были в ходу и другие способы воздействия на историческую науку. Она должна была следовать не только каждой мысли, но и слову, и букве в высказываниях «вождя», в официальных документах, газетах и журналах, особенно таких, как «Правда» или «Коммунист». Для историков были святыми различные стереотипы, возникшие по воле Сталина. Таковы утверждения о «сталинской конституции — самой демократической в мире», о победе социализма, обострении классовой борьбы при социализме, полном соответствии социалистических производственных отношений производительным силам.
Оказали влияние утверждения Сталина о «безраздельном господстве оппортунизма» в период между Марксом и Лениным[85], о фашизме и других явлениях современного капиталистического мира. Нормальное развитие знания прекращалось, на темы накладывался запрет, действовавший в течение десятилетий. До сих пор многое не изучено. В то же время часть обществоведов и публицистов продолжает руководствоваться некоторыми сталинскими представлениями. До последних дней можно встретить в прессе и монографиях осуждение пацифизма, составившего ныне теоретическую основу движения зеленых. Последнее, как известно, отличается ярко выраженными демократическими и антимилитаристскими тенденциями. Не настала ли пора осуществить сравнительный анализ пацифизма (в прошлом и настоящем) и провозглашенного в СССР — РФ политического мышления? Как в доме повешенного не принято говорить о веревке, так в советской литературе господствовала формула умолчания по поводу массового террора 30-х — начала 50-х гг.
Другой историографический факт. Стали недоступными многие документы трех разделов (1772, 1793, 1795) территорий Великого княжества Литовского и Польского королевства между Россией, Австрией и Пруссией. В историографии господствовал в высшей мере избирательный подход к различным сюжетам. Так, явно было ослаблено внимание к истории крестьянства, сталинская оценка его роли в прошлом и настоящем, несомненно, была ложной. Если не по прямым указаниям Сталина, то под влиянием конъюнктуры написаны «Наполеон» Е. Тарле, «Иван Грозный», «Петр Первый», «Хлеб» А. Толстого, «Сталиниана» С. Герасимова, «Иван Грозный» и «Бежин луг» С. Эйзенштейна. Последний фильм был посвящен образцовому пионеру П. Морозову (режиссер и автор сценария — А. Ржешевский).
Так же как в появлении сталинизма повинен не один «вождь», в становлении системы освещения прошлого значительна роль его приближенных. Уже в 1929 г. в литературе к 50-летию Сталина его восхваляли Л. Берия, К. Ворошилов, А. Жданов, Л. Каганович, М. Калинин, В. Куйбышев, А. Микоян, В. Молотов, Г. Орджоникидзе и другие[86]. Миф о генсеке как организаторе и вдохновителе побед в гражданской войне, включая героическую оборону Царицына, сфабрикован Ворошиловым в статье «Сталин и Красная Армия». Более сложен вопрос о роли самих историков. Сейчас велик соблазн представить всех их «детьми своего времени», возложить всю ответственность на политиков. Впрочем, даже А. Жданова и М. Суслова некоторые авторы называют лишь «продуктом эпохи». Наука будто бы не виновата, если не востребовано гуманистическое толкование социализма. Уже на упоминавшемся совещании историков в 1962 г. проявилось стремление видеть по две стороны баррикад историческую науку и сталинистов, как будто среди первой не было вторых.
Нормальное взаимодействие исторических наук с политической практикой предполагает социальный заказ; глубокий анализ с использованием мирового опыта; обратную связь. Из этого не следует, однако, что ученый должен пассивно ждать заказа. Полностью относится к историкам сказанное Л. Абалкиным об экономической науке, ответственной, по его мнению, за трудности в экономике. Наука отстала в разработке соответствующих рекомендаций и проявила нерешительность в защите и реализации имевшихся предложений. Историческая наука занимала в инструментарии сталинизма особое место. Без нее группа Сталина, свернувшая с октябрьского пути, не смогла бы раздуть костер «классовой борьбы» внутри страны, сорвать нэп, усилить ложное представление советских людей о международном положении СССР как осажденной крепости. Режим направлял освещение истории, основную же деструктивную деятельность осуществляли сами историки. И они не были пассивным объектом сталинских или брежневских манипуляций. Аналогичны процессы в других науках. Известно, что кибернетика разрушалась математиками, генетика — биологами. Может быть, в области истории начальство вело себя более разнузданно. Каждый считал себя (и считает до сих пор!) знатоком истории. К чести науки лучшие ее представители и в тяжелые годы оставались учеными. Многие же историки небескорыстно пошли на службу порочной идеологии, заняв позицию «чего изволите?». Они повторили это и в 1991–1997 гг.
Военные историки не заставили себя долго ждать после ответа Сталина на письмо одного из них — Е. Разина[87]. Вскоре появились развернутые «обоснования» пресловутой сталинской стратегии «заманивания» и кутузовского контрнаступления. Одним из первых призыв Сталина писать в ультрапатриотическом стиле воспринял П. Жилин, впоследствии — начальник ИВИ[88]. Достаточно было появиться сообщению о лишении сталинских премий автора работы о характере движения Шамиля (1950), как историки перешли от идеализации мюридизма к его нигилистическому отрицанию. Так произошло и в случае с рецензией на статью Энгельса «Внешняя политика русского царизма» и другими работами Сталина, в
