Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея - Елена Асеева

– Доколе усё энто туманно, – отозвался дух сберегающий клады… Не больно в этот раз щадивший детушек, посему в следующее мгновение они ужо всхлипнули вместе, чай, не желая помирать… Али просто того пугаясь, как и положено ребятишкам.

– Не шугайтесь, сестрица да братец, – заговорили в два голоса колтки и легошенько вздрогнули под чадами, словно передавая им часть своих сил (даже в межмирье, даже поперед Нави) не растерянных. – Мы вам пособим!

И тотчас оба духа дернулись выспрь, вроде как взросли на собственных ногах. Так, что вытянувшиеся вверх корни-ноги, единожды подняли и сами туловища, и сами головы, отчего ужоль в следующее мгновение руки ребятушек оказались на их плечах. Лишь Копша так и остался маханьким, поддерживая Алёнушку под стан, видимо, его способности в межмирье совсем растерялись, понеже он был очень старым духом.

А колтки и за ними детишки ужоль ступили вперед, содеяв спервоначалу малый шажочек, засим больший. Копша еще толику мельтешил обок девчуры, касаясь колпаком, одетым на голову, ее стана, а потом все-таки поспешил вперед, и, вставши послед клубочка, возглавил спутников. И за ним немедля пристроилась Кринка, пожалуй, считающая, что только, этак, она может помочь все странникам…

И вот так они и шли…

Клубочек, Копша, Кринка…

Багрец и Орей…

Бешава и Алёнка…

Шли не один сиг, час али иной промежуток времени…

Так-таки, не выверенный нами… Не замеченный кем другим…

Диво дивным было то, что окромя Орея и Алёнки никто слабости не ощущал. Ни у кого из спутников ни кружилась голова, ни трясся (мелко-мелко) язык, ни дрожали ноги и руки. Всем тем, указывая, что Копша прав и может они поколь и не идут по Нави, но к ней неизменно приближаются.

А морока, вставшая впереди, все гуще и гуще пущала вверх злато-красные искры и рыжие лепестки пламени точно собираясь вмале зачаться тучными потоками огня, и с тем сжечь не тока самих странников, но и всю оземь кругом. Малешенько погодя тот плотный чад и вовсе сменился на полымя, пусть и не густое, однако рывками выкидывающее лоскутки ярко-алой зари вверх. И тем румяным отблеском все больше и больше лишая сил девонюшку и мальчугашку так, что вскоре они не столько шли, сколько едва передвигали ноги и то лишь благодаря колткам. Каковые почитай тянули их за собой или на себе…

Морока промеж того проступала плотнее да ближе и становилась почитай густо-кумашной с выплескивающимися ввысь клочками пламени. Не то, чтобы даже вспыхивающими, сколько всего-навсего тянущимися и густеющими прямо на глазах. Понеже вскоре пространство впереди стало созерцаться частым розоватым туманом, теперь уже наблюдаемо даже не выплескивающимся, а ровно плывущим по земле и над ней. Отчего стало, казаться, то всего лишь кипящее молоко выбрасывает вверх розоватые пары, а может тока отдельные искры.

Посему малость погодя и сама оземь стала перекидываться вправо-влево огненными каплями, пыхать розоватыми пузырями, оные зависая в аршине, покачивали туда-сюда не только собственными очертаниями, но и колыхали плотным чадом, плывущим округ. И чем ближе подходили странники к тому месту, тем чаще и мощнее изливала бело-огнистая полоса земли пузыри, насыщая все вокруг горьковатым привкусом, отдающим гарью с пожарища.

И все тяжелее да медленнее ступали ребятишки. От испытываемого ими головокружения и сама видимость стала рябить так, что вначале глаза сомкнул Орей, а за ним и Алёнка. А во рту у обоих детишек едким, горьким стала не только слюна, но и отяжелевшие, неповоротливые языки. Обаче, так как духи той тягости не испытывали, они продолжали, поддерживая, вести братца и сестрицу вперед. Ребятушки остановились да столь резко тогда, кады во рту у них зачался, прямо-таки, пожар, и та горечь срыву спустившись по горлу в желудок, запекла изнутри. Поелику ноги отрока и отроковицы подкосились в коленях, и они ровно подрубленные, повалились на землицу.

А поперед спутников явственно живописалась широкая ветка реки, чудного серо-белого цвета, в коей зримо вспыхивали лоскутки кумашного пламени, проносились огнистые искры и выдувались крупные боканные пузыри. От легкой ряби светло-красного полымя и сама вялотекущая вода отливала кровавым колыханием, а берега зримо белые, побольшей частью смотрелись с черевчатым отблеском. Над самой рекой, подымаясь выспрь, парили алые пузыри и такого же цвета плотный пар, напрочь скрывающий видимость иного брега. Понеже чудилось…

Чудилось, что другого брега и вовсе нет как нет, а сама река стелется на многие, многие версты, не имея конца и края.

Право молвить, в этом месте, наконец-то, слышимо проявились звуки. Дотоль если, что и можно было услышать лишь сказанное спутниками. А тяперича стало воспринимаемо шипение лохмотков пламени в реке, ее бурчливое течение и даже посвистывающее выдувание пузырей. Оные в свой срок, касаясь лоскутков пламени, с гулким звуком, лопаясь, выпускали из себя кумашные пары. Вместо горечи с пожарища во ртах ребятишек вспять явилась сладость овсяного киселя, того самого который славяне вкушали на поминках по усопшим, тем соединяясь на самую толику с Миром Нави, а значит и со своими предками.

– Киселька бы… овсяного испить, – едва протянула Алёнушка, возлежа, как и братец, на спине и всматриваясь в поднебесье… серо-дымчатое, где оставляя позади себя златую полосу летела Жар-птица. Такая далекая и, одновременно, близкая, обоим детишкам, словно давно покинутая родня или вспять давеча возвращенная.

А воздух много сильнее наполнился ароматом овсяного киселя (схожего с кашей), сдобренного молоком да приправленного для сласти клюквенными али смородинными ягодами. Единым духом запах киселя охватил девчужку и мальчика так, что они прикрыли глазенки (вроде готовясь к смерти), и тады ж, наконец-то, его учуяли и духи. А Алёнка и Орей неожиданно застонали от боли да в голос, абы горечь в их желудках, принялась ворча и шипя разъедать их изнутри.

А может…

То ворчала и шипела речка. Смородина речка. Огненная, смрадная река, которая кислятиной болот дотоль смердила. Река, которая жаждала извести весь славянский род, понеже ведала, зачем прибыли сюды ребятушки. И чего оставили они позади себя. И к чему должны были прийти и чего содеять?!

А в очах сестрицы и братца, и досель сомкнутых, стало совсем темным-темно, и ноженьки да рученьки ихние принялась сводить корча, а по всему телу прошло коробление членов. Из глаз девчурочки (так как мальчонка вже ничего не мог сказать, больно тягостно дрожа) потекли слезоньки, ровно она прощалась с жизнью.

– Алёнушка! Орюшка! – беспокойно вскрикнули колтки и томительно закачались тудыли-сюдыли на вытянутых корнях-ногах, каковые принялись уменьшаться в длине, обретая свой прежний вид. И с таким же участие к детворе кинулся Копша, да сдержавши шаг обок них, оглядел с головы до ног, удрученно исказивши свое лицо мельчайшими морщинками.

– Смородину речку давешние роды, налюднявшие Явь, – заговорил дух сберегающий клады, и, погасив в морщинках свои красные глаза, оставил только для взору вертлявый нос. – Ащё величали Млечной рекой, у кой кисельные берега. Авось-либо дык и ёсть.

– Может. Обаче ведь Смородина река, огненная, и разве ты не чуяшь, як от нее жаром пышит? – проронил Багрец, и резко дернул обоими плечами, посему они у него вздыбились подобно сучковатым веткам, выставив вверх остатки от срезанного отростка ствола.

– Дурбень, ты! – вельми грубо отозвался Копша, и, обозрев стонущих в корче ребятишек, срыву ступил вбок. Ужель опосля широко шагая, он направился к реке подле каковой подпрыгивал клубочек, вроде из шерстяной нити скрученный, огнистыми зернятками перекидывающийся с водицей, каковая зеленые кочки мхов по краю берега обратила в красную плотную поверхность, подобной корке.

Дух сберегающий клады подступил почитай к клубочку и горестно вздохнул, словно собирался содеять чего-то дюже ему неприятное.

– Дайте, дайте мене киселька, овсяного, – чуть слышно шепнул Орей и губешки его полные, ярко красные, лоснящиеся, зараз померкли. Сперва лишившись блеска, а засим и цвета, приобретя серые тона, схожие с небосводом, раскинувшимся над путниками, в оных перестала даже вспыхивать златыми полосами Жар-птица.

И Копша услыхав тот, вроде предсмертный возглас, стихший на последнем звуке, резко оглянулся. Днесь его красные очи, прячущиеся в складках лица, вспыхнули также ярко, как и сами огненные брызги реки, а мигом погодя досель переминающийся с ноги на ногу кувшинчик поспешил к нему. Кринка остановилась обок своего обладателя, и, беспокойно воззрилась вверх, притом слегка наклонив тулово, и вздев горло с трещинкой на пережабине.

– Дык, не взыщи, – процедил сквозь сомкнутый рот, упрятанный в красных усах и бороде, Копша и, на-ка, резво присев на корточки, подхватил под донышко посудинку, да, не мешкая, кинул ее в реку.