Дневник ангела - Роман Шебалин

Будем людьми, ха.

Но разве надо что-то делать? Что? Может и изменился бы я - если бы для кого-то. Один - для себя - я не могу. Один для себя - я сейчас сижу и твоpю свое чуточку "ничего" вместе с компьютеpом. Вот, Майка Олдфилда слушаю.

"...Гранд-пиано..." "Глокен-шпил..." (так что ли?) "...Бэс-гитар..." Завтра надо что-то сделать. "...дабл-спид-гитар..." (что это такое?) "...мандолин..." Мне страшно. Это просто уже никак. "...акустик гитар..."

"...Тюбэал белс!" Вот и колокола ударили. Удивительно простая и добрая музыка. Кажется, сейчас засну. Спать.

Пpиятного полета, мистеp Бин.

Глава 12.

"Жертвы Вечерния..."

/октябрь 1997г., продолжение/

Итак, примерно с середины лета этого года - не ем мяса. Сомневался сперва: смогу ли? А теперь - как-то даже все равно. Не ем и не ем.

*

"У каждого есть свой способ защиты от факторов внешней среды..." - это Наумов; я добавляю - и от внутренней.

Так вернее. Знаешь, Лена как-то сказала мне: ты ещё найдешь ту, с которой тебе будет хорошо, но за то время которое мы не виделись, она, вероятно, уже успела подзабыть мой характер, нет! - заорал я в телефон, - я не хочу, чтобы мне было так же хорошо, - это было бы предательством! Кажется, она тогда поняла.

Я слишком многое испортил сам. Перелопатил, разрушил. У меня могла бы быть нормальная семья, ребенок, но из-за моего малодушия и страха - теперь нет: нет.

Никогда, навеки нет! Ах, ворон, ворон!..

Однажды я просто убью её.

Мы были принесены в жертву друг другу, я сломал её тело, она сломала мою душу; кто ж из нас виноват больше?

Просто я никогда не умел делать правильный выбор - я отказывался от одного человека, потом - выходило так, что ошибка, я пытался вернуться там лишь пепел и - никого.

Тогда на фотовыставке, в феврале 1997, в день её открытия, - это было что-то вроде "песни последнего неба" - Вероника, я с ней встретился проститься навсегда, просто попрощаться, но "просто" не получилось; я почему-то сказал ей: когда двое любят друг друга - это уже один человек, когда они расходятся, он умирает, но - как Осирис - рождается снова, если там же, тогда же - кто-то полюбит друг друга снова, - мы возродимся, но в других, просто очень похожих на нас, а сейчас нас нет; она убежала в слезах, а мое путаное объяснение наших отношений стало песней, песней "Веpоника".

Фарс? Жаль, конечно.

Иногда так хочется что-то договрить, досказать; словно... подать аппеляцию.

Или наконец-то понял, что с нормальной, реальной жизнью, где - Толкин, игры, тусовочная романтика, - меня не связывало почти ничего. Она - была последней, кто жил там, где умерли Курехин, Костик и - поэтесса Таня Бирюкова.

О Тане Бирюковой pасскажу сейчас.

Однажды (где-то лет шесть назад) ей примстилась любовь ко мне, какие-то наши дети, какие-то смертоубийства... Потом её года полтора-два лечили в психиатрической больнице, - а потом она, когда выписалась, звонила мне по телефону каждый месяц; читала свои стихи или спрашивала, что я думаю про Набокова, обижать больного человека мне было неудобно; я что-то рассказывал, рассказывал - и она меня слушала.

И вот она прыгнула с балкона; и её не стало. Я видел-то её в жизни раза два-три, не больше, а теперь... словно что-то не очень важное - но все равно ведь! - то, что было, - ушло навсегда; залез вор и украл глупую мелочь. Шарю по стенам взглядом, что-то исчезло, а что - никак не пойму. Таня хотела поступить в Литературный институт, не поступила. Позже я забрал из Приемной комиссии её стихи. Я очень надеялся... когда открывал папку со стихами Тани Бирюковой. Нет, чуда не произошло, её стихи мне опять не понравились. И я их не перечитывал больше, я забыл, о чем и как там написано; я помнил: утро летнего дня, я просыпаюсь от громкого телефонного разговора.

До меня долетают обрывки фраз. Я пугаюсь, я слышу имя Кости. И вдруг сразу понимаю: он умер.

А спустя три часа - опять звонок.

"Вы меня не знаете, но у Тани нашли Ваш телефон, мы хотим издать книгу её стихов, нет ли у Вас?.. Она погибла, она разбилась..."

И Костик.

До восьмого класса мы учились вместе (меня потом перевели в другую школу). Были маленькие - играли в войнушку, потом, повзрослев, стали играть в "государства". У каждого из нас была своя страна - с президентом, с разными своими проблемами - политическими, экономическими, культурными, национальными; мы придумывали истории жизни целых народов. Каждая страна имела свою валюту, свой флаг и герб. Свою культуру (почему-то это было исключительно кино). Мы "показывали" друг другу кинофильмы, разыгрывая их на полу, в специально построенных для этого "декорациях". Но это было именно кино. Все, что происходило - происходило на "киноэкране"...

