Мои королевы: Раневская, Зелёная, Пельтцер - Глеб Скороходов

– Видела во сне Пушкина. Она тут же:

– Еду!

И примчалась ко мне ни свет ни заря.

В обществе

– Меня пригласила на свой день рождения Светлана, жена Майорова, ну, вы знаете: они живут надо мной, – рассказывала Ф. Г. – Публика – вроде бы все знают друг друга, а встречаются редко: Бондарчук, Ларионова с Рыбниковым, конечно, чета Котовых, ну и так далее. И разговор не клеится. А стол! Ломится от закусок – одних салатов Светлана наготовила больше десятка. Пока рассказывала, с чем каждый из них, и гости наполняли свои тарелки, скованность не чувствовалась. А сказать первый тост никто не решается – за столом молчание.

– Друзья, предлагаю наполнить рюмки! – попросил хозяин.

Я налила себе боржому. И тут Бондарчук – он сидел напротив – посмотрел тяжелым взглядом на мой боржом и сказал сурово:

– Это не по правилам. За хозяйку хорошие люди воду не пьют.

Все принялись уговаривать меня, только Светлана нашла все-таки силы сообщить, что я не пью.

– Но одну рюмочку можно?! – предложил Рыбников. Чтобы попробовать скорее гусиной печенки, я не стала спорить и тут же осушила рюмку коньяку «за здоровье новорожденной».

Вы, надеюсь, знаете, как спиртное действует на непьющих? Так же, как на закоренелых пьяниц: от одной рюмки и те и другие мгновенно пьянеют. Голова моя закружилась, и я решила внести свежую струю в чуть тлеющий разговор.

На прогулке с друзьями. 1960-е гг.

– Между прочим, – сказала я, – когда устроили первый всесоюзный смотр художественной самодеятельности, заключительный концерт транслировали прямо из Большого театра. Я прильнула к приемнику, и вот эта диктор – с гнусавым голосом, она все только в нос говорит – объявляет: «Механизатор колхоза «Красный луч» Петр Морковкин. Соло на жалейке!»

Интересно, думаю, никогда жалейку не слышала. И насторожилась. Тишина. Потом странные звуки: «Ф-ф-у! Пф-пф-пф-пфу-у Ух, еб твою мать!»

И все, тишина. Только диктор вдруг:

– Окончилась трансляция концерта из Большого театра Союза ССР.

Представьте себе, мой рассказ вызвал необычайное оживление общества. Истории посыпались одна за другой, без остановок – никогда не думала, что мат занимает столь значительное место в жизни интеллигенции.

Сэвидж со стенда Шанель

До нового сезона еще месяц, но Ф. Г. позвонила из дома отдыха:

– Голубчик, найдите время, привезите мне мою роль – Евдокия даст ее вам. «Сэвидж» лежит на столике возле зеркала. А то я так наотдыхалась, что забыла свою профессию и не помню – ни кто эта американская дама, ни что она говорит. Заодно и побеседуем: свежий воздух начинает меня сводить с ума.

В электричке я перелистал тот самый альбом, который Ф. Г. беззвучно читала перед каждым спектаклем. Тогда он с переписанной от руки ролью был девственно чист. Теперь его не узнать: на полях, на оборотных сторонах листов – заметки, отдельные фразы, обведенные овалом, указания. Последовательность их появления не установить, да и так ли важно это?

В спектакле «Сомов и другие». 1950 г.

Только титульный лист остался неизменным: монограмма «FR», которой Ф. Г. обычно надписывает свои книги, и заголовок «Миссис Сэвидж».

– Как хорошо, что вы приехали, – радостно встретила Ф. Г. – Сегодня рассказали чудный анекдот. Про меня. Немного грубоватый, но точный.

Приходит к врачу пациентка:

– Доктор, что со мной творится? Чувствую, постоянно чего-то не хватает. Позавтракаю – то же чувство, съем второй завтрак – опять. Пообедаю – чего-то не хватает, пополдничаю – то же самое. Поужинаю, поем перед сном – снова чего-то не хватает!

– Жопы вам второй не хватает! – сказал доктор. Мы смеемся, а Ф. Г.:

– Вы ничего не замечаете, а я уже дважды за прошлый сезон расширяла юбку. И здесь опять прибавила, хоть и стараюсь есть меньше, и хожу каждый день до одурения – по часу! Моя реплика в «Сэвидж» – «Это было, когда я еще пыталась похудеть!» – теперь вызовет гомерический хохот.

Она взяла альбом с ролью и стала разглядывать его.

– Вы обнаружили следы исканий моего места в искусстве? – улыбнулась она. – Переписали бы мои подпорки в свою тетрадь: может быть, это приоткроет страшную тайну – работу Раневской над ролью. А тайны, собственно, нет. Есть хаос, который непонятно как складывается в характер. Хаос, без которого роль мертва и нет простора для фантазии.

Я никогда не заведу учеников. Чему их учить, если у меня все не как у людей. Вот говорят: «Знает он роль назубок, разбуди среди ночи – прочтет любой монолог!» А по-моему, это ужасно! Раневская вовсе не обязана держать всю роль в голове. Ежечасно и ежесекундно. От этого с ума сойти можно. Я должна знать ее, только когда становлюсь миссис Сэвидж. Для меня тут и защитная реакция – сохранить свежесть текста, не заболтать его.

Неподражаемая миссис Сэвидж в исполнении Раневской

– А зачем вы переписали роль от руки? В этом тоже тайный смысл? – спросил я.

– Есть, – ответила Ф. Г. – Есть, как ни странно. Пока не перепишу всю роль своей рукой, она не моя. Да и на этих листках из машинки где бы я разместила свои подпорки?!

«Как грустно, когда они улетают!..»

Речь зашла про хиппи – Ф. Г. прочла статью о Вудстокском фестивале в «Театре».

– Я их понимаю. У них нет программы, у них отрицание ради отрицания, анархизм. Но нечто подобное испытала и я. Однажды, когда мне было лет пятнадцать, я, увидав проходившую по улице босую сверстницу (осень, холодно!), бросила ей свои туфли – модные, с тупыми вывороченными носками – фирмы «Вэра», – вот увидите, эта мода скоро вернется.

– Возьми и обуйся, – крикнула я.

Через несколько минут в комнату вошел отец.

– Я видел, что ты сделала, – сказал он. – Но я прошу тебя запомнить: здесь нет ничего заработанного тобою. Ничего.

Как мне тогда хотелось уйти из дома, как все вдруг стало чужим.

Мой старший брат, он погиб на фронте, пошел добровольцем в империалистическую, зашел как-то ко мне в комнату – я тогда еще играла в куклы – ну, мне было лет восемь-девять, а ему четырнадцать, – обвел все глазами и сказал трагически:

– Здесь все краденое. Все краденое.

Он был легальным марксистом и прочитал тогда Пруд она…

– Кто украл? – спросила я.

– Отец, – ответил брат, – и мать.

– Мама не могла украсть, не могла, – заспорила я.

Я ведь, вы знаете, ушла из дома, когда решила стать актрисой. Ушла с одним чемоданчиком. Но мама мне помогала – переводила ежемесячно небольшую сумму.

Фаина Георгиевна с Глебом Скороходовым. Санаторий им. Герцена. Май 1969 г.

Однажды с моим приятелем-актером я зашла в банк и получила очередной перевод – несколько бумажных купюр. Когда мы вышли из массивных дверей, налетевший ветер вырвал у меня деньги. Я остановилась и, следя за исчезающими в вихре банковскими билетами, сказала: