Пророк - Андрей Воронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Место выбрали хорошее, неподалеку от леса, прямо на берегу реки, на невысоком обрыве. Трава тут росла мягкая и густая. По дороге добавляли из горлышка. Девицы пили наравне со спецназовцами, поэтому дорога не показалась утомительной.
Быстро и умело, несмотря на замедленную спиртным реакцию, Павел Куницын разложил костер, а затем ловким движением разъединил слипшиеся тарелки с антрекотами.
– Стакан забыли взять, – сказал Сапожников, оглядываясь по сторонам, словно ища официанток.
– Мы и так выпьем! – сказала одна из девиц.
Ее глаза пьяновато блестели, она положила голову на колени Паши, хотя шла сюда в обнимку с Сапожниковым. Для нее все военные были на одно лицо, различала она лишь погоны – офицер или сержант, – чем больше звезд и чем они крупнее, тем лучше. Но те, кто носил две-три звезды, оказывались более разборчивыми и жадными. Сержанты-контрактники не скупились, в отличие от отцов-командиров.
Лежа на коленях у Куницына, Надя пыталась полными губами поймать серебристую медаль и лизнуть ее:
– Словно рубль железный.
– Не трожь, святое, – положив ладонь на лицо девушки, произнес Куницын и легко прижал ее к коленям. – Лежи и не рыпайся.
– Мальчики, – воскликнула Оля, – а это правда, что у вас в Чечне женщин не было и вы соскучились по ним?
– Не правда, – сказал Куницын.
– А правда, что вам там какие-то таблетки давали, чтобы вас на женщин не тянуло?
– Если и давали, то они не подействовали, – рассмеялся Куницын, пытаясь прикурить сигарету от пылающей головни.
Искры посыпались на спину девушки, она завизжала и отползла от костра.
– Платье испортишь.
– Нашла чего бояться, платье – ерунда, главное, что сама не сгоришь. Не тот огонь. Вот когда БТР горел с полным боекомплектом и полными баками, вот там мы… – Куницын замолчал, не зная, что сказать дальше. В БТРе ни он, ни Сапожников не горели, они ездили сверху, на броне, или же прятались за машиной во время зачисток. Сгоревший БТР они видели лишь однажды, на дороге. Но рассказов о том, как солдаты сгорают заживо, наслушались. Поэтому временами пересказывали услышанное, вроде как о себе.
– Что самое страшное на войне? – Надя запрокинула голову, подперла подбородок кулаками и, не моргая, смотрела на Куницына.
Тот задумался, помрачнел:
– Да ну ее на хрен, войну, чтоб они все подохли!
– Кто? – спросила девушка.
– Все. Вот за это и выпьем. И не лезь ко мне в душу, а то я рассержусь.
– А что страшнее, – спросила другая девушка, глядя в огонь, – когда в тебя стреляют или когда ты стреляешь в людей?
– Они не люди – бандиты. Страшно, когда пулемет заклинивает, а они бегут и стреляют.
Тогда сквозь землю провалиться хочется. Я тогда впервые понял смысл этих слов. Хочется закопаться, чтобы даже макушка не торчала, сидеть тихонько и не дышать.
– Правда, что наших много поубивали? Или не врут в телевизоре?
– Много, – сказал Сапожников, – ох, девки, много мужиков там осталось. Одному при мне осколок в пах въехал. Вроде крови немного, но.., жуть. Я весь похолодел. Всякое видел: и головы размозженные, и руки оторванные, и ноги, и кишки вывороченные… Но всего страшнее, когда попадет в пах – живой останешься и жить не сможешь.
– Ребята, не пугайте нас, – Оля села на корточки и принялась ворошить угли.
Уже подсохшая от огня трава занялась пламенем, осветила перепуганные девичьи лица. Казалось, что в их глазах застыли слезы и никак не могут сорваться, что еще одно слово, одна фраза – и девицы расплачутся.
Сапожников потянулся к пакету, вытащил бутылку, сорвал зубами пробку и, подавшись поближе к костру, принялся пить. Он пил, закрыв глаза. И тут Сапожников качнулся от костра, бутылка выпала из разжавшихся пальцев, в костер полилась водка. Зашипели уголья, вспыхнуло адское синеватое пламя.
Куницын, не поняв, в чем дело, привстал. Сапожников лежал навзничь, во лбу зияло пулевое отверстие. И только после этого над рекой покатил эхом звук выстрела. Казалось, даже листья на деревьях задрожали.
«Снайпер!» – сообразил Куницын, мгновенно забыв, где он находится. Ему показалось, что он снова в Чечне, рядом с «зеленкой», из которой бьет снайпер. Он мигом сообразил, откуда стреляли – из леса, завалился на бок и скатился с песчаного обрыва, машинально ища на себе оружие.
– Вы чего? – воскликнула Ольга и принялась тормошить за плечо Сапожникова. Затем в ужасе отпрянула, указывая пальцем на кровь, текущую из простреленной головы.
Ольга завизжала так истошно, как визжит бензопила, напоровшаяся на ржавый осколок в старом дереве. Куницын сидел под обрывом, вжавшись в песок, ему хотелось закопаться в него, в мягкий и рассыпчатый, закопаться глубоко.
Опыт подсказывал, что для снайпера он недосягаем, пока не высунется. В него можно попасть лишь с другого, пологого берега реки. Он поднес руки к лицу, облепленному песком, ощутил его запах и вспомнил, что такой же песок он бросал на крышки цинковых гробов Комарова, Макарова, Потемкина и Батюшкова.
Девушки, крича и не разбирая дороги, бежали прочь от реки.
Куницын лежал под обрывом больше часа.
Уже погас костер, и луна спряталась за горизонт.
И тогда сержант, абсолютно протрезвев, рискнул выглянуть. Он увидел темный густой массив леса и звездное небо над ним. Лес глухо шумел. Куницын по-пластунски подполз к своему другу, зная, что ничем не сможет помочь Олегу Сапожникову.
«Надо закрыть ему глаза!»
Он долго вытирал ладонь об куртку, закрыл глаза другу, накинул ему на лицо куртку с медалями и бегом помчался к городу. Он бежал, а по щекам текли слезы. Куницын чувствовал свою беспомощность, полное бессилие и страх, причем такой сильный, какого он никогда раньше не испытывал. Он был без оружия, а враг мог притаиться где угодно.
«Скорее, скорее в часть! Надо сказать, надо поднимать ребят! Это невозможно, чтобы в родном городе, в двух километрах от расположения враги застрелили друга. Да какого друга!»
Он ни минуты не сомневался, что стреляли чеченцы. Били, как заведено у партизан, – издалека, из зарослей, в человека, освещенного пламенем костра. Куницын так сильно сжимал кулаки, что ногти впились в кожу. Его попытался остановить окриком часовой на КПП, но, заглянув в безумные глаза сержанта, отпрянул к будке.
Куницын схватил трубку телефона и закричал:
– Товарищ майор, товарищ майор, сержант Куницын! Только что сержанта Сапожникова снайпер застрелил!
– Ты что, сержант, упился в смерть? – крикнул майор. Но по интонации чувствовал, что услышанное – правда. – Ты где?
– На КПП, майор.
– Жди, бегу.
И действительно, дежурный по части с красной повязкой на рукаве появился через минуту.
С ним еще три сержанта. Куницын в тельняшке сидел прямо на крыльце, сжимая в дрожащих пальцах сигарету, и жадно курил.
– Повтори!
Куницын вскочил:
– Товарищ майор, у реки снайпер Олега снял, всадил пулю прямо в голову.
– Ты в своем уме? – глядя в глаза сержанту, майор, дежуривший по части, окончательно убедился, что сержант не бредит и уже протрезвел. – Едем! – сказал он.
– Майор, надо поднимать солдат, надо «зеленку» прочесать, они там!
– Когда это случилось?
– Час или чуть больше. Мы с бабами сидели, выпивали, и тут вдруг Олег упал, упал на спину…
– Посмотрим.
Майор распорядился, чтобы по тревоге подняли роту и открыли оружейную комнату. Недовольные спецназовцы, еще ничего толком не понимая, с оружием в руках загрузились в три машины, и те вслед за уазиком понеслись к реке.
Там у костра, накрытый камуфляжной курткой с двумя медалями, лежал Сапожников.
– Я же говорил, это они, чеченцы, – боязливо поглядывая на лес, шептал Куницын. Затем подошел к молодому солдату и потребовал автомат. Тот чуть его не отдал.
Майор остановил его:
– Отставить!
Спецназовцы не стали ночью прочесывать перелесок, дождались рассвета. Приехали командир бригады и начальник штаба. Привезли бронежилеты, и только после этого, уже понимая, что никого не найдут, солдаты цепью двинулись прочесывать лес.
Павел Куницын сидел на траве и уже в который раз повторял одну и ту же короткую историю:
– Выстрел мы поздно услышали, значит, далеко засел. Метров восемьсот, не меньше.
Майор Грушин набросил ему на плечи куртку, две медали звякнули, ударившись одна о другую. Куницын был бледен, дрожь в руках не унималась. И тогда майор Грушин вытащил из пакета бутылку водки, сам сорвал пробку и подал сержанту:
– Выпей, Паша, легче станет.
– Не станет, товарищ майор, уже никогда мне легче не станет.
Спецназовцы вернулись после прочесывания. Ни места, где мог прятаться снайпер, ни гильзы они не нашли. Майор Грушин своему сержанту верил: попасть из перелеска в голову, когда уже смеркалось, можно только из снайперской винтовки.
– Должны были убить меня, товарищ майор.