Я — «Дракон». Атакую!.. - Евгений Савицкий

Проект находился при мне. Апанасенко ознакомился с ним, внес существенную поправку (не была предусмотрена самооборона КП на случай нападения на него) и сразу же утвердил. Число при этом поставил на день раньше:

— Чтоб Шаншашвили не очень-то там горячился!..

Должен сказать, именно комиссар дивизии принимал потом самое активное участие в строительстве нашего КП. Вышло так, что в это время я угодил в госпиталь с двухсторонним воспалением легких…

Наступила пора холодных, пронизывающих ветров. Самолетные стоянки заносило снегом, да так, что на машинах не было видно даже лопастей винтов. Ангаров для самолетов у нас не было, вот и приходилось сначала расчищать стоянки, потом откапывать из снега истребители, прокладывать рулежные дорожки, а затем приниматься за взлетную полосу. Получался порой довольно глубокий коридор, и взлетали мы словно из ледяного ущелья.

Так вот, вылетел я как-то на И-16 в полк Печенко: решил проверить готовность по тревоге. На середине маршрута над Амуром мотор «ишачка» вдруг зачихал, зачихал и замер. Заклинило намертво. Делать ничего не оставалось — пришлось садиться на лед реки.

Когда шел на вынужденную посадку, заметил справа по курсу заснеженную деревушку. Туда и направился после приземления. Идти было трудно. То и дело проваливаясь в глубоких сугробах, я вскоре основательно устал и, встретив по пути повалившееся дерево — большое, удобное, пристроился, чтобы немного отдохнуть. Как уж так получилось, не знаю, но лег — и заснул. Не помню, сколько я проспал. Только вот когда проснулся, чувствую, вздохнуть не могу. Комбинезон, весь мокрый от пота, заледенел…

Послышался лай собак. До деревни, оказывается, я не дошел километра полтора. Крестьяне обнаружили меня — и сразу в госпиталь. Так и свалился по-глупому с крупозным воспалением легких. От той болезни тогда, говорят, многие не могли подняться, умирали.

Антибиотиков не было — лечили банками на спину да камфорой. Но мне повезло. Я остался жив. А когда вернулся в дивизию, увидел то, за что так упорно боролся — КП. Он стоял в полной готовности к работе.

Командующий Дальневосточным фронтом Апанасенко приказал начальникам штабов всех полков ознакомиться с нашим командным пунктом и начать строить по его образцу. Само собой, я распорядился о строительстве КП в полках. Дело это было необходимое и весьма, как потом оказалось, своевременное. — наступала весна сорок первого…

Тут я вынужден несколько уклониться от своих пилотских дел, аэродромных забот, полков, которые теперь постоянно занимали все мое время, и перенестись на сборы командиров дивизий различных родов войск, которые раз в квартал устраивал сам командующий Апанасенко. Именно раз в квартал он собирал весь руководящий состав своего фронта — от командира дивизии и выше — и экзаменовал нас по самым различным вопросам военного дела. Экзамены Иосиф Родионович принимал лично.

В тот раз нам предстояло начать со строевой подготовки одиночного бойца, показать, как умеем командовать отделением. Положа руку на сердце, признаюсь — я был уже хорошим летчиком, но плохим строевиком. Но в правилах ли истребителя сдаваться?..

Началась подготовка. Для своего отделения я подобрал одиннадцать статных молодцов — красноармейцев ростом от 175 до 180 сантиметров. И приступили.

Это была обыкновенная солдатская жизнь. Утром зарядка на плацу перед казармой в нижнем белье и сапогах, умывание. Затем поверка с неизменными шуточками моего первого армейского командира старшины Гацулы: «Протереть усе, шо протирается, и пришить усе, шо у кого болтается!» Строевая подготовка в течение одного часа, политзанятия, хождение трижды в день в столовую, чистка оружия и прогулка в строю по окрестным дорогам, среди сопок, с песнями. Самой любимой была тогда известная дальневосточная:

По долинам и по взгорьямШла дивизия вперед…

Песня кончалась словами:

И на Тихом океанеСвой закончили поход.

