Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шолохов знал Бондарчука как исполнителя главной роли в фильме «Тарас Шевченко», однако предположить в этом артисте ещё и режиссёрский дар не мог. В 1957-м ему всё виделось так: имеются три большие экранизации – первый, уже забытый «Тихий Дон», довоенная, почти забытая «Поднятая целина» и новый «Тихий Дон», который ещё не вышел.
В сущности, и произведений никаких в запасе уже нет. Шолохов не догадывался, что вскоре экранизации «Донских рассказов» пойдут сплошной чередой. Стоит ли в подобных обстоятельствах доверять главный и, быть может, последний свой рассказ – новичку в режиссуре? Столько ведь есть других состоявшихся режиссёров.
Бондарчук приехал в Вёшенскую.
Сказал, что хочет сам играть Соколова.
Посидели, поговорили, выпили.
Шолохов вдруг говорит:
– А руки-то у тебя… Актёрские.
Какой ты фронтовик, мил человек? Какой ты водитель? Видел ли ты клешни водительские, какими они гайки откручивают без ключа?
Бондарчук, может, и обиделся, но – вот он упёртый малоросский, с сербской замесью характер! – сумел на своём настоять.
В итоге Шолохов оценил само это упрямство. Махнул рукой: снимай, раз так уверен, но сценарий будут делать мои помощники. И жену Соколова сыграет Зина Кириенко. Шолоховым она полюбилась так, будто они обратились в Мелеховых – и видели теперь в актрисе Наталью Коршунову, которую надо в этот раз уберечь.
Юрий Лукин и литературный секретарь Шолохова Фёдор Шахмагонов написали сценарий, который в декабре 1957-го был принят «Мосфильмом» без единого замечания. На съёмках Бондарчук вкалывал в прямом и переносном смысле. Воевавший, он понимал войну и с любой мужицкой работой, на самом деле, вполне справлялся.
Бондарчук рассказывал:
– Позже, уже находясь со съёмочной группой в станице, я, одетый в костюм Соколова, постучался в калитку шолоховского дома. Он не сразу узнал меня. А когда узнал, улыбнулся и про руки больше не говорил.
Поверив в Бондарчука, Шолохов не ошибся.
Фильм станет проходкой в мировой кинематограф великого мастера и будущего оскароносца.
* * *
В начале апреля 1958-го шолоховское семейство отправилось в Чехословакию. Причём те из детей, что успели жениться или выйти замуж – ехали с жёнами и мужьями.
Целый табор вёз! Как в отступ, бывало.
На этот раз основная цель визита была оздоровительной: Шолохова уговорили поправить в Карловых Варах, казалось бы, окончательно подорванное здоровье.
Между тем его и в Чехословакии знали и любили. До войны там успели выйти «Тихий Дон», последовательно два разных перевода «Поднятой целины» и сборник «Лазоревая степь». Во время войны в силу объективных причин случился перерыв, а после начался натуральный шолоховский бум: «Тихий Дон» на чешском был издан 14 раз, «Поднятая целина» – 13 раз. Перечень рецензий на шолоховские книги, опубликованных в Чехословакии, к тому моменту имел… более тысячи наименований!
Шолохова там знали, как мало кого.
В Карловых Варах Шолоховы, совершенно случайно, столкнулись с переводчицей Тамарой Ивановой – женой писателя Всеволода Иванова. Иванова вскорости насплетничала Чуковскому, что вёшенский путешественник в Чехословакии «смертельно скучает и даже кино не желает смотреть». «У источника он стоял прямо не сгибаясь, а его жена черпала для него воду и почтительно подавала ему», – пересказывал в дневнике её рассказы Корней Иванович.
Иванова не сдержалась и с язвительной улыбкой высказала Шолохову всё, что думала о его, как она выразилась, «домостроевских замашках».
Реакция Шолохова: «Он ничего не ответил, только протянул жене стакан, чтобы она зачерпнула ему ещё».
Какое замечательное, донское, казачье, по-настоящему остроумное высокомерие – баба и баба, чего с неё взять, даром что переводчица, Маруся, дай ещё стаканчик мне.
Сам Иванов тоже не любил Шолохова. Его дневники полны саркастических замечаний о знаменитом современнике: в них сложно не увидеть некоторую писательскую ревность.
Что до Тамары Ивановой и бережно передающего её слова Чуковского, то эта, казалось бы, мимолётная, бытовая зарисовка – лучше иных идеологических споров фиксировала положение, сложившееся в литературной среде к этому времени: либеральные круги не принимали Шолохова почти уже физиологически. В натуральном, явно не в Карловых Варах зародившемся бешенстве Иванова характеризовала Шолохова, как «чуждого культуре», «надменного» и даже «глупого».
Всё потому, что жена подала ему стакан?
Может, у него спина болела?
Может, она здесь ему подаёт стакан, а дома стакан подаёт ей он?
Между тем «смертельно скучавший» и не желавший «даже кино» смотреть (дикарь!) Шолохов встречался с президентом Академии наук Чехословакии, культурологом Зденеком Неедлы, был у чешских писателей в Пражском клубе (чехи вспоминают, что он «весьма энергично потребовал, чтобы мы наконец сказали ему, что пишем. Мы вставали один за другим и рассказывали, над чем работаем. Он слушал с величайшим интересом»); провёл день с чешским писателем, автором исторических романов Франтишеком Кубкой – участник Первой мировой Кубка попал в русский плен в Гражданскую, находился при чехословацкой миссии в Харбине, им было что обсудить. За день в Карловых Варах они обошли вместе мавзолей на Виткове, Страговский музей национальной письменности, сходили к памятнику Освобождения.
На Малостранской улице, в цветочном магазине, Шолохов купил цветочные семена, пояснив, что у себя в Вёшенской высадил уже английские, шведские, норвежские цветы – потому что покупает семена всюду, где бывает, – а теперь будут ещё и чешские. В Граде, вспоминал Кубка, рассматривая раскопки под храмом, Шолохов, к удивлению принимающей стороны, безошибочно определил, каким постройкам более пятисот лет, а каким чуть более сотни, – на глаз различив работу древних каменщиков и ремесленников прошлого столетия.
Да уж, на удивление нелюбопытный к миру человек!
Кубка вспоминал: «У меня в памяти осталось нестираемое воспоминание о 16 часах, проведённых с самым большим писателем нашего времени, и сильным, правдивым человеком. И за это я благодарен судьбе».
Просто Кубка не знал, что жена подаёт Шолохову стакан: сразу переоценил бы своё к нему отношение.
* * *
Пока Шолохов находился в Чехословакии, разворачивались нешуточные литературные события. Под самый конец 1957 года в Милане был опубликован роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Рукопись Пастернак лично передал итальянскому журналисту Серджо д’Анджело. Рассекреченные спустя полвека в США документы свидетельствуют о том, что одновременно британская разведка переправила в ЦРУ две плёнки с фотокопией текста романа.
Книга Пастернака стала предметом международной политической игры. Американская разведка поставила целью опубликовать «Доктора Живаго» в переводах на максимально возможное количество языков – ЦРУ финансировало издание даже на фарси. Крайне необходимо было издать книгу и на русском языке, желательно в издательстве, не имеющем политического окраса. До тех пор, пока роман не был издан на родном языке, он не мог претендовать на Нобелевскую премию. Смысл готовящегося жеста был вполне прозрачен: необходимость продемонстрировать международному сообществу, что лучшее из выходящего на русском языке написано либо в
