Мы вышли покурить на 17 лет… - Михаил Елизаров

В девяносто седьмом Назаров вернулся в Харьков к родителям. С язвой желудка на нервной почве. Имелась еще машина «опель-астра» и три тысячи долларов.

Отец выручил, снова на ноги поставил. В отличие от купи-продай Назарова, он был настоящий технарь. Электронщик, кандидат наук. На заводе «Харпластмасс» в конструкторском бюро у отца товарищ работал. За символические деньги приобрели у него чертежи дробилки для измельчения пластиковых отходов.

Назаров с горя совсем плохо соображал: ну, дробилка и дробилка. Отец же проявил коммерческую смекалку, взял чертежи, апатичного Назарова и поехал в Москву, где жил другой его товарищ, институтский, который в данный жизненный период на «Серпе и Молоте» арендовал часть цеха, и было там у него оборудование для изготовления полиэтиленовой пленки — из тех самых отходов.

— И что? — непроходимо тупил Назаров.

— Как что? — удивился отец. — Готовое производство в одном цеху!

Сделать дробилку стоило семьсот долларов. Прикинули и решили заказать две. На это ушло пару месяцев — там же на «Серпе». Пока суть да дело, Назаров вспомнил про знакомых в Орле, в Воронеже, договорился насчет сбыта.

Дробилки за вычетом аренды стали приносить Назарову ежемесячно стабильные деньги. В девяносто восьмом — что-то около тысячи долларов в месяц. А когда разогнались, вообще две с половиной, три тысячи. Даже по столичным меркам нормально.

Назаров в Москве квартиру снимал, пока не нашел себе постоянную москвичку Ларису — чуть старше Назарова, но тоже в его вкусе, — к ней и переехал. В разговорах называл «женой», но жили нерасписанные. Ссорились, мирились. Назаров то сбегал от нее, то возвращался, детей не завели…

А Вадюха остался в Харькове, и пришлось ему трудновато, потому что совместный белгородский бизнес с Назаровым закончился. Вадюха в одиночку еще пытался — торговал выключателями, моторами, пока лавочку окончательно не прикрыли. Таможня стала крепкая и жадная.

Вадюха по мелочи что-то возил. Схемы для гидравлического оборудования взялся чертить — он хорошо это делал, с института, а за чертежи платили. На «девятке» своей таксовал по вечерам. Участок земельный купил — картошку и что там еще бывает — лук, морковь выращивал. В смысле доходов, понятно, что последние десять лет не зарабатывал, а перебивался. Официальной работы не было, трудовую кому-то сунул, чтоб стаж шел. Женился, двоих дочек Светка ему родила — обычная человеческая жизнь.

Назаров поначалу терзался, что друга слил, но дробилки были одноместным Боливаром, на котором для Вадюхи места не было. Так Назаров себя успокаивал.

Надо признать, отдалился он от Вадюхи: Москва, новые приятели, свои и Ларисы. Отдыхал в Египте, в Турции, в Испании, на Кипре. Сменил «опель» на сотку «ауди».

Вадюха сам обычно звонил или писал, а Назаров не то чтобы сторонился, но как-то выронил отношения, и лет пять-семь их тащил один Вадюха, который никакого охлаждения и не замечал, волок дружбу за двоих по старой ломовой привычке.

Назаров приезжал в Харьков раз в полгода. Разумеется, встречались, выпивали. Назаров угощал и про себя отмечал, как он, современный столичный житель, человечески перерос провинциала Вадюху. И это понятно, Назаров — городская интеллигенция в четвертом поколении, а у Вадюхи бабушку Марфой звали…

А потом кризис! И эпопея с вторсырьем начала заканчиваться. Производство сделалось, что говорится, нерентабельным. Из Китая оптом везли рулоны за копейки.

Перестроились на пакеты, но было ясно — и тут задавят. Одну дробилку Назаров остановил, оказалась не нужна. И напрасно рыскал по провинции, клиентуры новой не нашел.

Денег получалось вдвое меньше. Затем серп-и-молотовское начальство погнало из арендуемого цеха, работа замерла до выяснения ситуации месяца на три. Пока стояли, растеряли последних покупателей. Поссорился с Ларисой в очередной раз.

Назаров «ауди» продал и в Харьков приехал. Как одиннадцать лет назад вернулся к тому; с чего начинал, — лишь повзрослел, чтоб не сказать — постарел.

