Александр Гумбольдт - Герберт Скурла

Прорыв в неизведанную часть материка

В XVII–XVIII веках среди европейских знатоков географии высказывалось предположение, что Ориноко в верхнем течении каким-то образом соединяется с Риу-Негру — крупным притоком Амазонки, а значит, и с самой Амазонкой. И вот Гумбольдт решил проверить эту любопытную гипотезу. После недолгих размышлений у него зреет план: идя вдоль Ориноко на юг, к ее верховьям, проникнуть в глубинные районы Южной Америки, поискать там водный путь к Риу-Негру, провести картографическую съемку тамошней системы рек и прежде всего выяснить, наконец, действительно ли, как считалось, у Ориноко имеет место бифуркация (раздвоение. — Г. Ш.) русла.

Идти туда означало двинуться в такие дебри, куда еще не ступала нога путешественника. Дорога в те места одна — по руслам рек, ибо о том, чтобы сотни километров продираться сквозь джунгли, нечего и думать, человеку это просто не под силу.

После нескольких дней отдыха и неспешных сборов друзья снова отправляются в путь. 30 марта 1800 года в Сан-Фернандо-де-Апуре они погрузились в пирогу, наметив сначала себе поплыть вниз по течению Апуре и добраться до Ориноко. В лодке, кроме обоих ученых, поместились еще лоцман и четыре индейца-гребца; сюда же сложили инструменты, дорожные вещи, кофры с бумагами, засушенными растениями и насекомыми, поставили клетки с обезьянками и птицами. Лодка шла довольно быстро; чем дальше, тем гуще становились леса, пока не превратились в живую зеленую стену, пробираться через которую способны только ягуары, тапиры и пекари — дикие свиньи; на свежих отмелях, не успевших еще покрыться густой зеленью, сотнями лениво возлежали крокодилы; на островах толпились фламинго, пеликаны, цапли, лысухи, вода кишмя кишела рыбами, которые и присниться не могли никакому зоологу.

Из всего немыслимою богатства растительного и животного мира на этом отрезке пути исследователям удалось хорошенько рассмотреть и описать лишь очень немногое. Пока что они отметили только два вида пальм — персиковую с ее крупными плодами, похожими на огромные персики, и пальму-маурициану, снабжающую индейцев гуарани материалом для свайных построек, гамаков, дровами для отопления и продовольствием. «Какую невиданную сокровищницу чудесных растений таит в себе этот край между Ориноко и Амазонкой, — писал Гумбольдт друзьям, — эта земля, покрытая девственными лесами. Сколько здесь одних только новых видов обезьян! Я не смог собрать и десятой доли того, что попадалось на глаза. Убежден, что мы не знаем и трех пятых растений, существующих на свете».

После выхода в Ориноко, где гребцам пришлось трудиться вдвойне, идя против течения, путешественники добрались до знаменитых теперь порогов Атурес и Майпурес. Цепь расположенных уступами порогов и водопадов, бурное течение, сплошные скалы, камни, торчащие из воды и скрытые под водой, у кого угодно могут отбить желание прокатиться в лодке. Однако Гумбольдт решил не отступать и двигаться дальше, пусть даже ежеминутно рискуя перевернуться и растерять свои инструменты, бумаги и непомерно разросшиеся коллекции, а где окажется необходимым — перенести лодку на руках.

Местность эта в глазах индейцев была овеяна легендами и исполнена таинственной значительности. На скале Кари, например, той, что у южного конца порогов, имеется круглое белое пятно (по мнению Гумбольдта, включение кварца в темно-сером граните), в котором индейцы чтили луну, а на базальтовых скалах в подобном включении другой породы почитали образ солнца. Эти скалы и встречающиеся в них пещеры, необычные по форме, — живые свидетели истории древних индейских племен, начавших исчезать уже в доиспанскую эпоху.

Путь через пороги, как и ожидалось, оправдал все опасения. А в одном месте случилось непредвиденное. Гумбольдт и Бонплан вышли из лодки, чтобы индейцы смогли перенести ее мимо очередного уступа с водопадом, и двигались вниз, перепрыгивая с камня на камень, держа в руках клетки с обезьянками и птицами. В одной из скал они обнаружили грот и не устояли перед соблазном забраться в него и осмотреть. Тут-то их я застиг грозовой ливень. Спасаясь от подступавших потоков воды, они все выше и выше взбирались по скалам, пока не оказались прижатыми к самому краю. Истошные крики перепуганных обезьян стали привлекать внимание крокодилов. Уже опускалась ночь, когда оба путешественника после многочасового и уже безнадежного ожидания были вызволены из этой западни своими преданными спутниками-индейцами, которым пришлось пробиваться сюда окольными путями с тяжело нагруженной лодкой.

Другая пещера — грот на Атаруипе, — размытая течением еще в доисторические времена, оказалась местом древнего захоронения. Рядом с урнами, украшенными ручками в форме стилизованных змей и крокодилов, стояли мапиры — усыпальные сосуды, сплетенные из пальмовых волокон в виде четырехугольных корзин. Здесь, по преданию, нашло свой последний земной приют целое племя, отступавшее под натиском карибов. Гумбольдт насчитал шестьсот прекрасно сохранившихся скелетов, частью отбеленных, частью покрашенных красной краской, аккуратно препарированных и покрытых водостойкой смолой.

На западном берегу Атабапо, одного из притоков Ориноко, им показали то, что там называют «утесом матери», — памятное место, чтившееся индейцами и служившее мрачным напоминанием о продолжающейся насильственной христианизации аборигенов испанскими миссионерами, нередко выливавшейся в форменную охоту на людей и превращение их в рабов. Когда-то на этом утесе искала спасения от преследователей одна молодая индеанка, у которой святой отец из Сан-Фернандо-де-Атабапо велел отнять детей и отдать их «на учебу к христианам». За каждую попытку убежать эту индеанку жестоко избивали плетьми. Когда ее, разлучив с детьми, повезли куда-то вверх по Атабапо, она, выждав удобный момент, выпрыгнула из лодки и, уцепившись за выступ в скале, вскарабкалась на почти отвесную стену. С тех пор эту скалу и прозвали «утесом матери». А индеанку же снова изловили, опять безжалостно отделали плетью и заточили в одну из отдаленных миссий на Риу-Негру, но желание быть рядом с детьми оказалось сильнее всех преград и опасностей — женщина совершила новый побег. Сотни километров пробивалась она сквозь дикие джунгли в самый сезон дождей, питаясь муравьями и кореньями, — и нашла-таки своих детей! Тогда ее завезли в такую немыслимую даль, что на этот раз, отчаявшись увидеть своих ребятишек, она покончила с собой.

«Человеку в этих пустынных краях судьбой дано оставить лишь едва заметный след своего пребывания на земле, — заключает Гумбольдт свой рассказ, — название же скалы, этого непреходящего памятника природы, навечно сохранит память о нравственной аномалии рода человеческого — добродетелях людей диких и — по контрасту — о варварстве людей цивилизованных. Здесь всегда помнят о жертве лицемерия и бессердечия тех, кто называет себя служителями религии, почитающей любовь к ближнему одной из первых своих заповедей».

Новый Свет, завоеванный на челноке

Отрывка из путевых заметок Гумбольдта, сделанных на Апуре, Ориноко и Касикьяре[13]

«Ниже по течению от миссии в Санта-Барбара-де-Аричуна мы провели ночь, как обычно, под открытым небом на песчаной отмели на берегу Апуре. Небольшую эту площадку с трех сторон обступал непроходимый лес. С трудом насобирали мы сухих веток — по местному обычаю, вокруг каждого бивуака непременно устраиваются костры, дабы оградить себя от нападения ягуаров. Ночь выдалась не очень сырая, ярко светила луна. Было видно, как к берегу лениво подплывали крокодилы. Вид огня, наверное, привлекает их так же, как наших раков и прочую речную живность. Весла мы крепко вкопали в землю и подвесили к ним гамаки. Царила глубокая тишина; только время от времени до нас доносился храп пресноводных дельфинов, приплывающих сюда стаями, — характерных обитателей бассейна Ориноко (по данным Колбрука, они встречаются и в Ганге — вплоть до Бенареса).

После одиннадцати часов в ближнем лесу вдруг поднялся такой неистовый гам, что оставшуюся часть ночи глаз было не сомкнуть. Лес буквально содрогался от дикого многоголосого рева. Индейцы могли различить в нем только отдельные самые громкие голоса. Тут был и однообразный жалобный вой ревунов, и скулеж маленьких сапахусов, и урчание полосатой ночной обезьяны (Nyctipithecus trivirgatus), и рев большого тигра — кукуара — или безгривого американского льва, крики пекари, ленивцев, а также голоса целого сонма попугаев (орталидов) и других фазаноподобных птиц. Когда тигры приближались к опушке леса, наш пес, лаявший не умолкая, с жалобным визгом забивался к нам под гамаки. Порой казалось, что тигриный рык раздается откуда-то сверху, с верхушек деревьев, и тогда он сопровождался истерическим писком обезьян, удиравших от смертельной опасности.