Апокалиптический реализм. Научная фантастика Аркадия и Бориса Стругацких - Ивонна Хауэлл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И. А. Бродский. Путеводитель по переименованному городу [Бродский 2016: 203]
Всадник-мститель часто встречается в русской апокалиптической литературе с тех самых пор, как Пушкин в поэме «Медный всадник» наполнил мифологическим смыслом основание Петербурга Петром Великим. В исследовании Д. Бетеа «Форма апокалипсиса в современной русской литературе» значительное внимание уделяется постоянно присутствующему и видоизменяющемуся образу коня (и всадника) Апокалипсиса. Как и можно было ожидать, всадник Апокалипсиса появляется и в «Граде обреченном».
Бумм, бумм, бумм, – раздавалось совсем близко, земля под ногами содрогалась. И вдруг наступила тишина. Андрей сейчас же снова выглянул. Он увидел: на ближнем перекрестке, доставая головой до третьего этажа, возвышается темная фигура. Статуя. Старинная металлическая статуя. Тот самый давешний тип с жабьей мордой – только теперь он стоял, напряженно вытянувшись, задрав объемистый подбородок, одна рука заложена за спину, другая – то ли грозя, то ли указуя в небеса – поднята, и выставлен указательный палец… [Стругацкие 2000–2003, 7: 467].
В этом поразительном образе все самое зловещее, что есть в конной статуе Петра Великого, объединяется со статуей Ленина, стоящей в иконографической позе на броневике у Финляндского вокзала. Как Медный всадник Пушкина, памятник, который видит Андрей, принимает огромные размеры и пугает маленького человека грохотом шагов. Как и Ленин у Финляндского вокзала, он «изображен на обычный манер, с вытянутой в пространство рукой, то есть как бы обращаясь к массам…» [Бродский 2016: 203]. Более того, памятник, который видит Андрей, стоит на пересечении дорог – символически на перекрестке истории. Но в отличие от своих предшественников он больше не возвышается над духом Санкт-Петербурга или Ленинграда – он возвышается над одним из кругов ада. Бронзовый образ Петра I, он же Ленин, просто указует – в аду подобный жест полностью лишен смысла.
Круг ада, в который Стругацкие поместили великих реформаторов России (Петра Великого, Ленина), – это шестой круг – город Дит. Когда в поэме Данте поэты входят в город Дит, то оказываются на большой равнине, заполненной горящими гробницами еретиков:
Затем что здесь меж ям ползли огни,
Так их каля, как в пламени горнила
Железо не калилось искони.
Была раскрыта каждая могила,
И горестный свидетельствовал стон,
Каких она отверженцев таила (IX, 118–123)
[Данте 1967: 46].
Когда Андрей и Изя входят в город, населенный железными статуями, они наталкиваются на большую площадь, утыканную постаментами, которые покинули эти статуи. Души, вышедшие из своих пылающих гробниц в Дите у Данте, аналогичным образом сходят со своих памятников (надгробий) в выгоревший город, куда пришли Андрей и Изя:
Они шли и шли, постепенно дурея от жары <…>
Потом они вышли на площадь.
Таких площадей они еще не встречали. Она была похожа на вырубленный диковинный лес. Как пни, были понатыканы на ней постаменты… каменные, чугунные, из песчаника, из мрамора… И все эти постаменты были пусты… [Стругацкие 2000–2003, 7: 471].
Андрей позже встретится со всеми статуями – предположительно, душами еретиков, которые осознанно отвергают Бога и виновны в грехах, представленных в нижних кругах ада: насилии (скотстве) и обмане (злобе). Он пытается произнести перед ними речь, где определяет духовную границу между осознанно творимым злом и менее тяжкими грехами невоздержанности (круги второй, третий, четвертый и пятый) и пассивного (по незнанию) неверия (круг первый). Другими словами, образы Стругацких – пустые надгробия на выжженной равнине – и тема выступления Андрея перед статуями соответствуют и в физическом, и духовном плане описанию города Дита у Данте на границе между верхними и нижними кругами ада. Псевдонаучные выражения Андрея в сочетании с разговорным языком и мировоззрением его прошлого советского воплощения совсем не годятся для поставленной задачи:
…неважно, военно ли это полевой суд или суд присяжных, тайный суд инквизиции или суд Линча, суд Фемы или суд так называемой чести. Я не говорю уже о товарищеских и прочих судах… Надлежало найти такую форму организации хаоса, состоящего из половых и пищеварительных органов как Хнойпеков, так и Мымр, такую форму этого вселенского кабака, чтобы хоть часть функций упомянутых внешних судов была бы передана суду внутреннему. Вот, вот когда понадобилась и пригодилась категория величия! [Стругацкие 2000–2003,7:475–476].
Осознав, что «категория величия» применима к индивидуальным нравственным принципам, а не к тем, кто стремится к завоеваниям и законотворчеству во имя неких абстрактных нравственных принципов, Андрей готов покинуть город еретиков и проследовать в сопровождении своего просвещенного проводника Изи к первому кругу. В конце романа и Андрей, и Изя заслужили свое место среди некрещеных и праведных язычников круга первого, или Лимба: Изя – как еврей, поскольку его единственный «грех» состоял в том, что он не был крещен; единственный же оставшийся «грех» Андрея – в том, что он вырос вне церкви (в атеистическом Советском государстве). В финале Андрей пришел к пониманию важности памяти и культуры. Он пополнил ряды праведных язычников Данте, чтобы активно и сознательно строить, хранить и ценить храм культуры – так Изя называет здание, сложенное из лучших достижений человеческой философии, этики, поэзии, науки, искусства и воображения. Без храма культуры нет надежды на индивидуальное или коллективное спасение.
Метафизический пейзаж
Роман Стругацких «Хромая судьба» можно читать как непрерывный диалог с провидческой, апокалиптической русской литературой Серебряного века и особенно с «Мастером и Маргаритой» Булгакова. Писатели, выразившие свои апокалиптические предчувствия под влиянием революции 1917 года, не увидели, как те воплотились в жизнь во время сталинского террора и холокоста. Поколение Стругацких, в этом смысле постапокалиптическое поколение, родилось уже после революции, которая обещала второе пришествие (в виде «светлого коммунистического будущего») и повернула ход истории вспять, в противоположном направлении. Так, обращаясь к литературным формам и эсхатологическому мировоззрению своих литературных предшественников, Стругацкие не ограничиваются этим и создают форму и эсхатологию, основанные на уникальном опыте советской интеллигенции, выросшей во время и после правления Сталина. Чтобы понять, как мифы о конце истории изменились в русском воображении за советский период, необходимо посмотреть, как модифицировался образ апокалиптического города.
Примерно в то же время, в начале 1970-х годов, работая над «Градом обреченным», Стругацкие набросали черновой вариант другого романа – под названием «Хромая судьба». Роль рассказчика и главного героя в нем исполняет
