Тургенев и Виардо. Я все еще люблю… - Елена Первушина

Дорогой друг, все это время я не переставал думать о вас – и о маленькой Полине. Чувствую, что она становится мне дорогой, потому что она в ваших руках. He знаю, сколько раз я перечитывал ваше письмо. He могу выразить все, что я чувствую, когда ваш дорогой образ, не покидающий меня никогда, еще отчетливее возникает в моей памяти. Будьте благословенны тысячу раз! Напишите мне подробности о девочке. По-прежнему ли вы довольны ею, и что говорит г-жа Ренар? Вот уже скоро месяц, как она в Париже. Какую фамилию вы ей дали? Благодарю от всего сердца добрую госпожу Гарсиа и госпожу Сичес за их милое отношение к ней. Одним словом – вы все ангелы – и я вас всех люблю до безумия.

Здесь все принимают меня с распростертыми объятиями, особенно милейший папаша Щепкин. Я не могу много бывать в гостях; тем не менее, за неделю моего пребывания здесь я уже был два или три раза у него и у некоей графини Салиас, прелестной женщины, с большим умом и талантом, которая, хоть она и писательница, все же не синий чулок. K несчастью, она очень хворает. – Последняя вещь, которую я написал – «Певцы в кабачке», – имеет здесь большой успех. Кончаю письмо, чтобы можно было его отправить сегодня. Завтра начну новое. Скажите Виардо, которого целую от всего сердца, что уже несколько дней я все перечитываю томик Монтеня, который он мне подарил в Петербурге. Поцелуйте от меня Гуно и не забудьте рассказать мне о «Сафо». Тысячу добрых пожеланий всем, а что касается вас – припадаю к вашим стопам. Bei Ihren lieben Fiissen will ich leben und sterben. Ich kiisse sie stunden lang und bleibe auf ewig Ihr Freund[44]

И. Тургенев.

Москва.

Понедельник, 1/13 января 1851

Добрый день, дорогая и добрая госпожа Виардо, theuerste, liebste Freundinn![45] He хочу начинать новый год, не обратившись к моей кроткой и дорогой заступнице и не призвав на нее благословение неба. Увы! неужели пройдет весь этот год, а я так и не буду иметь счастья вас увидеть? Это весьма жестокая мысль, но все же мне надо привыкать к ней…

Вчерашний вечер мы провели у одного из моих друзей, и когда пробило полночь – вы легко можете себе представить, к кому я мысленно обратил свой тост! Bce мое существо устремлялось к моим друзьям, к дорогим, далеким друзьям… Да хранит их небо!.. Moe сердце всегда с ними, я чувствую это. До завтра. Сейчас я должен сделать несколько визитов. Мне надо рассказать вам множество вещей. Я не без основания оставался так долго в Москве. Я привел к желанному концу одно довольно трудное и щекотливое дело. Обо всем этом расскажу вам завтра. Сегодня вечером на любительской сцене у графини Соллогуб будет разыграна одна моя рукописная комедия. Меня пригласили присутствовать на представлении, но я, конечно, воздержусь от этого; я слишком боюсь, что буду играть там смешную роль. Каков будет результат – напишу вам. До завтра. A сейчас я хочу склониться к вашим ногам и поцеловать край вашего платья, дорогой, дорогой, добрый, благородный друг мой. Да хранит вас небо!

Среда, 3 января

Кажется, моя комедия имела третьего дня очень большой успех; сегодня ее повторяют, и я получил настойчивое приглашение присутствовать. Ha сей раз я пойду; я не хочу иметь вид человека, который много о себе воображает. Вчера я давал прощальный обед своим друзьям. Всего нас было двадцать человек. Должен сознаться, что к концу вечера мы все были как нельзя более оживлены. Среди них был один комический актер, человек большого таланта, г. Садовский; мы умирали со смеху, слушая импровизированные сценки, диалоги из крестьянской жизни и пр. У него много воображения и столь совершенная правдивость игры, интонации и жеста, какой я почти никогда не встречал. Нет ничего более привлекательного, чем искусство, ставшее природой. Вчера я обещал вам рассказать, почему я оставался в Москве гораздо дольше, чем предполагал. Вот в нескольких словах причина: надо было удалить из нашего дома двух женщин, беспрестанно вносивших туда раздор. По отношению к одной из них это было нетрудно (она – вдова лет сорока, которая была при матери в последние месяцы ее жизни). Ee мы щедро вознаградили и попросили найти себе иное местопребывание. Другая – та молодая девушка, которую моя мать удочерила: настоящая г-жа Лафарж[46], лживая, злая, хитрая и бессердечная. Невозможно изобразить вам все зло, которое наделала эта маленькая гадюка. Она опутала моего брата, который по своей наивной доброте принимал ее за ангела; она дошла до того, что гнусно оклеветала своего родного отца и потом, когда мне совершенно случайно удалось поймать нить всей этой интриги, созналась во всем и при этом держала себя так вызывающе, с такой наглостью и самоуверенностью, что я не мог не вспомнить Тартюфа, когда он, со шляпой на голове, велит Оргону покинуть собственный дом. Невозможно было оставлять ее дольше у нас, но все же мы не могли и выгнать ее на улицу… Ee родной отец отказался взять ее к себе (он женат, у него большая семья). Наше положение было весьма затруднительно; но, к счастью, нашелся один человек, доктор, друг отца этой девицы, который согласился взять на себя заботу о ней, предупредив ее наперед, что она будет под постоянным надзором. Мы братом выдали ей заемное письмо на 60 000 франков из 6 %, с уплатою через три года, весь гардероб моей матери и пр. и пр. Она нам выдала расписку, и теперь мы от нее отделались! Ух, и трудная же это была задача! He знаю, что вышло бы из ее пребывания у моего брата; но знаю только, что лишь теперь, когда здесь ее нет больше, мы вздохнули свободно. Что за дурная, извращенная натура в семнадцать лет! Можно ждать от нее многого. Правда, она получила отвратительное воспитание… Ну, не будем больше говорить о ней: теперь она довольна, и мы тоже. Признаюсь вам все-таки, что я не создан для подобных дел! Я вкладываю в них достаточно хладнокровия и решительности, но это ужасно расстраивает мне нервы. Я слишком привык жить с хорошими и порядочными людьми. Я не боюсь злобы и особенно коварства, но они возмущают мне душу. B течение этих двух последних недель я совершенно не мог работать… До завтра. Уезжаю я в пятницу, самое позднее – в субботу. Дайте же мне ваши дорогие, добрые и ласковые руки, я прижму их к глазам и губам, и пусть ваш благотворный и благородный образ отгонит прочь от меня все скверные и тягостные воспоминания…

Иван Тургенев в шапочке и мантии доктора Оксфордского университета. Париж. 1879 г.

«Нас было 9 новых докторов в красных хитонах и четвероугольных шапках… народу было пропасть… такой же доктор представлял нас поочередно вице-канцлеру – предварительно возвеличивая каждого в латинской речи; студенты и публика хлопали – вице-канцлер принимал нас также по-латыни, жал руку – и мы шли садиться на наши места».