Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

У Марианны было красивое, грустное, изможденное лицо. По-моему, ее угнетала моя неспособность увидеть в ней больше, чем лежало на поверхности. Я смутно догадывался об этом, мучился, но так и не смог совпасть с ее душой.

А как ей было трудно и больно на этом свете, я понял недавно, когда мне попалась рецензия некого В. Ивашнева на ее пьесу «Рентген», с успехом идущую ныне в ряде театров. Дальновидный и умный рецензент пишет: «Пьеса ни по идейным позициям автора, ни по художественным достоинствам не может быть принята». Вот ведь как, он не сомневается, не колеблется, он точно знает, этот Ивашнев, что пьесе не место на театре. Мы ругаем сегодняшнее время, но достаточно одной лишь душной, глупой и безвыходной рецензии Ивашнева, чтобы понять, в какое прекрасное время мы живем. Прав Достоевский: ад — это не пиршественная фантазия Данте о неимоверных мучениях, ад — это деревенская банька с пауками. Яблонская была обречена на такую вот баньку с пауками-ивашневыми, и никто не смог отпахнуть вкисшей в раму двери, восставшей между нею и свежим миром. Мы все виноваты перед ней, о себе же я могу сказать словами Анненского: «В целом мире тебя нет виновней». Тяжело писать все это, но надо, ибо нигде не сказано, что кончен бой.

Юрий Нагибин

Москва, 1991

Послесловие

Я потеряла маму, когда мне было девять лет. Тем не менее я очень хорошо ее помню. Мы вместе сочиняли стихи, сказки, рисовали. Мы многое делали вместе. «Обещай мне только, что не станешь актрисой», — однажды предупредила она («потому что всегда лучше быть врачом, чем играть врача»).

Я обещала.

Я тогда училась во втором классе. Мои одноклассники, а им было по восемь лет, хорошо запомнили, как однажды моя мама пришла к нам в школу и рассказала про Чехова, от нее они впервые услышали: «в человеке все должно быть прекрасно»…

Помню, я ее спросила, почему ее рассказы и сказки часто такие грустные. И почему она не напишет смешную комедию. Она сказала мне, что «комедии сложнее писать, чем трагедии». Но она писала и комедии. Один из моих одноклассников, Сережа Рябокобылко, даже стал пусть и не главным, но героем ее комедии «Пьеса», которая была опубликована во второй маминой книге «Лето кончилось», — второклассник, собиравший макулатуру. Много лет спустя Сергей вызвался помочь издать эту книгу.

При жизни было опубликовано только одно ее произведение — сказка «Дым» (об этом вспоминает Сергей Юрский). Я думаю, мама прожила бы дольше, если бы и другие ее произведения увидели свет вовремя.

Я думаю, в глубине души мама всегда знала, что ее рассказы и пьесы найдут своего читателя, и думаю, она надеялась, что, оставляя мне свое «творческое наследие», она передает часть своей души в «надежные руки».

Долгое время изданию ее книг все свободное время посвящал мой отец, ученый-ракетчик Аркадий Яровский. Он сам в 1980-е и 1990-е годы перепечатывал мамины произведения на пишущей машинке «Москва» (я ему помогала), рассылал ее рукописи по издательствам (и бережно сохранял негативные рецензии), носил пьесы в театры… Я выросла под стук пишущей машинки.

Это мой отец сохранил все архивы, все рецензии советских времен и все записки цензоров. Сохранил он и один из макетов книги с перечеркнутыми страницами, на которых говорится о репрессиях тридцать седьмого года и о войне не с «парадной» стороны. Например, из рассказа «Провинциалка» цензорами была полностью вычеркнута история Егорушки и его арестованного брата — отчасти, как я думаю, семейная история. История ее отца и моего деда Виктора Яблонского и его второй жены Веры также отчасти описана и в пьесе «Черный апрель» — отец Дины и его жена Олимпия Валериановна.

Я никогда не забуду внутреннюю рецензию издательства «Советский писатель» на первую, сильно сокращенную книгу «Фокусы». В результате этой рецензии в первую мамину книгу не вошел рассказ «Сдаешься?!». Рецензент говорил, что подвески не могут «гореть наглым, недрагоценным огнем», что это «не литература»… И что нельзя поэтично писать о «дешевых польских духах с названием „Быть может“». Дальше рецензент писал: «И даже предисловие Юрского напечатано в конце сборника, а не в начале — это что, тоже фокусы?» (Предисловие из книги исключили, а вместо него написали, что «вся ее проза была, очевидно, обусловлена тяжелым послевоенным детством».) В результате в «Советском писателе» в 1984 году вышла тоненькая книжка.

Отец также сохранил рецензию некоего Ивашнева, которую процитировал Юрий Нагибин: «Пьеса ни по идейным позициям автора, ни по художественным достоинствам не может быть принята».

Вот что потом написал Нагибин (я нашла его письма в семейном архиве):

«Вот ведь как, он не сомневается, не колеблется, он точно знает, этот Ивашнев, что пьесе не место в театре. Мы ругаем сегодняшнее время, но достаточно одной лишь душной, глупой и безвыходной рецензии Ивашнева, чтобы понять, в какое прекрасное время мы живем». (Юрий Нагибин, июнь 1991; письмо хранится в архиве семьи.)

Вторая книга мамы «Лето кончилось» была издана в 1992 году. Театр Гоголя поставил ее пьесу «Роль» («Плюшевая обезьяна в детской кроватке»), главную роль в ней сыграла народная артистка России Светлана Брагарник). Потом десятки театров по всей стране и за рубежом ставили ее пьесы.

Я же какое-то время «трансформировала» тот огромный творческий заряд, который она передала мне: занялась документальным кино, сняла несколько фильмов, работала по всему миру, принимала участие в производстве известных документальных картин в США, получивших премию Оскар, например работала с вице-президентом США Аль Гором на фильме «Неудобная правда».

Но настало время, когда я почувствовала, что пора представить читателю мамины неопубликованные произведения, а те из них, что все-таки вышли, опубликовать в том виде, как они были написаны, — в каком-то смысле моей миссией стало издать ее лучшие рассказы и пьесы.

Кстати, многие ее произведения рождались из реальных жизненных историй. Ее близкая подруга, актриса Марина Николаева, вспоминала, что пьеса «Ожог» была основана на газетной заметке 1970-х годов: мальчики-подростки подожгли детскую коляску с младенцем, но сумели избежать ответственности, потому что их родители были высокопоставленными чиновниками… Пьеса «Рентген» родилась из рассказов моего отца о жизни и работе в Академгородке в Новосибирске и о туберкулезной больнице там же в 1950-х годах.

Я долго думала, как назвать сборник, — мне казалось, что «Черный апрель» было бы подходящим названием (так называются мамина пьеса и короткий рассказ о любви в коммуналках пятидесятых годов).