У меня до сих пор сохранились карты наших островов и, кажется даже пачки красиво нарисованных "настоящих денег". Ни о Швамбрании, ни (тем более) о Средиземье или Нарнии - мы тогда не имели ни малейшего представления. Мы просто играли. Где-то в седьмом классе - наши страны подверглись потрясениям: политическим и прочим. Не помню сейчас, что случилось у Костика, но в моей - произошла революция и президент чудом спасся, впрочем, потом я его кажется все-таки убил смертью храбрых какими-то "террористами". Теперь понимаю: чуть повзрослели.

А в классе 5-ом (почти параллельно с Игрой) мы организовали с ним "группу" с претенциозным названием "Инопланетяне" - в пику тогда популярным "Землянам", и потом придумывали обложки несуществующих альбомов, постановку света на "концертах" и прочую чепуху, а поpою - даже уверяли одноклассников в том, что такая группа действительно существует.

И вот однажды, когда я (к тому вpемени школу уже закончивший) наконец-то взялся за гитару, а он - за бас, - однажды мы собрались и решили сделать что-то вместе. Тогда, летом 1995 года, и придумали группу "Навь".

Тусовщик, донжуанивший направо и налево, постоянный участник каких-то молодежных антифашистских движений, он был для меня той, почти единственной, опорой в "неформальном" мире рока и хиппи, можно сказать, даже другом.

Он хвастался тем, что присутствовал на закрытии питерского "Сайгона", привез оттуда "настоящий "сайгоновский" камушек"...

Его смерть отсекла меня от тусовочных восьмидесятых, от моего времени, время умерло с ним.

Я ездил на похороны. Будто лет сто не был на родине и вот вернулся, а город другой - там устроили "евроремонт" - нет ничего знакомого, все вроде - то но и не то: бутафория - живая жизнь кончилась, мне говорят: жизнь продолжается, но я не хочу продолжать её здесь, не могу, не умею мне страшно.

А за пару недель до смерти Кости умер Курехин.

...Я только сейчас, спустя почти год, начинаю осознавать эту дикую дуpацкую потеpю. Он был не пpосто виpтуозным музыкантом или гениальным pежиссеpом, он был - живым. В самом пошло-пафосном значении этого слова. Мне очень жаль, что я опоздал. Опоздал понять его. Опоздал полюбить его. То, что мне кажется сейчас: понимаю, люблю - это не те понимание и любовь, котоpые что-то значат. Я пеpечел множество его интеpвью, пpосмотpел видеозаписи...

Более светлой личности в искусстве за последние 50 лет я вообpазить не могу. Манерность, легкость, ум. Легкоусвояемость и труднодоступность. Курехин прост. Он предельно прост, как лист дерева, как чугунная гайка.

И еще. Он был материалистом. Это для меня очень важно. Он был мистичен, но не религиозен. Он знал цены мира. Это дар. Боюсь, наше поствизантийское мракобесие помешало нам правильно его оценить, - как он оценивал нас. До сих пор, почему-то бытует в народе байка, что, мол, Курехин кого-то эпатировал, что он-де над кем-то издевался.

Но знаковая логика не может никого эпатировать.

Своей "Поп-механикой" он доказал, что мы сами - эпатируем себя. Своей косностью, своими неверием и невежеством. Своим неумением жить.

Сколь ни кощунственно это прозвучит, но, возможно, он правильно умер. Его смерть поставила последнюю точку в истории "советского авангарда".

То, над чем смеялись, - стало смертью.

А математик стал трупом. Наверно, так должно и быть.

Цифры слабы, у них рук, чтобы держать пистолет. Они не умеют защищаться.

Но они... Как-то по-смешному, по-особому велики, эти цифры. Я уважаю их. Они - основа мира, его детская сила. Они приходят в мир, ничего в него не привнеся и уходят прочь, ничего миру не оставив. Оттуда, изнутри, из-под земли, они приходят в свет со своими пресными научными глупостями; но вот порыв ветра - и зыбкая дымка их странного очарования рассеивается... Затравленно улыбаясь, они смешно так что-то ещё лопочут нам.

Послушайте, об этом писал С.Къиркегор.

"Отчего никто из умерших никогда не возвращался обратно? Потому что жизнь не умеет так убеждать, как смерть. Да, смерть так основательно убеждает, что никому не удалось придумать какое-нибудь возражение против её доводов, что никто никогда не соблазнился приманками, которые ей может противопоставить жизнь."

Возможно, как и многие умолкнувшие, Курехин решил такую формулу, оставаться с которой на этой земле было уже и вовсе немыслимо. Знал, что "что-то все равно захочет вернуться"... в тонику. Во мрак, с которого все началось.