Вампилов - Андрей Румянцев

Не знаю, бывают ли писатели (ремесленники не в счет), которые в творчестве «идут от общих идей», а не «от заразительной реальности»; не стоит комментировать этот сомнительный комплимент. Но общая оценка рассказов ясна: «По большей части все это наброски, летучие зарисовки, эскизы, с характерной для юности смесью лирики и иронии».

Вторят Лакшину и другие исследователи. В одной монографии читаем: «“На пьедестале”, “Девичья память”, “На другой день”, “Стечение обстоятельств” — остроумные, шутливые зарисовки, представляющие интерес как “заготовки” к драматургии А. Вампилова». В другой, на этот раз коллективной, книге утверждается: «Проза Вампилова многими признана литературной учебой будущего драматурга, не имеющей самостоятельной ценности». И далее: «…непродуктивно искать в прозе предысторию театра Вампилова».

Едва ли можно согласиться с такими оценками, особенно с «художественным простодушием» молодого Вампилова и отсутствием в его рассказах «глубин мысли и общественного содержания».

Тем, кто знал Вампилова в студенческие годы и кто был свидетелем его первых шагов в литературе, остается предполагать, что критики ведут речь о каком-то другом авторе. В нашем сознании и первые его рассказы, и строки из записных книжек, которые он вел с молодых лет, и первые журналистские выступления, начатые еще в университетскую пору, и бесчисленные беседы, а то и споры о творчестве, о писателях — классиках и современниках, об опусах своих ровесников — не мертвые слова, а один, доныне звучащий в ушах, живой разговор с неповторимыми интонациями, с непосредственными оценками, со страстным приятием и неприятием. В этом «разговоре» Вампилов неизменно проявлял редкое и глубинное понимание классики, трезво оценивал конъюнктурность как скороспелых творений о «великих стройках», так и идеологически «смелых», но художественно беспомощных поделок, вроде нашумевшего тогда романа В. Дудинцева «Не хлебом единым», совершенно не воспринимал эстрадно-поэтические» трещотки тех лет. Для каждого явления литературы у него было одно мерило — классика.

Можно ли говорить об отсутствии художественной мысли, «общественного содержания» в таких рассказах Вампилова, как «Финский нож и персидская сирень», «На пьедестале», «Сумочка к ребру»? Много ли назовем мы в русской литературе прозаиков, которые бы в 20–23 года написали такие новеллы, как «Стечение обстоятельств», «Листок из альбома», «На пьедестале», «Успех»? Какую художественную зоркость, какое знание жизни и человеческой души нужно было иметь уже в таком возрасте, чтобы так психологически достоверно описать сложные перипетии любви, как это сделано в новелле «Листок из альбома», или тонко и подробно — поведение героев в рассказе «Успех», или изобретательно, сатирически заостренно — характер люмпена в юмореске «На пьедестале»? В рассказе «Листок из альбома», например, поражает, как глубоко двадцатилетний Вампилов понимал логику человеческих отношений, те сложности семейной жизни, которые открываются перед нами только в зрелом возрасте и постигаются благодаря немалому душевному опыту. Герой рассказа коротко, лаконично, с большой самоиронией говорит о собственной любви: им помыкали, его отвергли, а когда он, разлюбив, приучил себя к легкому, ни к чему не обязывающему отношению к женщинам, та, что помыкала и отвергла, пришла к нему со своим раскаянием. Повторю, это рассказано кратко, с большой экономией слов, — но как убедительно, с какой достоверностью ситуации, с какой правдой человеческого поведения! И не бесспорно ли, что и в этом, и в указанных выше новеллах молодой автор блистательно проявил литературное мастерство? Тут видна школа великих русских писателей, которых любил Вампилов и над страницами которых, не сомневаюсь, раздумывал не однажды.

В рассказе «Солнце в аистовом гнезде» Вампилов написал: «Ночь заковала в безмолвие хаты и ивы над хатами. В небе над черной землей застыл строгий месяц и замерли чистые звезды — самые совершенные декорации в самом большом, самом прекрасном, самом правдивом театре…»

В самом деле: природа, земной мир — это не выдуманная, а живая и правдивая «декорация» для наших судеб. И она бесконечно богата. Она всегда найдет соответствие нашему душевному состоянию. Только в ней — в природе, в окружающем мире и ищет художник то, что объясняет нахлынувшее воспоминание или чувство человека.

Два восторженных, хмельных от юности человека встречаются летним вечером. И может ли этот вечер быть иным, не таким, как в рассказе «Глупости»? «Весь день шел дождь, и солнце выглянуло только перед самым заходом — забежало проститься, — и теперь над низкими заборами сквозь блестящую листву мелькал его розовый след. По мокрому асфальту скользили недавно зажженные фонари.

— Какой вечер! Какой воздух! Я даже не знаю… Мне хочется сделать сейчас какую-нибудь глупость! — Девушка остановилась и, повернувшись к молодому человеку, продолжала шутливо и капризно: — Почему вы молчите? В такой вечер неприлично молчать. В такой вечер надо говорить красивые и возвышенные вещи.

