Опять ягодка (сборник) - Владимир Качан

– Почему там?

– Да бог его знает, там, и всё. И твой волшебный запах одеколона «Рижанин», – добавила она с чудесным лукавством, – тоже сыграл свою роль. Не последнюю, между прочим.

Ашот таял и смотрел на нее своими черными маслинами, которые начинали блестеть от навернувшейся влаги. А у Каси в то же время теплилась надежда, что покровитель, может быть, даст деньги и на Ригу. А вдруг… Все может быть. Просить прямо у него денег было бы совсем нагло, это был бы явный перебор. Но надеяться, что сам предложит, – можно, тем более что надежда имела под собой крепкие основания: любовь Ашота и его природная доброта. И в свой день рождения она услышала от него заветные слова: «Я дам тебе деньги на Ригу твою». После чего Ашот вынул и подарил ей сберкнижку с внушительным счетом на предъявителя. Кася кинулась ему на шею, но помешал подросший живот, который тут же напомнил о проблеме. «А как ехать? С ребенком на руках или без него? А куда его деть? С ребенком, конечно, хуже. Труднее будет устроиться», – так думала и прикидывала Кася.

Поедет она вдвоем или одна, так или иначе, она поступит, как всегда – по-своему.

И вот, ровно через полгода после описываемых событий Кася, только теперь уже не Кася, а Екатерина Ивановна Федосеева, в поезде. На свободу, как говорится, с чистым паспортом! И без ребенка, которого она, как ей казалось, удачно пристроила.

В четырехместном купе ехали всего лишь вдвоем с одним очень веселым мужиком. Что вдвоем – повезло, поезд был полупустой, не сезон. Но мужик один заменял собой недостающий комплект. Первым делом он выставил на столик бутылку водки, хлеб, сало и чеснок. И в Европу, оказывается, можно ехать со своими укоренившимися привычками. Касе это было странно, она уже настроилась на другое. Даже в тамбуре их вагона красовалась табличка с отпечатанным, между прочим, текстом, а не от руки, как бы в Сызрани намалевали: «Дорогие граждане пассажиры! Убедительная просьба – не скапливать слюнную жидкость во рту и не сбрасывать ее на пол тамбура». Во как! А у нас бы просто и грубо написали бы: «Не плевать!» А тут вежливо, по-латвийски, словом, Европа все же, не Сызрань какая-то забубенная!

Мужик в купе, однако, всеми силами старался вернуть Касю на землю. Хлопнув полстакана и закусив салом и чесноком, отчего наполнил купе крепким запахом русского здоровья, он весело обратился к молодой женщине:

– Ну, рассказывай.

– Что рассказывать-то, – смутилась Кася.

– А всё, – сказал мужик, наливая себе еще полстакана, – ты будешь? – соблюдая светские приличия, он предложил Касе водки.

– Не-е! Я не хочу, не могу, – попыталась она как-то оправдать свое некомпанейское поведение.

– Ну, как хочешь, – почему-то засмеялся мужик, – это даже хорошо, потому что мне одной бутылки мало, – сказал он, тем самым испугав Касю, которую страшила перспектива остаться в купе наедине с пьяным мужиком. Он выпил, крякнул, вновь закусил, усилив тем самым стойкий уже аромат их купе, и представился: – Олег… Паршивлец. Замглавы администрации райцентра Большая Ляля, – счел нужным добавить он.

– А что? Есть и малая? – не сдержав природного своего ехидства, спросила Кася.

– Е-э-сть! У нас на Урале все есть! – сказал он и снова плеснул в стакан. Снова хряпнул, снова крякнул и снова откусил половину дольки чеснока.

Брезгливо глядя на него, Кася подумала: «Надо же. Паршивлец. Одну букву «л» из фамилии убрать, и будет полная картина. Замглавы администрации… Наверняка взяточник. «Паршивец», – Кася улыбнулась своим мыслям.

– Ну, чего застыла? – опять воспарил веселый попутчик. – Приободрись! Рассказывай.

– Да нечего мне рассказывать, – почти возмутилась Кася.

– Как это нечего? – искренне удивился он, а потом наставительно ткнув палец в сторону Каси, разродился афоризмом, который следовало бы написать на всех железнодорожных билетах: «Поезд существует для того, чтобы рассказать о себе всё!»

«Всё» он особо выделил таким образом, что получилось: «Фы-ссе-о-о!» Еще через полстакана ему захотелось петь, и несколько раз он затягивал одну и ту же песню со словами «О, если б знала ты – как дороги и любы твои сухие розовые губы», многозначительно поглядывая при этом именно на Касины губы и намекая тем самым, что он в любую секунду может осчастливить ее «сухие розовые губы» прикосновением своих – мокрых и красных. Ты, мол, только дай знать, намекни как-то, и я сразу… пересяду на твою полку напротив. Призывного знака Паршивлец так и не дождался, водка все же сморила его, победила мужской азарт и готовность целоваться; он, слава богу, заснул, даже без храпа, и проспал до самого утра, когда состав уже приближался к Риге.

