Метательница гарпуна - Юрий Рытхэу

Петр Ходаков долго стоял возле карты и рассказывал о проектируемых приисках. Вернувшись за стол, умолк, давая Маше подумать.

— И вот еще что, — продолжил он после паузы, — по-моему, надо шире привлекать в новые отрасли местное население. Конечно, не кампанейски, а добровольно… Или еще проще — строить промышленные предприятия рядом с чукотскими селами, особенно там, где традиционные промыслы отмирают… Ты знаешь, что международные соглашения резко ограничили добычу китов и моржей. Практически моржа бить запрещено. Значит, надо искать новое. Я за то, чтобы местное население шло на промышленные предприятия, но некоторые товарищи опасаются ассимиляции.

— Ассимиляции? — усмехнулась Маша. — Сколько лет я слышу разговоры об этом! Да ведь вся история человечества — это непрекращающаяся ассимиляция! Чего тут бояться? Страшно, когда идет насильственная ассимиляция, когда силой оружия уничтожают целые народы или насаждают чужой язык, чужие нравы…

— Когда у тебя кончается отпуск? — перебил ее Ходаков.

— У меня впереди еще целый месяц, — ответила Маша.

— Поедешь куда-нибудь?

— Еще не решила. Может быть, съезжу в Чукотский район… А вы еще не придумали, куда меня пристроить?

— Почти придумали, — загадочно улыбнулся Ходаков.

— Учтите — только на работу по специальности, — серьезно и строго сказала Маша.

— Посмотрим, посмотрим, — уклончиво ответил Ходаков.

В конце концов Маша твердо решила провести остаток отпуска в Чукотском районе. Получилось так, что она считала Наукан своей родиной, хотя родилась в Верхней тундре, в стойбище Гатле.

О судьбе отца она знала лишь в общих чертах. До самой Великой Отечественной войны Гатле скрывался в глубинной тундре, таская за собой родню. Но и родичи тоже уходили от него. Кто в Якутию, кто на Колыму. Гатле остался совсем один, стал тихим, но вступать в колхоз упорно отказывался. Сам пас свое стадо.

Болезни начали одолевать его. Стадо катастрофически шло на убыль, и в одну из трудных зим оказался Гатле лишь с тремя ездовыми быками.

Смирив гордыню, он попросился в стойбище своего бывшего пастуха. Кочевал в дальней бригаде.

Кто с ним жил, куда девались остальные две его жены — Мария не слышала. Сама она никого об этом не расспрашивала, в разговоре никогда не упоминала даже имени отца. А собеседники тоже щадили Машу и, даже если что-либо узнавали о Гатле новое, предпочитали помалкивать…

Прямо с Анадырского лимана, со льда поднялся маленький АН-2 и взял курс на северо-восток. Вел самолет Машин знакомый, уроженец Нунямо, Володя Пины.

— Мария Ивановна, хотите в кабину? — спросил он.

За время своих нескончаемых путешествий Маша привыкла к самолету, как к собственному дому. Она уверенно прошла вперед и села на место второго пилота. Здесь обзор был лучше, далеко проглядывались скованные льдом реки. Самолет летел, пересекал эти ленты рек, горные хребты, глубоко врезавшиеся в материк морские заливы и бухты.

— Красиво! — прокричал Володя. — Сколько ни летаю, не могу привыкнуть. Здесь еще можно спокойно сидеть в кресле, а там, — Пины неопределенно кивнул в сторону северо-востока, — хочется петь и кричать от восторга. Особенно когда летишь по береговой кромке. Пока в летной школе учился, истосковался… Вы тоже, наверное, соскучились?

Маша смолчала.

Да, она соскучилась. И что это за чувство такое? Ведь повидала она места куда более красивые, чем вот эта голая, покрытая белыми снегами и синими льдами земля? Подмосковье, Крым, нежная красота Желязовой воли — родины Фредерика Шопена, Ниагарский водопад… А сердце принадлежит здешним просторам, которые в это время года с каждым днем все меньше получают солнечного света.

Все же какой интересный район — Чукотский! Кого только здесь не перебывало! На китобойных судах плавали норвежцы, датчане, шведы, финны, англичане, американцы. Нежных лососей в дореволюционные годы ловили японские рыбаки. Они даже держали целые рыболовецкие предприятия, арендовали береговые полосы и устья рек на многие сотни километров.

Недалеко от бухты Лаврентия в старину американские китобои устроили жиротопный заводик, на котором работали негры. Недаром в соседних селениях появились губастые курчавые детишки с удивительно большими глазами.

А вот она и сама, эта бухта! Мария Тэгрынэ попрощалась с Володей Пины и вернулась на свое место в пассажирский салон.

