Мазарини - Пьер Губер

Следует подчеркнуть, что противостояние чиновников и комиссаров началось много раньше эпохи Регентства и усилилось в период с 1636 по 1640 год, когда королевству, втянутому в трудную войну, требовались настолько значительные средства, что налоги удваивались и даже утраивались: именно этим и объясняются авторитарные меры и Резкие протесты.

Да, именно война, славная и позорная война, требовавшая все больше денег, является ключом к истории, эпохи, в которой исследователи взяли Аурную манеру видеть главными действующими лицами мерзкого «сицилийца», важных судей, великолепных вельмож и прекрасных дам — легкомысленных и развратных, обожавших заговоры…

Деньги и война — главные действующие лица Регентства, но Мазарини при поддержке королевы, сумеет постепенно укрепить и подавить их.

Высокородные против государства

Самая характерная черта высокородного дворянства заключается б безусловном осознании собственного величия, в самолюбовании, способности повелевать, но главное — бесконечно обогащаться, чувствуя себя в полном праве делать это.

В королевстве нашлось бы, вероятно, 200—300 тысяч более или менее могущественных и богатых дворян, которые полагали или должны были полагать, что их привычная обязанность — служить королю шпагой и советом, некоторые аристократы мечтали, кроме того, о монархе, живущем в окружении верных дворян. Важная роль отводилась тем, кто, по праву рождения, происхождения, титулов, могущества и влиятельности рода, должны были верно и непоколебимо поддерживать юного короля, королеву-регентшу и тех, кто помогал им править и побеждать. Впрочем, выполняли они свой долг от случая к случаю, находя себя слишком высокородными, чтобы опуститься до служения кому бы то ни было, — во всяком случае, до усердного служения этому ребенку, этой женщине и этому наглому «сицилийцу».

В столь странном отношении большинства дворян (за редким исключением), о котором мы будем говорить на протяжении всего повествования, не было ничего нового, хотя сам факт регентства и личность Мазарини усиливали его проявления. Но возвращаясь мысленно к предыдущему несчастному регентству Марии Медичи, вспомним, что царствование Людовика XIII было отмечено полудюжиной серьезных заговоров, в которых оказались замешанными высокородные дворяне и даже члены королевской семьи. Как и в прежние времена, каждый знатный дворянин, невероятно гордившийся рождением и положением (как будто в этом может быть личная заслуга человека!), почитал себя полновластным хозяином своих замков, своих земель, своих прав, своего личного правосудия, своих чиновников, своих вассалов, своих слуг и даже крестьян, работавших на его землях; он кормил одних, помогал другим, ожидая в ответ помощи, поддержки и повиновения, даже против короля. Средневековье (абсолютизм — священный принцип) было все еще живо в 1643 году, и главные враги Мазарини, то есть государства, хотим мы того или нет, находились именно при дворе и при провинциальных дворах в большей степени, чем на полях сражений в империи, Нидерландах и Испании.

Самыми высокородными из знатных, но не самыми благоразумными были принцы крови: Орлеанские, Бурбоны-Конде; бастарды Бандома, потомки Генриха IV и Габриэль д'Эстре[47]. Они — в компании некоторых других аристократов (Роганов, Буйонов) — будут на первых, но не всегда самых славных ролях. Представим читателям раз и навсегда главных действующих лиц.