И снова выручил отец, с матерью посовещался, и решили оставить Назарову квартиру, а самим перебраться в Полтаву к бабушке — отцовской маме, она их давно звала…

Назаров в Харькове вначале скучал, а через две недели — как не уезжал. Вадюха заходил каждый день. И будто не было Москвы — снова лучшие друзья. Только для Вадюхи так всегда было, это же у Назарова происходила реставрация отношений. К чести его будь сказано, он очень стыдился своего прежнего высокомерия, совесть мучила…

Назаров успокоился, поймал провинциальный неспешный ритм. Вскоре отыскалась свежего вида первая институтская любовь Вика, нынче шесть лет как разведенная. И завязывалась уже с ласковой Викой какая-то романтичная история, и обговорили уже с Вадюхой покупку станка для производства сетки рабица, даже ангар подыскивать начали…

Но тут вышел из комы цех в Москве, уладил компаньон проблемы с арендой, заработали дробилки. Назаров по совету Вадюхи квартиру сдал и помчался обратно в Москву. С Ларисой помирился. В Харьков он теперь ездил раз в квартал. А Вадюха сам вызвался за жильцами присматривать, деньги собирал.

В нынешней жизни Назарова тянулась очередная черная полоса. Второй месяц он жил отдельно, снимал у приятелей однушку в Свиблово. Дробилка без своей пары работала — однопочечный больной бизнес. И вот еще и «китайцы» кинули…

Назаров забросил дела, отправился на Курский за билетом. На метро, потому что машины уже четыре года не было. После «ауди» ничего не брал — хлопотно, накладно, и пробки эти московские…

В плацкарте оставались боковухи. Взял нижнюю. За каким-то хером позвонил Ларисе. Вроде бы предупредить: мол, нужно в Харьков.

Сказала: — Срочно приезжай, важный разговор…

Приехал.

— Вот что, мой дорогой, — заявила с порога. — У меня тут не склад! Поэтому, будь добр… — сорвалась на визг: — Избавь!., — прям тявкнула. — Избавь меня от своего барахла!

Лариса перевалила за «ягодку опять» и все больше напоминала состарившуюся лисью шубу. Облезлые, сварливые меха.

Назаров насчитал в коридоре два рюкзака и пять баулов. Раньше Лариса оставляла вещевые заначки, чтобы у Назарова был повод вернуться. А тут, похоже, все подчистую собрала.

— Слушай, — начал Назаров. — У меня неприятности…

— А меня это не волнует… Ой, нет!.. — наигранно спохватилась. — Не так сказала! Наоборот! Еще как волнует! О! Я хочу, чтобы у тебя было все больше и больше — проблем, неприятностей! Чтобы ты в них захлебнулся! Я вообще от всей души желаю тебе всяческих несчастий, бед!..

— Ты охренела? — Изумился. — Что ты несешь?

Наизусть знакомое личико Ларисы озлилось плаксивыми морщинами: — Двенадцать лет псу под хвост! Сволочь!..

— А что ж ты тогда жила со мной?! Столько-то времени? Со сволочью?!

— Дура была! Как же я понимаю твою Ольгу! — Захотела обидеть. — Умнейшая баба! Быстро все про тебя поняла и с нормальным мужиком ребенка заделала!..

Попятилась: — Только пальцем тронь! Я милицию вызову!.. Ай!..

Получив пощечину, зарыдала: — Ты, тварь! Ебешься там у себя!.. Да?! Ебешься?!

Назаров подхватил рюкзак: — Сегодня часть возьму. Вернусь из Харькова — остальное!

— Не-е-ет! Сейчас! Или будешь манатки свои, — мстительно пнула ближний баул, — с помойки забирать! — Выскочила за ним на лестничную клетку. — Я не шучу! С помойки!..

Дома Назаров сложил походную сумку, дождался вечера и снова поехал на вокзал.

Ночью почти не спал: ногам тесно — лежал скрюченный, точно Электроник в чемодане, храпели соседи, думы одолевали…

Вадюха с утра позвонил в поезд, Назаров как раз проехал таможню — с испорченным настроением. Никаких паспортных проблем, просто былое некстати вспомнилось. Белгород.

Проехали пограничное село Долбино, и хмурый Назаров подумал, что, если бы он был поэтом, обязательно снял бы в Долбино на осень домик, а потом объединил написанные там стихи в цикл «Долбинская осень». Только Назаров стихов не сочинял, а вот Вадюха запросто мог:

Папе больно —Опять геморрой,Я обозван циничным дебилом…С колокольниВесенней поройЯ его обзову крокодилом…

Назаров усмехнулся строчкам, и тут, словно поймав его флюиды, позвонил Вадюха уточнить помер вагона — он всегда встречал Назарова.

Назаров увидел на перроне долговязого, белобрысого, похожего на немца Вадюху и в груди защемило. Тот пришел в знакомой до боли кожаной курточке. Назаров вспомнил — ей, наверное, лет двадцать было — рыжей, из лоскутков. Вадюха в ней еще в институт бегал…

Обнял Назарова: — Привет, братушка!..

Назаров почувствовал под ладонями торчащие Вадюхины лопатки и отметил, что друг похудел с последней встречи. Вообще одни кости. Под уставшими глазами синюшные обрюзглости, морщины на лбу. Зато не видно седых волос, потому, что блондин. А Назаров основательно за минувший год поседел…