Снег уже плотным слоем покрыл песчаную косу и морской простор залива Святого Лаврентия. Поселок совсем рядышком, до него пешком идти не больше пятнадцати минут, но тем не менее к самолету прибыли несколько легковых автомашин — «газики», «Волги» и две собачьи упряжки.

— Етти, Машай! — Плотный, если не сказать толстый, человек в коричневом меховом пальто подбежал к Марии и схватил ее чемоданчик.

Это был председатель райисполкома Николай Александрович Кэргына. Давний знакомый Марии по комсомольской работе здесь, когда-то стройный спортсмен, он обладал теперь весьма внушительной внешностью.

— Что же ты такой толстый? — не удержалась Маша.

— Не задевай больное место, — грустно попросил Кэргына. — Ведь и ем мало и почти не сижу на месте. Вот только что вернулся из тундры, а послезавтра собираюсь в Уэлен.

Пообедав у Николая Кэргына дома, Мария отправилась гулять по поселку. Знакомое сразу узнавалось, но понастроили много новых домов. Они стояли в низине, открытой заливу. Тундра начиналась невысокими холмами. На другом берегу залива — живописная бухта Пинакуль, на восточном мысу — Нунямо, старинное чукотское селение, куда перебралось большинство эскимосов Наукана.

В заливе громоздились зеленые обломки торосов. В прибрежной полосе из-под снега торчали подпертые толстыми бревнами, вытащенные на зимнюю стоянку морские катера, вельботы, лодки. Между торосов бежала собачья упряжка: кто-то ехал из районного центра в Нунямо.

Мария уселась на нос занесенного снегом судна. Хорошо здесь! А летом еще лучше. Солнце долго не садится. Над спокойным заливом летят утки, едва не касаясь крыльями поверхности воды, вдали плывут белые вельботы, на рейде на якорях стоят большие корабли.

А сейчас все корабли под снегом! И тишина вокруг. В такой тишине человека охватывает удивительное ожидание чуда, какого-то откровения.

Когда-то ранним летним утром как раз отсюда она встречала подплывающие вельботы. А вечером у воды горели костры, белели палатки. Теперь, наверное, такого не бывает — приезжающие не ночуют на берегу, привыкли к гостинице. Сегодня, когда Мария устраивалась там, она видела, что весь «гостевой дом» заполнен чукчами и эскимосами.

Вспомнив о гостиничном тепле, повернула обратно. Прошла мимо магазина, столовой, которую строили еще в бытность ее секретарем райкома комсомола. Снова окинула взглядом широкие улицы, ряды двух-трех-этажных домов, бегущие автомашины — нормальный современный поселок! Чистый и красивый. Может быть, остаться здесь работать?

Пришло на память описание этого поселка в книге Тихона Семушкина «Чукотка»:

«Большой залив Лаврентия глубоко врезается в материк. На левом берегу, в десяти километрах от входа в бухту, возле склона горы, вытянулись, словно по линейке, одиннадцать домиков европейского типа.

Это и есть Чукотская культбаза…»

С той поры прошло более сорока лет.

Николай Кэргына — ровесник этой культбазы. Для него история поселка — собственная жизнь. И многое из того, что возникло в ближайших селениях, — это тоже его жизнь.

Почему-то Николай настойчиво советует съездить в Лукрэн. Может быть, и вправду последовать этому совету? Чем стал Лукрэн за эти годы?.. А потом можно податься в Нунямо, в Уэлен, на Ледовитое побережье.

Завтра, кстати, в Лукрэн направляется вездеход…

Вездеход ломал подмерзшую колею — земля еще была слаба: под тонким слоем замерзшей тундры пружинил талый мох, хранивший тепло короткого лета. Из-под гусениц летели грязные комья льда, перемешанного с остатками пожелтевшей травы, пепельно-синего мха, шляпок и ножек грибов, красными искрами переспелой, несобранной морошки.

Когда в магазине полно апельсинового сока, лень пойти за последний дом и насобирать сочной, душистой ягоды. А грибов-то! Материковый грибник задохнулся бы от счастья, оказавшись в грибную пору в чукотской тундре. Местное население, однако, не особенно жалует их. Только приезжие засаливают грибы бочками и даже ухитряются сушить на скупом северном солнце. Здешние грибы все один к одному — крепкие, чистые, без червей. Стерильность арктического воздуха не позволяет развиваться паразитам.

В бытность секретарем Чукотского райкома комсомола Маша пристрастилась к грибам. Часто после работы уходила за ближайший холм, чтобы через полчаса притащить полное ведро на ужин. На такие ужины собирался почти весь штат райкома.