Избранные эссе - Мария Скобцова

Я уже говорила о неисторических подходах Соловьёва к подходам историческим, но какова бы ни была степень его чисто метафизического толкования русской истории, всё же основные факты, толкуемые им символически он неизбежно берёт из действительности.

Трудно и даже, может быть, не нужно критиковать по существу «Русскую идею» Соловьёва. В ней как и во всякой чисто умозрительной схеме, многое определяется изначальным заданием автора, т. е. потребностью найти ответ на мучащие его самого вопросы. Я уже говорила, что для понимания его построений необходимо принять целевую и смысловую установку русского исторического процесса. Самым существенным «в тактике» русской истории он считает «тактику самоотречения», именно она спасает и уводит русский народ от гибели. И надо помнить, что это христианское самоотречение в русской истории было актом не святых и подвижников, а бессознательным актом самого народа и его власти, имело иногда обличие грешное и мирское. Именно исходя из этих двух предпосылок попробуем проверить идею Соловьёва последними событиями русского исторического процесса.

* * *

Итак, решающий год в русской истории 1917–ый — оправдал или опроверг построения Соловьёва!? В русской истории 1917 год (трагический!) был ли он актом самоотречения? Первоначально два русских Царя отреклись от царской власти: это февраль–март 1917. В том же марте месяце народное представительство, восприявшее как бы блюстительство власти, в лице Комитета Государственной Думы, в свою очередь отреклось и передало власть Временному Правительству. Власть над русским православным царством потеряла самодовлеющее принципиальное значение. Она перестала быть чем‑то абсолютно оформляющим русскую народную стихию. Это в области внутренних событий.

Далее, в мае, русский народ отрёкся от своего векового государственного чаяния, от цели всей имперской и великодержавной политики, — от Византийского венца, от Царьграда и проливов, от Креста на Св. Софии. Который должен был бы подтвердить историческую правильность пути России на Восток. И далее… во внешней политике, если подойти к термину «мир без аннексий и контрибуций» (созданному в Циммервальде и Кинтале и проводившейся в жизнь фактически только в России) если подойти к нему с точки зрения его самого нелепого внутреннего метафизического смысла, который видимо и не снился его создателям, — то в нём надо усмотреть последний предел отречения от национального и государственного эгоизма.

Метафизический аспект опять скрестился с реальностью Выводы для обоих совершенно различны.

И, наконец, октябрьский переворот (путч), как завершительный акт самоотречения! Брест–Литовск, расчленение России, её единого государственного лика, наконец её ИМЕНИ с подменой на СССР. У историка позитивиста, конечно найдётся много слов на такое толкование событий. Он скажет, что кабинетное доктринёрство одних и стихийная тяга домой других — вот единственная причина случившегося предательства русской государственности так. Только странное это совпадение кабинетного максималистического доктринёрства со стихийной обывательской тягой. Вспомним, что для Соловьёва никакие внешние отличия реформы Петра великого не меняли её провиденциального смысла. И если из «офицеров добрый человек, понимающий синодское дело и смелость имеющий» мог творить тайный смысл русского пути. То отчего не допустить, что оголтелая солдатская масса покидающая окопы, бессознательно совершала сокровенную задачу русского государственного самоотречения? Во всяком случае можно сказать, что русский народ последовательно показал, многими последовательными действиями, что идея христианского царства (заданная ему Соловьёвым) совершенно не является для него непреложной задачей. Нельзя делать вывод из этого, что русскому государству не быть, и что этот процесс отречения, есть перманентный. Отречение есть всегда акт однократный, он может быть покрыт грядущей историей. Единственно, что никакими событиями будущего времени не может быть покрыто, метафизическое отрицание Соловьёвской русской идеи христианского государства. Тут концепция Соловьёва отвергнута историей. Россия ещё может быть великим государством и это государство может принять облик православного, христианского государства, но критическая минута русской истории показала её основной смысл. Цель русского исторического процесса не определяется государственным и православным самоутверждением.

Но может быть 1917 год был лишь годом греха и срыва?

Может быть в нём не осуществилось пересечение метафизической и позитивной исторической линии, которое одно может определить его принципиальную значимость?