Я пел вместе с красноармейцами, и, казалось, песня эта была о нас самих, о нашей собственной судьбе. И гак каждый день, в течение целого месяца. Все уже вроде неплохо получалось с отделением моих чудо-богатырей: ребята ловко разбирали и собирали трехлинейку, решительно действовали в штыковом бою — с разбега лихо наносили удар трехгранным штыком в набитые соломой чучела, бойко пели о знаменах, которые колыхались кумачом кровавых ран. И у меня как командира отделения к концу месяца подготовки окрепла уверенность в том, что не подкачаем — сдадим экзамены строгому командующему. Одно лишь смущало: не слишком ладно в сравнении с другими владел я командным голосом. Не попуталось это: «Ррр-ясь, ррр-ясь, рясь, а-а, три-и-и,..» Или «Пады-ы-майсь!..» Я внимательно вслушивался, как отдавали команды пехотные командиры. Походило это на концерт для голоса с фортепьяно. Передать словами такое просто невозможно. «Дистанция одного линейного! Левое пле-чо-о на месте! Правое…» — этаким речитативом, н-араспев рассказывал кто-нибудь о том, что же предстоит сейчас исполнить его войску, и чувствовалось, что было это не просто какое-то там распоряжение, команда, а что-то чрезвычайно важное — на уровне открытия. — Впере-ед! Шаг-ом… — неслись слова и, достигая апогея, произносивший их в святом творческом волнении приподнимался на цыпочки, потом с выдохом опускался: — Арш!..»

Нет, такого у меня не получалось. Я уже назубок выучил все уставы. Не сомневался, что и отделение не подведет меня. Но как было тягаться с пехотой в этом непередаваемом: «Ррр-рясь!.. а-а, три-н…»?

Вот уже приехал и Апанасенко. Вот нас уже ознакомили и с порядком экзаменов: первый — но строевой подготовке. А мой командирский рык оставался по-прежнему на уровне лепета нервной гимназистки.

И тогда я решил действовать по Демосфену: регулярно стал удаляться в сопки и там кричать! Именно кричать — что есть силы, громко, ошалело, потом декламировать стихи, выкрикивать команды, отдельные слова, петь…

Напомню, шла весна. С сопок весело бежали бесчисленные ручьи. Их мелодичное журчание сливалось в неумолчный музыкальный шум. И вот сквозь этот шум в. долине, покрытой сплошным ковром дикорастущих ирисов, ярких маков, летел, рвался едва ли не до самого,1 неба голос, от которого шарахались во все стороны полосатые бурундуки…

В результате таких вокальных упражнений голос действительно окреп, стал тверже, команды теперь мой звучали раскатисто, звонко. А дальше сработала, так сказать, обратная связь: я не только «вошел в голос», но и почувствовал уверенность, легкость в каждом своем движении, в каждом повороте.

Наконец экзамены. Экзамены — не совсем точная формулировка проверки нашей военной подготовки, но по духу, по тому настроению, которое сопровождало это мероприятие, иначе его не назовешь. В самом деле, когда подошла моя очередь отчитываться перед командующим Дальневосточным фронтом, легкий трепет — будто тянешь экзаменационный билет со стола — невольно охватил меня, и я замер. Потом доложил, что вот, мол, командир авиадивизии капитан такой-то прибыл с отделением красноармейцев, на что он согласно кивнул головой, и тогда я буквально ринулся демонстрировать, со своими парнями все, чему научились. мы за месяц добросовестной тренировки.

Закончив работу, глянул бегло на командующего, на представителей комиссии и заметил, что все: они чему-то улыбались. Легкая тревога всколыхнулась было снова: «Провалился!..» Но я тут же собрался — что уж теперь горевать! — занял со своим отделением место в общем строю и стал дожидаться решения командующего.

Последние комдивы-строевики под занавес работали, на мой взгляд, вообще безукоризненно. Даже подумал: как это я раньше не замечал, насколько это здорово и красиво — уметь по-военному четко, со своего рода изяществом и шиком просто подойти и просто доложить, выполнить поворот, отдать команду… Когда отчитываться о своей строевой подготовке больше было некому, Апанасенко и начальник штаба фронта генерал Смородинов некоторое время совещались. Затем командующий подошел к общему строю, и все з-амерли.

— Товарищи командиры! — зычным голосом начал Апанасенко. — В итоге смотра строевой подготовки… — Иосиф Родионович говорил чуточку нараспев, как обычно зачитывают приказы, и я уже приготовился к той части выступления, которая обычно начинается со слов:

«но наряду с успехами у нас еще имеются…» И вдруг действительно слышу свою фамилию.

… — Командиру двадцать девятой истребительной авиадивизии капитану Савицкому объявляю благодарность и награждаю его отрезом генеральского сукна на шинель, саблей, амуницией и шпорами.

Я не сразу даже сообразил, что это относится ко мне. Кто-то из строя подтолкнул: «Давай, летчик, давай!» — и уже чисто механически я повторил тот же подход к начальству, представление по уставу, но уже без тревоги, а с нескрываемой радостью на лице.