Четыре овцы у ручья - Алекс Тарн

Информатор замолчал, скорбно покачивая головой.

– Поздно? Почему? – поторопил его я.

Кэптэн Жорж толкнул меня локтем в бок: настало время подпитать соловья новым кормом. Спрятав в карман пиджака вторую банкноту, мужичонка зачем-то осмотрелся вокруг и продолжил шепотом:

– Говорят, ее там испортили. Да и как иначе? Известное дело: в этой учебе все девушки проститутки. В деревне думали, что брат ее сразу убьет, но он пока терпит… – соловей вздохнул и закончил, похлопывая себя крыльями по коленям: – Брат терпит, время терпит, только честь семьи не терпит. У Лейлы теперь одна дорога, все так говорят.

Блеснув хитрыми глазками, он поднял руку и медленно, со вкусом провел ребром ладони по горлу. Я вспомнил красивое лицо Лейлы и с некоторым трудом подавил тошноту. В город мы возвращались в молчании.

– Ты что-то чересчур впечатлился, – сказал кэптэн Жорж, когда мы уже парковались перед зданием Шерута. – Уж не влюбился ли? Скажу тебе по опыту: с ними лучше заранее отключать любые чувства. Другая культура, что ты хочешь. Им что дочь, что сестра – один хрен: зарежут, как овцу, и рука не дрогнет. Ты ведь сам слышал: «Честь семьи не терпит».

Но в тот момент я уже думал о другом:

– Как бы узнать, что действительно случилось в Париже?

– В Париже? То есть моего Абу-Зияда тебе мало? – удивился Жорж. – Париж – это не по нашей части, братан. Тут тебе нужно к туристам-специалистам из особого агентства путешествий. Моссад называется – слыхал о таком? Хочешь совет? Даю бесплатно, а то у тебя банкноты вот-вот кончатся: сходи к своему боссу, у него в этом агентстве друзья. Вроде он когда-то и сам путешествовал.

К начальнику я ворвался с таким решительным видом, что он не осмелился задавать лишних вопросов: эхо обещания предоставить мне «все ресурсы» еще не отзвучало в стенах кабинета. Кэптэн Маэр сделал несколько телефонных звонков и напоследок удовлетворенно кивнул: ко мне обещали вернуться в течение ближайших часов. Нечего и говорить, что «ближайшие часы» дались мне нелегко; мобильник зазвонил лишь около двух пополуночи, когда до освобождения Лейлы оставалось всего ничего. После того как женский голос вымучил несколько фраз на ломаном иврите, я перешел на французский.

– О, так будет намного легче, – обрадовалась моя собеседница. – Значит, вас интересует Лейла Шхаде. Да, это была шумная история. Она поступила на социологию, но занятий почти не посещала. Знаете, в Сорбонне… ну, не только в Сорбонне, во всех универах есть такая студенческая организация – «Свободу Палестине». Лейла проводила там много времени. Знаете, пикеты, демонстрации, протесты на занятиях против лекторов, протесты в супермаркетах против израильских товаров… В общем, все как обычно. Она сразу стала одной из самых активных. Знаете, очень темпераментная девушка.

– Как и ее брат?

– О, вы имеете в виду Джамиля? Нет, он как раз казался другим. Спокойный, основательный. Но, знаете, все его слушали. Нет, не так: все его слушались. Только он не очень-то участвовал в пикетах и так далее. Знаете, поддерживать поддерживал, но участвовал мало. Больше посмеивался, когда студенты выбрасывали из суперов на мостовую израильские фрукты-овощи. Мол, авокадо не граната, хотя и похоже.

– Но Лейла приехала в Париж, когда его там уже не было?

– О, конечно. Он получил докторский диплом двумя годами раньше. Лейла была тут без присмотра родственников. Знаете, это редкость для традиционной арабской семьи. Очень темпераментная девушка. Такие, если влюбятся… о-ля-ля!..

– И она…

– О да! Влюбилась! Его звали… хотя почему «звали»? И звали, и зовут Мишель Альхаризи. Один из вождей организации «Свободу Палестине».

– Тоже араб? – предположил я. – Откуда? Из Алжира? Из Туниса? Из Марокко?

Она позволила мне завершить список догадок и лишь потом рассмеялась:

– А вот и не угадали! Из Прованса! Французский еврей черт знает в каком поколении. Знаете, из тех, из авиньонских «евреев папы». Когда король Филипп Красивый изгнал нас из всех прочих областей, авиньонские…

– Простите, – прервал ее я, – давайте вернемся к Лейле. У меня не так много времени.

– Да-да, Лейла, – заторопилась она. – Лейла и Мишель. Наверно, она тоже думала, что он араб. Знаете, из-за фамилии. Да и внешность. Честно говоря, ее тоже нетрудно принять за еврейку. Тут это распространенная ошибка. В ячейках организации «Свободу Палестине» их почти поровну – арабов и евреев. Такое вот странное явление. В общем, они съехались, жили вместе. А потом приехал Джамиль и увез ее…

– Она не сопротивлялась, не возражала? Ее не защитили?

– М-м-м… – озадаченно промычала моя собеседница. – По поводу первого вопроса сложно сказать, потому что она не успела ни с кем попрощаться. Вроде бы кто-то видел ее в синяках. Может, правда, а может, нет. Мало кто верил, что такой утонченный интеллектуал, как доктор Шхаде, в состоянии поднять руку на сестру, на женщину вообще. А что касается защиты… Потом многие упрекали Мишеля Альхаризи за то, что не вступился. Но вы ведь знаете эти их аргументы. Мульти-культи и все такое. Он отвечал, что никто не имеет права вмешиваться в многовековые установления угнетенной арабской культуры. Что организация «Свободу Палестине» защищает палестинский народ, а значит, и его культурную традицию.

Больше спрашивать было не о чем, и я поблагодарил телефонную незнакомку. Часы показывали двадцать минут третьего. Я позвонил в изолятор и попросил привести на допрос Лейлу Шхаде. Дежурный поинтересовался, известно ли мне, который час.

– Позвони в службу времени, – посоветовал ему я. – Здесь таких справок не дают.

– Но она спит!

– Значит, разбуди. Пусть умоется и топает сюда.

Лейлу доставили в допросную еще через полчаса. Когда она бухнулась на стул и уставилась на меня, я не смог сдержать улыбки. В бешенстве девушка казалась еще красивей, чем прежде: спутанная угольно-черная курчавая грива, яростные молнии в глазах, закушенная нижняя губа… Думаю, она растерзала бы меня голыми руками, если бы полагала это возможным, пусть и в самой минимальной степени.

– Что ты ржешь? – сдавленным от ненависти голосом спросила она. – Не мог подождать до утра? Или в вашем гестапо специально допрашивают по ночам?

Мы как-то сразу перешли на «ты», самым естественным образом. Никаких тебе «госпожа», «извините» и «соблаговолите».

– В твоих же интересах, – сказал я. – Ты ведь хочешь выйти пораньше, так? Ну вот, поговорим – и дуй отсюда к чертям собачьим. Тут тебе не гостиница, где выселение в одиннадцать дня. Кофе будешь?

Она ответила таким длинным и замысловатым ругательством, что в середине его потребовалось приостановиться, чтобы перевести дух.

Я покивал в знак того,