Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы - Леонид Григорьевич Прайсман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К сожалению, матросы Кронштадта и их руководители не понимали, что для большевиков главное – их диктаторская власть, поэтому свободолюбивая резолюция Кронштадта была для руководства страны смертельно опасной. Свободные Советы, свободные конференции рабочих, солдат и матросов для них были неприемлемы. Как только о собрании стало известно в Петрограде, Зиновьев послал паническую телеграмму Ленину: «Москва. Кремль. Кронштадте два самых больших корабля Севастополь Петропавловск приняли эсеровски черносотенные резолюции (Невероятно! Требование свободных выборов Советов – это, оказывается, требование черной сотни. – Л. П.), предъявив ультиматум 24 часа. Среди рабочих Питера положение по-прежнему очень неустойчивое. Крупные заводы не работают. Предполагаем со стороны эсеров решение форсировать события. ЗИНОВЬЕВ»[198]. Как требование свободных демократических выборов в Советы стало эсеровски черносотенным, не могли объяснить даже лучшие партийные пропагандисты. Но отдавать власть большевики не собирались категорически.
В час дня 1 марта состоялся массовый митинг на центральной площади города – Якорной площади (в то время – площадь Революции). Первоначально было решено, что митинг будет проведен в закрытом помещении – Морском манеже, но он не вмещал всех желающих принять в нем участие. Митинг состоялся с разрешения властей, которые продолжали надеяться, что им удастся переломить настроение матросов в свою пользу. Для участия в нем прибыл председатель ВЦИК, старый большевик, бывший рабочий Путиловского завода М. И. Калинин, очень популярный в матросской и красноармейской среде и встреченный с военными почестями. В митинге участвовал также комиссар Балтийского флота (официальное название должности – помощник командира по политической части Балтфлота) Н. Н. Кузьмин. Комиссар штаба Балтфлота Г. П. Галкин сообщал Г. А. Гайлису, комиссару морского Генштаба, 23 февраля «о невступлении Н. Н. Кузьмина в должность комиссара Балтфлота»[199]. Телеграмма подействовала, и 28 февраля Кузьмин наконец прибыл в Кронштадт. Он понимал, что ситуация в этот день была тревожная, но, познакомившись с текстом резолюции, решил: «Ничего страшного не чувствовалось, чувствовалось некоторое резкое настроение». На площади собралось от 15 до 16 тыс. человек. Коммунист Н. А. Михеев вспоминал: «Все и вся двигались по улицам к Якорной площади. Люди шли организовано, со знаменами. Шли толпами и в одиночку. Шли матросы, красноармейцы, рабочие пароходного завода, электростанции, мастерских. Шли мужчины, женщины и подростки…»[200] Митинг начался под председательством главы Кронштадтского совета П. Д. Васильева. Трибуна была окружена матросами с «Петропавловска» и «Севастополя», пришедшими на митинг строем, вооруженными и даже с оркестром. Несколько матросов поднялись на трибуну.
В воспоминаниях, документах, монографиях приводятся различные данные о порядке выступления, кто, когда говорил, в начале или в конце митинга была принята резолюция линкора «Петропавловск». Первым взял слово Кузьмин. Назначенный на комиссарский пост только в декабре 1920 г., живущий постоянно в Петрограде, он был малоизвестен матросам, за исключением тех, кто воевал под его командованием на Северном фронте в 1917–1920 гг. Именно эта память сыграла свою роль в настроении собравшихся. Он раздражал матросов с самого начала выступления. Участник митинга Ю. Шпатель вспоминал: «Внешность его никак не соответствовала его должности: он был тучным холеным барином, лет за сорок. На нем была зеленого цвета бекеша и каракулевая папаха на голове». То, что он говорил, также не нравилось матросам. Он повторял набившие у них оскомину слова о славных боевых традициях Балтийского флота и о кронштадтцах в Гражданской войне. Этого ему говорить не следовало. Шпатель рассказывал, как один из матросов закричал: «А ты забыл, как на Северном фронте каждого десятого расстреливал?!» Кузьмин вспыхнул: «Изменников делу трудящихся расстреливали и будем расстреливать! Вы бы на моем месте не десятого, а пятого расстреляли бы». На этом его выступление закончилось. Митинг возмущенно заголосил: «Довольно! Хватит! Постреляли! Нечего нам грозить, не то видали! Гони, гони его!»[201] Теперь, 1 марта, эта давняя история аукнулась Кузьмину. Его фактически прогнали с трибуны. Успокоить собравшихся пытался Калинин, но ничего не смог сделать. Как вспоминал потом один из участников митинга, «…его тихий голос сносило ветром, он говорил о своих революционных заслугах и о том, что смерти не боится, а в ответ ему неслись крики, которые Калинину еще не приходилось слышать в последние годы – „Брось, Калиныч, тебе тепло. ‹…› Ты сколько должностей занимаешь и поди везде получаешь! ‹…›
Мы сами знаем, чего нам надо, а ты, старик, отправляйся к жене“»[202]. На трибуну стали подниматься матросы и рассказывать об отсутствии элементарных свобод, о том, что они увидели в Петрограде и что им пишут из деревень. Очень ярко и убедительно говорил Петриченко, великолепный оратор. Попытки Кузьмина и Калинина переломить ход собрания ни к чему не привели, а некоторые слова только подливали масла в огонь, когда Кузьмин заявил: «Кронштадт – из себя не представляет целой России, и мы с ним считаться не будем». Вся площадь всколыхнулась от волны протестов. «Зачем же вы нам раньше говорили, что Кронштадт – самый революционный центр и есть их оплот…»[203] Принятая накануне резолюция была утверждена подавляющим большинством голосов, в том числе и присутствующими на митинге коммунистами. Против голосовали только Кузьмин, Калинин и Васильев. Митинг также принял решение о созыве представителей кораблей, воинских частей и рабочих коллективов для обсуждения вопроса о выборах в Кронштадтский совет, срок действия которого истекал 1 марта.
А может быть, для матросов этот день был самым важным? Они хотели провести демократические выборы в новый совет, как только закончится срок действия нынешнего. Матросы действовали строго в рамках советской системы. Это было для них важнее, чем какой-то, с их точки зрения, второстепенный практический
