ДПП (НН) (сборник) - Виктор Пелевин

Их роли Малюта увидел следующим образом:

«Первым в кадре появляется Зюзя, который работает чем-то вроде канала народного самосознания. Он выговаривает накипевшее у всех на душе с предельной откровенностью, так что у зрителя аж дух захватывает. После того как захват духа произведен, в кадре оказывается Чубайка. Не ввязываясь в спор по существу, он отпускает беззлобно-ироничный комментарий, рождающий в зрителе робкое понимание того, как следует думать и говорить, чтобы когда-нибудь покинуть зону этого самого народного самосознания и быть принятым в ряды немногочисленных, но отлично экипированных антинародных сил».

Малюта сумел не только сформулировать то, что сам Степа представлял себе более чем смутно, но и написал несколько примерных диалогов, за которыми уже просматривались контуры будущей передачи. Поскольку это был только проект, Малюта не церемонился, включая своего внутреннего Зюзю на полную мощность. Было настоящим наслаждением наблюдать, как его внутренний Чубайка поднимал из окопа ствол и делал бедному Зюзе очередную дыру.

Степа заметил в тексте явное эхо недавней дискуссии об актуальности постмодернизма:

«Непонятно, Чубайка, почему либеральную буржуазию называют либеральной. Это носитель запредельно тоталитарной идеологии. Если разобраться, весь ее либерализм сводится к тому, что трудящимся разрешено в свободное время еб…ть друг друга в ж…пу».

На что Чубайка отвечал:

«Извините, Зюзя, но это большой шаг вперед по сравнению с режимом, который даже это считал своей прерогативой».

Иногда Зюзя брал верх в споре:

«Главная задача обработки нашего сознания, Чубайка, может быть сформулирована так: несмотря на то что нам разрешается думать только о деньгах, у нас ни на секунду не должен возникать главный вопрос по их поводу».

«Какой главный вопрос, Зюзя?»

«Вот, Чубайка, видите, насколько эффективно обрабатывается наше сознание».

Впрочем, Степа допускал, что это ему показалось, будто Зюзя взял верх, а у зрителей сложилось бы совсем другое мнение. В любом случае было видно – Малюта рубит фишку, как капусту. Степа окончательно утвердился в этой уверенности после короткого спора, который произошел у него с Малютой по поводу следующего отрывка:

«У российской власти, Чубайка, есть две основные функции, которые не меняются уже много-много лет. Первая – это воровать. Вторая – это душить все высокое и светлое. Когда власть слишком увлекается своей первой функцией, на душение времени не хватает, и наступает так называемая оттепель – ярко расцветают все искусства и общественная мысль…»

«Так что ж вы, Зюзя, воровать мешали? Не жалуйтесь теперь, что вас душат».

Степа поднял глаза на Малюту и сказал с раздражением:

– Чего? Когда это коммуняки воровать мешали? Кому?

– Вот, – с удовлетворением сказал Малюта, – работает.

– Что работает, дубина?

– Концепция. Вызывает эмоции.

Только тут Степа опомнился, все понял и стал читать дальше. С каждой строкой он испытывал к Малюте все большее уважение как к профессионалу. Тот на ходу улаживал такие проблемы, о существовании которых Степа даже не догадывался, и с балетным изяществом перепрыгивал пропасти, у которых заведомо не было дна.

Малюта использовал интересную технологию обращения с проклятыми вопросами. Надо было не отвечать на них, а разъяснять телезрителю, что возня вокруг этих тем не сделает счастливым никого. А человек – на чем предлагалось сделать акцент – имеет право на счастье.

«Задача проекта, – писал Малюта, – не разубедить телезрителя в том, что страной распоряжается компания жуликов (в настоящее время это представляется нереальным по причинам объективного характера). Задача в том, чтобы на ярких и запоминающихся примерах разъяснить, какое следует делать выражение лица, услышав разговоры на эту тему («Ой, Зюзя, ну как же вы надоели своим занудством… Посмотрите, на улице лето, птички поют. Неужели вас ничего не радует в жизни?»).

Прочитав этот абзац, Степа ощутил волну светлой энергии.

Он понял, что эти летние птички – те самые «иные птицы» из его хайку. «Запели, запели, – подумал он. – Как не спеть за десять тонн». Похоже, что числа были на его стороне: это, без сомнений, был знак.

– Аванс ты отбил, – сказал он, вставая из-за стола и с удовольствием потягиваясь. – Начинаем работать всерьез.

– У матросов нет вопросов! – повторил свою присказку Малюта и тоже встал из своего позорного кресла.

– Я тут говорил с капитаном Лебедкиным, – сказал Степа, глядя на него со значением. – Знаешь такого?

Малюта кивнул головой. Он выдержал Степин взгляд, никак не показав своих чувств – если они у него были.

– Он теперь все это курирует. Бюджет, план, сетка… Так что «крыша» у нас над головой надежная – не протекает. Думай и пиши. Ничего не пропадет.

– У големов нет проблемов! – ответил Малюта.

Степа не знал, кто такие големы, но подумал, что это, наверное, те, кто дает матросам не вызывающие вопросов команды. Раз у одних нет вопросов, у других нет проблемов – все логично. Вот только одно было неясно – кто дает команды самим големам. Степа так до сих пор этого не понял, хотя был в бизнесе давно. Имелся и другой вопрос, примыкавший к первому, который тоже часто тревожил его душу: если миром управляют числа, кто же тогда распоряжается числами?

– Кстати, насчет Лебедкина, – нарушил течение его мыслей Малюта. – Я тоже вчера с ним общался. Есть хорошие новости – он говорил?

– О чем?

– Может, лучше он сам обрадует?

– Давай, не темни, – сказал Степа.

– Он еще одного спонсора привлек. Так что теперь бюджет ровно вдвое больше. Развернемся по-настоящему.

– А что это за спонсор? – спросил Степа, которого охватила внезапная слабость, как перед первым толчком землетрясения, о котором еще не знает ум, но уже догадался инстинкт.

– Ослик Семь Центов, – сказал Малюта.

Инстинкт не обманул.

– Кто?? – фальцетом выдохнул Степа.

– Сракандаев из «Дельта-кредита». Знаете такого?

– Слышал, – ответил Степа, садясь на стул, с которого только что встал.

– Вы чего, Степан Аркадьевич? Будто и не рады?

Степа пожал плечами.

– Они в нашу концепцию-то не лезут? – спросил он непослушным ртом.

– Нет, – сказал Малюта. – Со всем согласны, удивительное дело. Только одна мелочь. Их специалисты поставили условие – чтобы название было не «Зюзя и Чубайка», а «Чубайка и Зюзя». И правильно, так точней. Нам же Чубайку двигать надо, да? Вот пусть он первый и канает. Успели поменять в последний момент.

– Какой последний момент?

– Перед тем, как на самом верху утвердили… Степан Аркадьевич, вы чего? Вам воды? Эй, секретарша! Степану Аркадьевичу плохо! Секретарша!

Решение убить Сракандаева созрело в Степиной душе мгновенно, словно кто-то выдвинул ее центральный ящик, положил туда написанный кровью протокол о намерениях и со стуком водвинул ящик на место. Проснувшись на следующий день после встречи с Малютой, Степа понял, что все уже решено. Сомневаться или переживать по этому поводу не стоило.

Стоило спешить. Если Бинга говорила правду. А пока что все указывало на это. Времени до дня рождения оставалось так мало, что он начал строить планы прямо в кровати.

Организовать дело через солидный канал он уже не успевал. А поручить его наспех найденному «профессионалу» было нельзя. Профессионал возьмет деньги, скажет, что у матросов нет вопросов, а потом раздастся звонок джедая Лебедкина. Оставалось одно – сделать все самому.

Это Степу не пугало – так оно было честнее. Кроме того, это могло быть и безопаснее. Кто подумает, что одну процентщицу замочила другая? Будут, как всегда в таких случаях, искать студента-идеалиста в длинном пальто.

Выходной камуфляж, опробованный в «Дельта-кредите», следовало доработать. К бороде добавились купленная на рынке черная ряса и скуфейка – так Степа называл про себя черный головной убор священнослужителя, похожий на бархатный шлем, хотя и не был уверен, что использует слово правильно. Там же был куплен большой нагрудный крест, сияющий водопроводной латунью. Школьный портфель из кожзаменителя сделал его облик окончательно правдоподобным. Кроме того, на вооружение были взяты старые часы «Луч» в квадратном металлическом корпусе и офицерские сапоги. Складывая все это в багажник автомобиля, Степа уже чувствовал себя преступником в международном розыске.

От страха он даже придумал, как взывать к подлинному божеству, ни на шаг не отступая от бессмысленного христианского канона. Делалось это так: сначала он обращался к тройке, бормоча: «Во имя отца и сына и святого духа!», – а потом сотворял четверку посредством крестного знамения. Это действие он отработал на старухах, которые подходили к нему во время двух тренировочных вылазок в метрополитен. Важно было не ошибиться в последовательности и не перекреститься до того, как призывалась Троица (что-то похожее, смутно припоминал он, делали во время черной мессы).