И в самом деле, настроение у нее было если не возвышенное, то возбужденное, отчего она, хорошенькая и без того, делалась еще привлекательней.

Никитин, так звали ее собеседника, улыбнувшись и смутившись, проговорил:

— Я не поэт, Лиля… Но если вы хотите…

По лицу Лили скользнула неуловимая улыбка. Так может говорить только влюбленный, и, точно, Никитин уже был серьезно, беспросветно влюблен».

Душевное состояние героев «подчеркивает» природа, открывающаяся их взгляду. Как и она, мир вокруг может ликовать или горевать, исцелять или усиливать тоску, обещать надежду или сулить потерю.

Мы прочли только первые строки рассказа «Студент» — о летнем дне, — а уже предчувствуем какую-то неустроенность, потерянность человеческой души:

«Молодые листья на ветру трещат, металлически блестят на солнце. На окно ползет пышное белогрудое облако, ветер рвет из него прозрачные, легкие, как бабьи косынки, клочки и несет вперед. В бездонную голубую пропасть.

— Молодой человек! Вам не кажется, что вы присутствуете на лекции? Да, да, вы — у окна. Вы, именно вы! Надо встать. Я спрашиваю: вы где находитесь?

— На лекции.

— Слышали ли вы, о чем я только что говорил?

— Нет.

— А когда-нибудь вы об этом слышали?

— Не знаю».

Студент, добиваясь свидания с молодой и уже знаменитой актрисой, посылает ей записки и, наконец, на первом, унизительном для него свидании слушает злую отповедь. И что чувствует после этого отвергнутый, жестоко раненный человек?

«Потом он ходил по горячим пыльным тротуарам, пересекал веселые скверы, стоял на мосту и снова шагал по серым улицам, завороженный тоской, стыдом и отчаянием.

“…Что делать? Все изменилось. Все совсем изменилось…” Что-то надо делать, какая-то сила настойчиво и дерзко стучала в висках: что-то надо делать.

…На том берегу была уже темнота. Деревья и крыши торчали сплошным черным частоколом. Над ним, между рваными синими тучами, опоясанными малиновыми лентами, зияли бледно-зеленые просветы, ошеломляюще обыкновенные, виденные на закате тысячи раз, минутные и вечные следы прошедших дней. Внизу в заливе плескались три лодки. Парни без устали махали веслами, слышался счастливый визг. Одна из лодок наткнулась на малиновую дорожку заката, дорожка оборвалась, по всей по ней прошла сверкающая дрожь. И все это ему неожиданно показалось неотделимым от его тоски».

Тут уже есть характерная, присущая Вампилову особенность письма: драматическое напряжение, тонкое понимание сложных человеческих чувств, поэзия и трагизм обыкновенной жизни.

У Вампилова нет художественных натяжек, авторского своеволия. Не только в пьесах. Нет натяжек и своеволия в рассказах и очерках, даже в летучих записях. Эти естественность, природность его художественного почерка критика стала замечать только в драматургии. А на самом деле эти черты складывались с самого начала творческого пути Александра Вампилова.

Привлекательные особенности первых рассказов Вампилова отметили рецензенты трех российских журналов, откликнувшихся на книгу молодого прозаика, — «Ангары» (1961, № 4), «Сибирских огней» (1962, № 8) и «Москвы» (1962, № 9). Наш наставник В. Трушкин первым опубликовал свое мнение о книге кружковца в иркутском двухмесячнике «Ангара». Обратив внимание читателей на «щедрую россыпь юмористических строк: «Весна снизила цены на живые цветы и мертвые улыбки», «отклонение от грамматики мешает додуматься до смысла написанного; иногда написанное вообще не имеет смысла», «у грабителя оказалась детская улыбка; было это трогательно, как грустная любовь юмориста», Василий Прокопьевич с удовольствием продолжил: «Но за этой задорной, беззаботной веселостью нет-нет да и промелькнет у автора страничка-другая, озаренная иным светом, согретая авторскими раздумьями над серьезными сторонами жизни». Другой наш университетский педагог профессор А. Абрамович на страницах журнала «Сибирские огни» не мог не отдать дань идеологическим прописям: как и подобает сатирику, подчеркнул он, автор юморесок «разоблачает тунеядцев, невежд, приспособленцев, пьяниц, короче говоря, ту категорию людей, которая живет не в ладу с морально-этическими требованиями советского общества. Разумеется, А. Санин смешит нас не ради забавы. Во всех его произведениях мы ощущаем гнев и ярость (тут Алексей Федорович явно перебрал. — А. Р.) против обывательщины… Подлинный герой нашего времени, незримо присутствующий в авторской интонации, срывает покровы лицемерия и фальши с приспособленцев и обывателей. Он издевается над пошлостью, хамством, невежеством, вызывает ненависть к их носителям». Но наш профессор проницательно отметил и особенности вампиловского дара: «…если впечатление свежести и яркости от рассказов А. Санина прочно остается в памяти читателя, то не столько потому, что он часто, следуя за О. Генри, использует “неожиданные” развязки (что само по себе тоже интересно), а главным образом потому, что, рисуя человеческие характеры, он находит очень краткие, но верные образные детали — характеристики подлинно сатирического звучания».