Может быть все события этого рокового года говорят лишь о предельной усталости русского народа или о смертельной болезни всего русского организма? Против таких предположений было бы трудно возражать если бы факты исторические не говорили об обратном. (Россия в начале века была на большом экономическом взлёте!)

Соловьёв требовал от русского народа самоотречения своей церковной исключительности. Требовал признания первосвященства Рима. А в данном событии произошёл обратный процесс — 1917 год восстановил Патриаршество в России.

В восстановленном Патриаршестве преодолены многие и многие церковные грехи Византии и Рима. В нём нет, несмотря на весь его авторитет — клерикализма (которого так боялся Соловьёв в Никоне), в нём нет стремления к светской власти и отделено пока(!) от неё пропастью. С другой стороны, Патриаршество, несмотря на жестокие внешние условия, лишено византийского цезаропапизма, оно не подчиняется светской власти и руководствуется совершенно иными внутренними законами.

Русское Патриаршество так приблизилось к формам идеального церковного управления и в такой степени духовно и метафизически само утвердилось, что ни о каком самоотречении не может быть и речи. Только, к этому надо добавит, что вошедшее в жизнь русское Патриаршество обагрено кровью мучеников и это своеобразный цемент и порука его «доброкачественности» и прочности.

Таким образом, для понимания смысла событий 1917 года необходимо учитывать и эту вторую линию. Иначе, можно говорить, что в актах самоотречения действовали лишь органические процессы разложения и распада.

В утверждениях Соловьёва на сегодняшний день есть две мысли, о которых следует сказать как о пророческих и действенных. Первая мысль — о великом религиозном смысле русской истории. И вторая мысль об акте самоотречения. На сегодня мы являемся свидетелями третьего акта самоотречения в русской истории. Нам необходимо его метафизически осмыслить и сделать соответствующие выводы.

Что такое церковность?

Источник - http://mere-marie.com/

Текст печатается впервые и с любезного разрешения фонда Колумбийского Университета, США.

Когда мы говорим о типах религиозных людей, мы имеем возможность характеризовать их чрезвычайно многообразно. Одни подходят под характеристику мистиков, другие могут быть отнесены к рационалистам, иные христиане — православные, католики, протестанты, есть среди этих типов верующих и сектанты. Одних можно определить как тип религиозно–aилософский, другой как бытовой. Но есть ещё одна характеристика — ЦЕРКОВНЫЕ ЛЮДИ.

Каждое из приведённых выше определений нуждается в пояснении. Что под ним подразумевается? Мне бы хотелось в этой статье попытаться проследить, что скрывается под выражением «церковные люди» и каковы особые черты церковного человека.

Если мы посмотрим в словарь Даля, то найдём следующие строки объясняющие слово «церковность»: «Думаю, что далее XIX века не стоит идти в поисках современного смысла этого слова, потому что оно не древнего происхождения. Всего вероятнее, что его родоначальниками были славянофилы и, главным образом поздние славянофилы. Чаще всего оно стало употребляться в связи с лозунгом оцерковления жизни. Предполагалось как бы, что оцерковление жизни имеет своим плодом церковность того, кто на этот путь вступил. Но редко кто из говорящих об оцерковлении жизни, даёт точное определение этого понятия, тем более понятия церковность». Со своей стороны, несмотря на то, что существуют разные взгляды, мне бы хотелось разобрать их и дать собственное толкование церковности.

Что означает: 1. Церковность есть посильное посещение всех церковных служб и знание устава. Это, конечно, совершенно внешнее и формальное определение понятия и вряд ли питательное для религиозного сознания. Думается мне, что такое умонастроение было бы правильнее назвать храмовым благочестием. Тут явно смешивается понятие церковь и храм, а всеобъемлющая Церковь Христова умаляется до пределов данного храма и служение Церкви — до пребывания на всех богослужениях этого храма. Первое, что мы должны сделать, это постоянно помнить о достаточно существенной разнице между этими понятиями. Христос говорит: «Созижду Церковь Мою и врата адовы не одолеют Её». И ОН же предрекает разрушение храма Иерусалимского. Из этого примера ясно, в чём тут разница.