Четыре жизни. 1. Ученик - Эрвин Полле

Единственно, что беспокоило первые два года учёбы — зубы. Оказавшись вдали от родителей, впервые столкнулся с рядовой медициной. Я по характеру не нытик, но представьте ситуацию, когда ночью ощущаешь нестерпимую зубную боль, а в комнате общежития ещё 7 человек, которым нет дела до твоих зубов, да они и не в состоянии тебе помочь. Среди ночи бежишь в дежурную аптеку на Ленина, просишь чего-нибудь обезболивающего, а тебе: приходите утром. Утром бежишь в поликлинику на улице Розы Люксембург (студенческой ещё и в помине не было), получаешь талон на приём после обеда…

Схема моей борьбы с зубной болью не оригинальна: боль, лечение с помощью жуткой отечественной бормашины, боль, лечение, удаление нерва, удаление зуба. Финальную стадию — удаление зубов старался проводить на каникулах в Талды-Кургане. По блату, без очереди, с максимально доступным в те годы обезболиванием. Помню лучшего стоматолога Талды-Кургана Юрия Абрамовича, по совместительству работал в отделении травматологии областной больницы, в котором мама была заведующей. Несколько зубов он удалил под общим наркозом прямо в хирургической операционной, единственный раз всё действительно прошло безболезненно.

1962 г. Севастополь. Панорама, созданная Францем Рубо к 50-летию героическо-трагической обороны города. Я сзади, пятый справа.

Казалось бы, зубы у всех периодически болят, но трагедия заключалась в том, что в течение 2-го курса я потерял девять зубов. Прошло много лет, а я не могу понять истинную причину массовой единовременной потери зубов, позже такого не было. Что же произошло с молодым человеком восемнадцати лет, занимающимся спортом? Скорей всего наложились два фактора. 1. Плохое, бедное витаминами, питание при больших физических и умственных нагрузках. 2. Радиация, преследующая меня всю жизнь (Челябинск-40, Талды-Курган и Текели — зона влияния надземных испытаний атомных и водородных бомб Семипалатинского полигона, Томск-7). В описываемые годы питьевая вода поступала в Томск отнюдь не из артезианских скважин, о каких-либо неполадках на Сибирском химкомбинате никогда не сообщалось. Влияние радиации трудно доказать, тем более что в малых дозах она действует весьма избирательно. Скажем, бабушка жила в нашей семье с 1947 до 1962 г., умерла в 70-летнем возрасте от лейкемии (одна из основных причин болезни — радиация).

Касаясь «зубной» темы нельзя не упомянуть убогость протезирования (всё старался делать в Талды-Кургане). Средний советский человек имел полный рот металлических зубов, я не исключение. Последние два десятка лет начали использовать анодированную нержавейку «под золото». В 1992 г., когда я проводил ремонт зубов в поликлинике ТНХК перед служебной командировкой в Германию, за 2 дня до отлёта мне поставили жёлтую коронку (не заказывал, ругался, плевался, но не поедешь же с оголённым зубом). Техник считал, что все хотят носить «золотые» зубы и, в результате, до 2006 г. у меня торчали коронки разного цвета (что думали понимающие люди, не знаю).

Общественная работа мне была не в тягость, с раннего детства был идеалистом-правдолюбом, предполагался рост в университетском масштабе (слишком часто меня стали приглашать в комитет ВЛКСМ). Весной 1960 г. студентов ТГУ взбудоражили решения ректората, озвученные на собрании комсомольского актива университета. Хрущёв чувствовал, молодёжь пытается уйти от партийного контроля, последовали жёсткие указания в сфере идеологического воспитания. Уроки «нравственности» в битком набитом конференц-зале даёт ректор Данилов. Осуждается демонстративное поведение ряда радиофизиков и физиков: носят яркие полосатые рубахи на выпуск, вызывающие причёски (кок) и узкие брюки. Несколько человек в этих рубахах вызываются на сцену для показательной порки. Смышлёные парни отвечали аргументировано, показали этикетки с рубах, пошитых на московской государственной фабрике. Диалог глухого со слепым! В присутствии 200 человек ректор откровенно проигрывает, но все решения приняты заранее. В ярких рубахах в университете не появляться, в научную библиотеку ТГУ не пускать в брюках шириной меньше 22 см., вахтёры соответствующие указания получили, им выданы линейки. Несколько толковых студентов исключено из университета (через год восстановлены, часть из них позже остались преподавателями alma mater).

В конце актива выпустили на сцену химика Соловьёва, с которым позже пришлось жить в одной комнате. История следующая. В 1956 г. в Томске начались стихийные студенческие антикоммунистические митинги. Власти предложили провести митинг-дискуссию в актовом зале ТГУ в научной библиотеке. Участвовало 800 человек. На следующий день выступавшие были арестованы и получили по 5 лет лагерей. И вот наголо остриженный Соловьёв бубнит: «Ошибки отдельных коммунистов я принимал за ошибки партии… Прошу простить меня и разрешить продолжать учиться на 4-м курсе…» В памяти отложилось очень тягостное впечатление от этого актива. Кстати, год совместного проживания с Соловьёвым показал полностью сломленную психику когда-то активного студента, публично он никогда больше не будет «искать правду».

Политическая оттепель в стране упиралась в стену догматизма преподавателей истории КПСС. Заставляли студентов наизусть учить моральный кодекс строителя коммунизма — чушь какая-то. Помню конфликт с историком Зольниковым на экзамене в конце 2-го курса. Один из трёх вопросов: борьба СССР за мир. Начал рассказывать с 20-х годов, упомянул Лигу наций. Зольников побагровел: рассказывайте, что сказал Хрущёв там-то и там-то, как я читал на лекциях. Начался диалог на повышенных тонах (на лекции по истории КПСС я редко ходил, но политикой интересовался, даже в студенчестве выписывал среди других изданий аджубеевские «Известия»). Для присутствующих — кино. Зольников атакует, сохраняя лицо, а мне нельзя «хлопнуть дверью», так как в этот период исполнял обязанности секретаря факультетского бюро ВЛКСМ. Пришлось уйти с «тремя очками», что тоже неприятно. Только через три года на госэкзамене удалось доказать догматикам соответствующей кафедры, что «Истории КПСС» — не предмет, требующий большого интеллекта.

Закончился учебный год и я сделал ещё одну попытку перейти в мединститут. Показал зачётку и согласовал с деканом лечебного факультета зачисление на 2-й курс (после двух лет учёбы в университете). Следовало догнать латынь и анатомию (начало). Все остальные предметы аналогичны и с опережением. Но опять, как и в 1958 г., преграду поставил ректор мединститута академик Торопцев. Пришёл к нему на приём. Торопцев: «Нет! Мы не берём студентов даже из ветеринарного института». Пытался что-то рассказать, доказать, но Торопцев вышел из кабинета. Посидел минут 5 и на этом реальные попытки стать медиком прекратились (были подобные мысли и во времена аспирантуры, но необходимость кормить семью поставила на мечте крест).