Андрей Соболь: творческая биография - Диана Ганцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соотнесение жизни и текста, биографии и творчества лейтмотивом проходит через большинство историко-литературных исследований и воспоминаний об Андрее Соболе: «жизнь его была сложным путаным романом»2 (М. Осоргин); «Биография А. Соболя напоминает приключенческий роман»3 (В. Костырко); «подлинную, исчерпывающую разгадку трагедии Соболя могут нам дать его произведения»4 (Д. Горбов). Возникновение этой взаимосвязи можно было бы списать на прихоть конкретных авторов или особенность читательского восприятия, если бы она не была установлена самим А. Соболем в его предсмертном письме: «Вся моя жизнь — это рассказ о том, как все получилось наоборот. Настоящий рассказ. И я его удачно кончаю»5. Последней точкой в этом рассказе стал револьверный выстрел на Тверской у памятника Тимирязеву.
Вторая жена писателя, Беба Марковна, говорила, что «никогда не знала, где у него кончается игра и где начинается действительность»6. Возможно, он и сам это не всегда понимал. С одной стороны, скрываясь от властей, он менял фамилии, как театральные маски: «Сегодня я Виноградов, завтра Максимов, а глядишь — все паспорта вышли, и я осетин с пятиэтажным именем и снимаю комнату у околоточного надзирателя…»7, и это была мера вынужденная. Но с другой стороны, когда пришло время «распрощаться со всеми паспортами» и избавиться от «чужой личины», он оформил себе документы на имя Андрея Михайловича Соболя, будучи по метрике Израилем Моисеевичем Собелем, а в анкете Общества каторжан и ссыльнопоселенцев назвавшись Юлием Михайловичем8.
В реальной жизни множа имена, в творчестве А. Соболь будет создавать героев-двойников, дробя на их судьбы свою биографию. Весной 1916 года под именем Александра Александровича Трояновского А. Соболь направлен на Кавказский фронт. В автобиографии он напишет: «Дошел до Шайтан-Дага, видел, как тащат пушки на жуткие горные кряжи вдоль Эрзерума, как догорают армянские селения после налета курдов, и у Тавра Понтийского глянул, как сверкает под ногами Черное Море и выплывает из светлого тумана Трапезунд»9. А в романе «Бред» появится образ бывшего поручика Георгия Николаевича Познякова, который постоянно вспоминает «огни Саракамыша, огни Эрзерума, когда тот, обреченный на разрушение, был виден весь, со всеми своими минаретами и старыми башнями, с каждой прилегающей горки, огни костров на Шайтан-Дагском перевале, где за всякий шаг — назад ли, вперед ли — расплачивались десятками трупов, где пушки тащили на руках посиневшие, обмороженные тверчане, туляки, и последние тлеющие огоньки на развалинах армянских селений» («Бред»,25).
В августе 1917 года, окончив школу прапорщиков в Петрограде, А. Соболь уезжает на Северный фронт комиссаром Временного правительства: «Три месяца я был в солдатской гуще, три месяца я „уговаривал“ — от полка к полку, от дивизии к дивизии — три месяца напряжения, муки, горести и обид — и так ощутительно-близко видел, как разворачивается великая всероссийская водоверть. В ночь на 30 октября в городишке Вейзенберг я получил кулаком в грудь на собрании представителей 47 дивизии. А несколько недель спустя на могилевском вокзале я глядел на убитого Духонина; в тот день в опустошенной ставке я по настоящему познал, что такое одиночество и как порой даже смерть желанна»10. А в 1921 году будет закончена повесть «Салон-вагон», главный герой которой, комиссар Гиляров, будет ездить по дивизиям, пытаясь остановить поток дезертиров, пока не захлестнет его эта «всероссийская водоверть», и не погибнет он от удара солдатского приклада, обрушившегося на него и на «генерала со шрамом от порт-артурской раны» («Салон-вагон», 133).
Впечатления от Украины, где в 1919–1921 Андрей Соболь скрывался от ареста ЧК, время от времени выступая с Ильей Эренбургом в разных городах с чтением стихов и рассказов, в полной мере отразятся в рассказах 1921–1925 годов «Княжна», «Когда цветет вишня», «Мимоходом», «Погреб», «Счет». А жизнь русской интеллигенции в Крыму, давшему писателю временный отдых и возможность после полутора лет скитаний спокойно спать и работать за письменным столом, ляжет в основу повести «Обломки».
В предыдущей главе мы уже упоминали о некоторой автобиографичности образов героев. Однако если в ранних произведениях это были единичные факты совпадений судеб автора и героев, то в произведениях 1920-х годов автобиографический подтекст становится неотъемлемой частью любого произведения А. Соболя.
Точкой отсчета, обозначившей собой новую систему координат и в жизни, и в творчестве писателя, станет революция. Существенно расходясь в оценке послереволюционных произведений А. Соболя, критики и исследователи будут удивительно единодушны в определении их темы: «Соболь изображает трагедию сметенных революцией представителей старого общества»11; «пишет Соболь о всех жертвах революционного вихря»12; «А. Соболь говорил о людях, которые всю жизнь жадно и страстно стремились к революции, но оказались за бортом, когда пришла эта революция»13; «большинство произведений А. Соболя исследуют психологию „лишних людей“ — революционеров»14; «эти рассказы… посвящены житью интеллигентских элементов, ликвидируемых революцией»15; «верный психологическому реализму, Соболь многократно варьирует в своих произведениях тему поиска человеком своего места в разворошенном революцией мире»16. А по словам близкого друга писателя Ю. Соболева, после революции для А. Соболя «мир оказался расколотым надвое, рассеченным от полюса до полюса», «и если темой — единственной темой всех рассказов и всех писаний Соболя, начиная с 1917 года, — делается тема о людях революции, то единственной личной темой его жизни становится проблема: „Я и революция“»17.
Вопрос о том, как принял революцию А. Соболь, ответ на который нам представляется очень важным, так как в 1920-е годы он оказывался порой единственным критерием оценки писателя и его творческого наследия, до сих пор вызывает затруднения. «Напостовцы» клеймили А. Соболя «правым попутчиком»18, С. Городецкий на страницах журнала «Печать и революция» упрекал писателя в «слепом до комизма отношении к борющимся силам наших дней»19, а знавшие его люди писали о нем как о «революционере мысли и чувства»20 и считали, что «если революция богата чистотой чувства преданных ей и красотой жертвенного подвига ей служивших, то и Андрею Соболю принадлежит почетное место в ее Пантеоне»21.
Наиболее достоверным источником в данном случае нам представляется статья С. Хлавны «Обожженные лавой», где приводятся отрывки из писем 1917 г. А. Соболя к жене и друзьям22. Известие о Февральской революции А. Соболь получил 12 марта 1917 года на Кавказе, когда «от мира живого мы были отрезаны снежными вьюгами, волчьими тропами и заметенными горными тропинками»23. В тот же день он писал жене: «Ричик, если б ты знала, какими надеждами я переполнен… одно могу сказать:
