Николай Александрович Добролюбов - Виталий Никоненко

В последнее время, замечает в первой статье Добролюбов, писатели осознали, что «человек вполне зависит от общества, в котором он живет, и что поступки его обусловливаются тем положением, в каком он находится…» (3, 6, 192–193). Так же точно стал общепризнанным и разлад человека с окружающей действительностью. В изображении человека, «заеденного средою», особенно преуспели, констатировал Добролюбов, писатели тургеневской школы. Правда, при этом «самая среда и ее отношения к человеку рисовались бледно и слабо» (3, 6, 193). Сделав такой вывод, Добролюбов выражает неудовлетворенность наличным знанием окружающей действительности и выдвигает задачу конкретизации общих понятий. Материалистический подход к объяснению деятельности личности требовал прежде всего возможно полного представления об окружающих ее обстоятельствах. Иначе, вполне справедливо говорит Добролюбов, «всегда есть место двум вопросам: с одной стороны — чего же именно добиваются эти люди, никак не умеющие ужиться в своей среде? а с другой стороны — от чего же именно зависит противоположность этой среды со всяким порядочным стремлением и на чем в таком случае опирается ее сила?» (там же). Исходя из отвлеченностей, чисто теоретически, на эти вопросы ответить нельзя. Добролюбов осознавал, что выявление причин и особенностей борьбы передовых людей за изменение существующих условий жизни происходит в процессе самой жизни, в процессе познания и революционно-практического преобразования общества. Согласно воззрениям Добролюбова, формирование нового общественного сознания имеет вполне объективные основания. Поставленные выше вопросы, пишет Добролюбов, «не прояснятся, пока не будут переработаны в общем сознании самые факты общественной жизни, от которых зависит вся сущность дела. Эта переработка фактов постоянно совершается в самой жизни…» (3, 6, 193–194). Непосредственные столкновения с действительностью человека неизбежно вызывают в нем понимание невозможности дальнейшего сохранения ныне существующей «общественной среды». В этих условиях «для ускорения и большей полноты сознательной работы общества» может быть полезна и «беллетристика» при том условии, что ее образы будут иметь большую художественную полноту и силу. Однако именно этого состояния и не могли достичь писатели тургеневской школы, так как в их работах, по мнению Добролюбова, «не являлось полного соответствия между двумя элементами, из борьбы которых слагалось содержание повести. Вы видели человека заеденного; но вам не было ярко и полно представлено, какая сила его ест, почему именно его едят и зачем он позволяет себя есть…» (3, 6, 194). В результате сложилось такое положение, делал вывод Добролюбов, что литература, изображающая лиц, «заеденных средою», отстает от течения действительной жизни либо изображает такие явления, которые не определяют завтрашний день. Действительность дает уже людей, переработавших в своем сознании факты общественной жизни, вставших на путь борьбы, но литература их еще не может постичь. «Да и самый художественный интерес повести требует, чтобы в изображении борьбы выставлялись враги, которых силы уравновешивались бы чем-нибудь. А тут — представляется громадное чудовище, называемое „дурною средою“ или „пошлою действительностью“, и против этого чудовища выводятся какие-то пухленькие младенцы… Скажут, что других нет… Положим. Но в таком случае… в этой среде нечего и искать, кроме предмета для самой беспощадной сатиры» (3, 6, 195). Таким образом, начав обсуждение вопроса с критических замечаний в адрес художественного изображения «среды», Добролюбов переводит затем разговор в плоскость рассмотрения идейно-практического единства личности.

Русская литература рассматриваемого периода была перенаселена «благонамеренными» героями. В этом нашло отражение значительное распространение либерализма в русском обществе, а также неумение части общественных деятелей четко определить свою жизненную позицию. Критикуя «благонамеренных», Добролюбов по существу противополагает им людей деятельных, борющихся. Трудно требовать, говорит он по поводу «благонамеренных», сочувствия к «людям ничтожным, бесцветным, пассивным, к людям ни то ни се». Они ничего не умеют, они — «тщедушные и кабинетные люди», которые только и умеют мечтать красиво, благородно и смело. «Благонамеренных людей» характеризует разрыв прекрасных стремлений души с потребностями окружающей среды, да и их прекрасные стремления, по мнению Добролюбова, есть не что иное, как «естественные, неиспорченные стремления человеческой природы», они являются «следствием естественных, нормальных потребностей человека» (см. 3, 6, 196). Поэтому в этих стремлениях и нет ничего героического. Благородные юноши, которыми восхищалась русская литература, не заблуждаются потому, что никуда не идут, а сидят все время на одном месте. Последнее обстоятельство, говорит Добролюбов, превращает их прекрасные стремления и их слова в смутное, робкое полузнание. Напротив, людям деятельным, революционерам присуще истинное убеждение и знание, так как оно «проникло внутрь человека, слилось с его чувством и волей, присутствует в нем постоянно, даже бессознательно… Такое знание, если оно относится к области практической, непременно выразится в действии и не перестанет тревожить человека, пока не будет удовлетворено. Это своего рода жажда, незаглушаемая, неотлагаемая» (3, 6, 202).

Из сопоставления «благонамеренных юношей» и революционеров, имеющих решимость к самостоятельной деятельности и выступающих на борьбу с окружающей средой, следовал еще и вывод о том, что одних естественных прекрасных стремлений души недостаточно для движения человека вперед, для преодоления бессмысленного и робкого топтания на месте. Для этого требуется сознательная работа человека над своим превращением в личность, достижение личностью идейно-практического единства. Это происходит путем постоянных столкновений с жизнью, борьбы за изменение окружающих условий, для этого в конечном счете требуется трезвый, реалистический взгляд на вещи, в основу которого положена материалистическая точка зрения.

К концу 50-х годов Добролюбов все чаще и чаще говорит о факте вовлечения в процесс преобразования социальной жизни России значительной части общества. Например, разоблачение Обломова Добролюбов объясняет тем, что «теперь уже настало или настанет неотлагательно время работы общественной…» (3, 4, 333). В этих словах Добролюбова отразился действительный факт расширения социальной базы русского освободительного движения, связанный с переходом к разночинскому периоду его развития. Правда, при этом, рассчитывая на революционное выступление русского крестьянства, Добролюбов значительно преувеличивал этот факт, полагая, что в процесс преобразования вовлекаются и широкие народные массы. Говоря о том, что в русском обществе еще нет людей с цельным, деятельным, характером, т. е. людей, подобных Штольцу, Добролюбов уточнял при этом, что он имеет в виду образованное общество, напротив, «в массе, где идеи и стремления ограничены очень близкими и немногими предметами, такие люди беспрестанно попадаются…» (3, 4, 340). Именно в массе народа Добролюбов искал тот тип личности, которая сумела бы пробудить в обществе движение, сказать ему «всемогущее слово „Вперед!“».