Ничто и никто не мешал Касе всю ночь наслаждаться близостью детской мечты и строить планы на дальнейшую жизнь.

«Необходимо как можно быстрее натурализоваться», – думала Кася под перестук колес поезда № 1 с соответствующим названием «Латвия». Она улыбалась своим не совсем безгрешным мыслям по этому поводу.

«А как натурализоваться? Надо при первой же возможности покорить какого-нибудь латыша и выйти за него замуж! Ну, это совсем нетрудно. Выучить латышский язык будет посложнее», – легко парила в купе Касина мечта, оформляясь в конкретный план на фоне занимающегося утра уже над латвийской территорией. Заработало поездное радио. Зазвучали латышские песни, а между ними – латышская речь, которая для очарованной Каси казалась волшебной музыкой, хотя, прямо скажем, эта речь – на любителя: в ней нет безусловной музыкальности, допустим, итальянской или там испанской, но… на любителя, а в данном случае – Каси – была как раз вполне. И волшебной, и родной…

Поезд еще только замедлял ход, а она уже стояла в тамбуре со своим нехитрым скарбом, со своим неевропейским потертым чемоданом и всматривалась в очертания города, в готические строения вдалеке, перрон, и вот, наконец, она делает первый шаг на латвийской земле. Грезы становятся явью. Кася останавливается на перроне, видит громадные часы на высокой прямоугольной башне. Накрапывает мелкий дождик, но это не мешает, а наоборот, придает пейзажу такой приятный, меланхолический флер, что Касе хочется плакать от счастья. Она хотела, она мечтала, она готовилась, она наконец приехала. Ура!

Глава 15

Семен

Тем вечером после знаменательного похода на рынок байкерская стая устроила вечеринку на своей базе, на той самой, где Семен был посвящен в члены их мотоциклетной ложи. Вечеринка быстро переросла в празднество по поводу помолвки Семена и Нелли. В зарубежных фильмах предложение всегда сопровождается коробочкой с кольцом; у нас же все по-простому, никаких этих понтов, как то: вручение коробочки, стоя на одном колене; никаких там «руки и сердца» и тем более разрешения у родителей – «прошу руки вашей дочери», ибо кто теперь у родителей разрешения спрашивает – никакого этого рыцарского пафоса, ничего не надо, только вопрос и согласие, так как, если потенциальный жених не уверен в согласии, то он и вопроса задавать не станет.

Один мой знакомый артист был слегка влюблен в артистку того же театра, в котором работал. Она тоже, наверное, испытывала по отношению к нему что-то, похожее на интерес или любопытство, по крайней мере. И вот однажды, стоя в полутемной кулисе перед своим выходом, они осуществили, по-моему, самый короткий, но полный значения и глубокого смысла диалог.

Он сделал шаг к объекту своей растущей симпатии, секунд пять смотрел на нее в упор, и она не отводила взгляд, а затем произнес только одно слово, задал кратчайший из всех возможных вопрос: «Да?» И она, все-все понимая и предвидя, глаза в глаза, без тени кокетства, будто размышляла и на что-то решалась, – ответила: «Наверное…» Всё! Достаточно! Все между ними было ясно и, главное – честно.

Рассказанный им эпизод был настолько кинематографичен и выразителен, что заслужил на этих страницах также и портретного наброска его избранницы, беглого такого эскиза, начертанного легкой рукой самого артиста: «Молодая женщина с глазами испуганной лани и тонкой, беззащитной шейкой, на которую красиво падали длинные светлые волосы… Из еды, – добавил он, – моя нежная лань больше всего любила плохо прожаренное мясо с кровью и ела его с аппетитом голодной тигрицы, что как-то не соответствовало ее воздушному облику». В артисте, судя по всему, пропадал писатель. Он еще рассказывал, что более веселого, легкого, ни к чему не обязывающего, хотя и короткого романа у него никогда не было.

Вот и у нас, у Семена и Нелли, преамбула была короткой и простой, пускай даже без налета романтизма и актерского шарма. Семен снял очки и, не глядя на подругу, а куда-то в пол, промычал:

– Нелька, выйдешь за меня, а?

– Чего-чего? Не слышу, – отозвалась девушка, хотя все отчетливо слышала. – Меня бубнилкой называешь, а сам… Чего ты там пробубнил? Ты громко скажи, чтобы все твои друзья слышали.

Семен хотел обидеться, но все же воздержался, момент был серьезнее мелких обид, тем более – он это видел – невеста его просто подначивала.