Мир приключений. 1973 год, выпуск 2 - В. Болдырев

Вспомните, как наблюдательнейший Гумбольдт, вслушиваясь в болтовню попугая, настораживается. Улавливает реликты уже не существующего в жизни, уже умершего, вернее, убитого языка. Его знает этот попка и никто больше на свете. Даже историки или филологи. На нем изъяснялось поголовно вырезанное испанскими идальго индейское племя. Так и название “Домбай-Ульген” (“Зубра убили”) звучало для нас эхом начисто сведенного поголовья зубров (ныне восстановленного).

Сезон восхождений обещал быть в том году насыщенным. Николай Михайлович Семенов с ущельского КСП[41] напоминал инспектора ОРУД ГАИ в часы “пик”. Пусть посмеиваются: “Хочешь перезимовать летом — займись альпинизмом”, на турбазах, в альплагерях, мотелях на каждое койко-место приходилось по три соискателя и больше.

Все потому, что высота у нас в почете. И ни социологи, ни даже психиатры не в силах вывести закономерность, по которой все больше граждан, которым их достаток вполне позволял бы нежиться на пляжах Пицунды, с постоянством птиц, возвращающихся с юга в Заполярье, едут из года в год в горы, и только в горы. Едут, дабы мокнуть, мерзнуть, ходить немытыми, рисковать и возвращаться абсолютно удовлетворенными всем этим.

Среди таких была и четверка Коротко”,

Она долго готовилась. Подбиралась. Притесывалась один к другому. Сила мышц, сила одиночки еще не всё для альпинизма. В нем не получится давать все пасы на лидера. А ему только и дел — забивать в “девятку”. В матчах с вершинами не обойтись без того, что для оркестра назовут сыгранностью, в экипаже космонавтов — психической и физической совместимостью. В альпинизме — это схоженность. Когда капроновая нить сечением в девять миллиметров обращается в живой нерв и по нему перетекает от одного к другому уверенность в превосходстве человека над слепой материей. Оставаясь самим собой, каждый отдельно взятый человек обретает в команде ансамблевую сыгранность. Не только общности движений, но и мышления. И это там, где ситуации сменяются в темпе сверкающих молний.

Так и возникает команда.

Итак, их четверо…

Борис Романов, самый зрелый и сильный в четверке. Высок, строен, гибок, подчеркнуто прям. Ежик блондинистых волос над стального оттенка очами, которые словно зашторенное окно для стороннего. Властен, самолюбив, честолюбив. Когда нужно, не только сожмет зубы, но и весь в себя уйдет, — пойди пойми, что у него на душе.

Юрий Коротков. Из тех мальчиков, завидев которых девчата почти непроизвольно взбивают прически, искоса мечут взоры на смуглого, весьма приглядного Юрочку. Ничего не скажешь: хорош! Единственный технарь в команде трех медиков. Инженер по самолетостроению. Реактивный, моторный, взрывной, не любящий канителиться.

Владимир Ворожищев. По первому взгляду флегма. Но это от нелюбви мельтешиться, от рассудительности и надежности. Невысокий, кряжистый, из тех, на кого можно положиться в любой неожиданности, из которых и сложится восхождение. План. График. Раскладка. Это для себя, для начальства, не для вершин. Но это начало помогает осилить их, хотя они и будут пытаться вносить свои поправки.

И — Юрий Кулинич. Темноголовый, лобастый крепыш. Никогда не повысит голоса. Тих, может показаться нерешительным. Но это только по видимости, вообще-то сама надежность.

Конечно же, у каждого из сборной четверки “Труда” есть что-то и кроме восхождений. Ворожищев конструирует первую искусственную почку, Кулинич врачует малышей, Романов защищается на кандидата, Коротков инженерит в конструкторском бюро.

…И они сошли с последней травки Чучхурского ущелья и подошли вплотную к стене, которую задумал одолеть человек.

Тяжкая сила камня берет здесь верх над всем: нежностью лугов, взбитой пеной облаков, живым дыханием земли… Пепельные граниты. Кровавые граниты. Пробегающие по их телу этакой ящеркой которая то уныряет внутрь, то снова выскочит наружу, зеленоватые сланцы. И все это здорово-таки тронуто временем, ветром, сменой жара и холода. Здорово-таки разрушено. Захватов, значит, будет навалом, скалолаз! Но и “живых” каменюг с избытком.

Они глядят на дальние склоны. “Камнепад”, — бросает Ворожищев. Остальные понимающе кивают. Хотя камнепада, между прочим, не видно. Но белые брызги, белые вспышки, равномерно повторяющиеся на леднике, это и есть удары о лед.

На склонах сидят крупные облака. Не движутся. Не испортилась бы погода. Но они надеются проскочить.

Маршрут трудный. Но короткий.

…Время! Непонятно зачем поплевав на руки, Романов берется за выступ, растягивается в балетном шпагате. И, только вжав в камень йогу, отпускает руку. Священное правило “трех точек опоры”, одинаково обязательное и для новичка, и для аса свободного лазания.

Первый метр из тысячи шестисот. Только первый.

На горы круто взбираясь,

вздыхаешь ты, как старик.

Но если достигнешь вершины,

орлиный услышишь там крик.

Генрих Гейне

В те же дни, что и четверка Короткова, выходят на свое восхождение и спартаковцы (Главный Домбай, по южной стене). Тоже четверкой. Капитан — Владимир Кавуненко. Обе команды в числе тридцати восьми заявленных на первенство СССР по альпинизму. И в тот час, когда бьет в стену крюк Коротков и, прежде чем загрузить его собой, пробует на звук, на рывок, на интуицию, это же проделывает и капитан главных их конкурентов на золотые медали — спартаковцев.

Альпинизм представляется многим сложенным сплошь из крупных объемов. И физических и психологических. Этакая игра атлантов. И только тому, кто лезет, позвякивая, будто цыганка монистами, всеми навешанными на пего альпинистскими причиндалами (молотки, крючья, карабины), только тому виден он расщепленным на множество микродеталей.

— Выдавай.

— Выбирай.

— Готово?

— Пошел!

— Передай крючьев потоньше. Здесь нам не светит.

— Лепестковых?

— Их.

— Цепляю на репшнур.

— Вытягиваю. Закрепи, пойду маятником.

— Готов?

— Момент! Вдруг рывок. Забью еще крюк. На всякий случай.

— Готов?

— Давай.

— Пошел.

— Выдаю.

И человек оторвался от скалы, и оттолкнулся, и взвился, и улетел. И его откачнуло обратно. И он повторил все, пока не ухватился за гранитную грань на том, на противоположном борту кулуара.[42] И то, что со стороны смотрелось бы цирковым трюком, для исполнителя, для Кавуненки то есть, было всего лишь приемом продвижения по сложному скальному рельефу “маятником”.

Так уж устроен человек, что адаптируется к тому, что считалось еще вчера невозможностью. Хотя первое, что чуть не отпугнуло навсегда от гор молодого одессита Кавуненко, прямого отношения к альпинизму не имело.