Начнем с Гастона[48], сына, брата и дяди трех королей, которому недоставало одного — самому сесть на трон, и он никогда ничего другого не хотел, даже когда надежда растаяла после запоздалого рождения первого племянника (1638 год), а потом и второго (1640 год). Почти неприличное предпочтение матери, природная одаренность, обаяние, здоровье, высокая культура и безразличие, которых так не хватало его брату[49]… всего этого недостаточно, чтобы объяснить смесь дерзости, коварства, легкомыслия и трусости, не говоря уж о безнравственности, свойственной всем аристократам, которыми он отличался. Впрочем, были в нем и хорошие черты. Он участвовал по меньшей мере в шести серьезных заговорах против Ришелье и своего брата (который обо всем помнил и в последний раз простил ему незадолго до своей смерти), в каждом из заговоров были одновременно замешаны испанцы (в принципе — враги Франции, но, если речь идет о принцах, разве это слово имеет какой-то смысл?) и убийцы, и Гастон скомпрометировал себя беспечным поведением, но отрекался от всех, а то и доносил на них. Этот принц, такой «очаровательный» в описаниях доброжелательных биографов, был одновременно не способен и недостоин управлять французским королевством. И все-таки несовершеннолетие короля и неспособность женщины, пусть даже и королевы, командовать армией, подарили ему должность генерального наместника, которую он легко превратил бы в параллельное регентство, если бы ему хватило ума. Его положение, богатство (он тратил больше 2 миллионов ливров в год) и окружение, где смешивалось все самое лучшее и самое худшее, могли бы представлять опасность для любого другого человека, кроме Мазарини: Джулио прекрасно знал Гастона еще во времена первых приездов во Францию (до рождения дофина) и в 1632 году даже пытался помочь в безнадежной попытке жениться на сестре герцога Лотарингского, но этого союза не хотел ни Людовик XIII, ни Ришелье, из политических соображений. Мазарини всегда был крайне любезен с принцем и осыпал его дорогими подарками: ведь Гастон долго оставался наиболее вероятным претендентом на трон. Королева ценила, что Гастон в ее присутствии не проявляет дурных манер, не гримасничает, не свистит и не ругается. Гастон был осторожен с премьер-министром, который его слишком хорошо знал, чтобы бояться по-настоящему. Мазарини сумел подольститься к нему и изолировать, поссорив с другими влиятельными персонами; колебания и страшное малодушие приведут к тому, что его не слишком блестящая карьера закончится ссылкой, правда, ссылкой роскошной, в собственном замке в Блуа, где он умер в окружении распутников, атеистов и святош за год до Мазарини: ему исполнился 51 год, но выглядел он как Дряхлый старик. Подобно многим другим развратникам, он в конце жизни вернулся в лоно Церкви и занялся благотворительностью.

Кардинал де Рец, чей литературный гений ослеплял многих историков, создал довольно полный его портрет, но жестокость автора в конечном итоге победила желание быть объективным. Начинается рассказ изумительной фразой: «В Его Светлости герцоге Орлеанском, кроме мужества [что, говоря военным языком, неточно], было все, что необходимо порядочному человеку». Такого вступления достаточно, чтобы оценить и автора, и предмет его исследования. Впрочем, счастлив наш бог, что Гастон так никогда и не стал королем.

Следующим был первый принц крови, Господин принц, Мсье «старик» Конде (его сын Ангиен — так это имя писалось в те времена — был тогда всего лишь «Господином герцогом»): ему тогда исполнилось 55 лет, и он не дожил до шестидесяти (как Ришелье и Мазарини). Сей принц крови в 1609 году женился (не сказать, чтобы вполне добровольно) на Шарлотте де Монморанси, последней любовнице Генриха IV, столь же красивой, сколь и богатой аристократке. Поучаствовав в заговоре во времена регентства Марии Медичи, что было обычным делом, он сумел обратить свое подчинение в деньги: ему пожаловали место управителя в Берри, очень почетное, и платили жалованье как «главе совета» почти миллион золотом, то есть 7—8 центнеров чистого золота в год. Пережив несколько неприятных моментов (его кузен участвовал в заговоре и был обезглавлен), герцог стал осторожен и услужлив, что в конце концов завоевало для него доверие Ришелье. Кардинал дал ему большую часть того, что он просил, поставив всего одно условие: сын герцога Луи должен был жениться (а он любил другую) на его племяннице-дурнушке Клер-Клеманс де Майе-Брезе. Утешением служили 300 000 ливров приданого, дивные земельные владения и замки, в том числе в Бовеси. Будущий Великий Конде[50]пришел в ярость, но вынужден был принять невеселый подарок от этой девушки не слишком высокого происхождения, маленькой, слабого здоровья и невеликого ума. Генриха II де Бурбона-Конде[51] осыпали большими почестями и богатством: ему даже удалось получить назад конфискованные богатства обезглавленного кузена, в том числе великолепное владение в Шантийи. В 1643 году у него была ужасная репутация, конечно, преувеличенно ужасная, и доказательство тому то, как серьезно он относился к образованию старшего сына, следя, чтобы мальчик получил блестящие и глубокие знания. И все-таки его называли уродом, грязным типом, скупцом, пьяницей, развратником, содомитом (среди аристократов это было обычным делом) и даже трусом, как утверждает мемуарист Тальман де Рео: при дворе злословили, что господину принцу «не везло на войне»». Скорее всего, герцог отвечал так: «Этот пройдоха [= педераст] Вандомский[52] [бастард Генриха IV] еще трусливее меня». Но оставим в стороне эти «остроты»: Конде-отец не только был хорошим воспитателем, что подтверждает его переписка со старшим сыном, но и оказался так умен, что сколотил состояние, оставив наследникам около 1,5 миллионов дохода годовых (тонну золота). Все досталось герцогине де Лонгвиль, Конде и Конти[53], и они промотали его с блеском, чтобы поддержать свою репутацию и справедливо надеясь, что Дары и «милости» королевы и кардинала позволят им и дальше вести разгульный развеселый образ Жизни.