К истокам слова. Рассказы о науке этимологии - Ю Откупщиков

Но главный аргумент против этимологии жар → жаравика → журавика — это наличие надёжного и широко распространённого изосемантического ряда ‘журавль’→ ‘клюква’ (как ‘журавлиная ягода’). Неразрывная связь между частями этого ряда может быть наглядно представлена с помощью следующей таблицы.

Язык ‘Журавль’ ‘Ягода’ ‘Клюква’ Английский crane [крейн] berry [бéри] cranberry [крéнбери] Шведский trana [трáна] bär[бер] tranbär [трáнбер] Эстонский kure [кýре] man [мáри] kuremari [кýремáри] Ненецкий харё нгодя харё нгодя Марийскийтурня пöчиж ‘брусника’ турня пöчиж Латышский dzёrve [дзé:рве] — dzёrvene[дзé:рвене] Русский журав(л)ь — журавика

Разумеется, приведённый список является далеко не полным. Но он ясно указывает на бесспорную семантическую связь между названиями журавля и клюквы. В первых пяти случаях мы имеем дело со словосложением (‘журавль’ + ‘ягода’), в последних двух примерах — с суффиксальным словообразованием. Но по значению клюква во всех этих случаях оказывается ‘журавлиной ягодой’. Следовательно, жар здесь ни при чём, ибо семантическое явление, с которым мы сталкиваемся в диалектных названиях клюквы, выходит далеко за пределы русского языка. Не нужно только думать, что клюква во всех языках обязательно называется ‘журавлиной ягодой’ или, напротив, что сочетание «журавлиная ягода» во всех случаях непременно будет обозначать клюкву. В литовском языке, например, словом gervuoge [гярвуоге:] ‘журавлиная ягода’ называется ежевика. Изосемантический ряд отражает определённую закономерность, тенденцию, а не закон.

Необычный словарь

На примере со словом журавика мы убедились в том, что выявленные семантические закономерности могут явиться важным аргументом в пользу одной из двух спорных этимологии. В отдельных случаях наличие изосемантического ряда может даже послужить своего рода «отправным пунктом» при решении той или иной этимологической задачи.

Например, известный литовский этимолог А. Сабаляускас, опираясь на изосемантический ряд ‘белый, светлый’ → ‘пшеница’, предложил новую интересную этимологию литовского слова kvietys [квиетú:с] ‘пшеница’, связав его с основой šviet- [швиет-] ‘светить, быть светлым’ (сравните русские слова цвет и свет)[55]. Закономерный характер предложенной А. Сабаляускасом этимологии может быть подтверждён примерами типа английского white [уайт] ‘белый’ → wheat [уú.т] ‘пшеница’ и немецкого weiß [вайc] ‘белый’ → Weizen [вáйцен] ‘пшеница’.

Рассмотренные нами примеры с рядом одинаковых семантических изменений или отношений показывают, что в области семантики далеко не всё столь хаотично и бессистемно, как это может показаться. Наблюдая определённые закономерности в области формирования и развития значений слова, лингвисты выдвинули интересную идею. Они предложили создать несколько необычный словарь, в котором слова не переводятся с одного языка на другой (как в двуязычных словарях), не объясняются (как в толковых словарях) и не располагаются в алфавитном порядке (как почти во всех «обычных» словарях). В новом словаре должны быть собраны все наиболее распространённые «стандартные» типы семантических изменений, а также «стандартные» модели формирования семантики слова. Иначе говоря, здесь должны быть собраны не слова, а значения слов.

Например, под единой рубрикой «клюква» здесь окажутся такие внешне непохожие, разные по своему происхождению слова, как русское диалектное журавика, английское cranberry, эстонское kuremari и т. д. Но все эти слова объединены не только общим значением ‘клюква’, но и общим буквальным смыслом ‘журавлиная ягода’, то есть все они построены по одной и той же семантической модели.

Создание такого словаря, несомненно, даст в руки этимолога ключ к решению многих этимологических задач, облегчит самую сложную — семантическую — часть этимологического анализа. Но пока что создание подобного словаря — это дело будущего.

Глава восьмая

Привлечение материала родственных языков

При рассмотрении отдельных этимологий нам уже неоднократно приходилось обращаться к материалу родственных индоевропейских языков. Но во всех этих случаях этимология слова обычно устанавливалась на основании данных русского языка (включая сюда и древнерусский язык). Индоевропейский материал, как правило, привлекался только для того, чтобы подтвердить правильность приведённой этимологии. Иначе говоря, материалу родственных языков по большей части отводилась второстепенная роль.

Однако нередки случаи, когда ни памятники древнерусской письменности, ни данные близкородственных славянских языков не в состоянии прояснить происхождение того или иного слова, особенно если речь идет о каком-то очень древнем образовании, восходящем ещё к индоевропейской эпохе. Именно в этих случаях существенную помощь в этимологическом исследовании может оказать привлечение соответствий из родственных индоевропейских языков: балтийских, индоиранских, германских, латинского, древнегреческого и др.

О соответствиях, которые объясняют, и о соответствиях, которые не объясняют

Достаточно открыть любой этимологический словарь русского языка, чтобы убедиться в том, как много индоевропейских соответствий приводится обычно при объяснении происхождения русских слов. Очень часто эти соответствия позволяют установить правильную этимологию интересующих нас слов. Взять хотя бы слово бобр, имевшее в древнерусском языке форму бебръ. Это слово хорошо известно во всех славянских языках; встречается оно также в литовском языке — bebras [бябрас], в древневерхненемецком — bibar [бúбар], в латинском — fiber [фúбер] и в других индоевропейских языках. Всюду это слово означает ‘бобр’; приведённые соответствия оказываются абсолютно бесспорными, но этимология слова от этого нисколько не проясняется.

Такого рода соответствия сами по себе ещё не могут дать исчерпывающего ответа на вопрос о происхождении слова. Наличие сравнительно большого количества соответствий (то есть трёх-четырёх надёжных примеров) в родственных языках может служить лишь доказательством значительной древности данного слова, которое возникло, по-видимому, ещё в индоевропейскую эпоху. Но для решения вопроса о том, какое древнейшее значение было у данного слова в момент его возникновения, нужно, чтобы это слово этимологизировалось достаточно надёжным образом хотя бы в одном из родственных языков.

В случае со словом бобр таким языком, дающим ключ к решению этимологической задачи, является древнеиндийский язык, в котором слово babhrus [бабхрýс] означает ‘коричневый, бурый’. В близком родстве с этим словом находится литовское beras [бé:рас] ‘коричневый, гнедой’ и немецкое braun [брáун] ‘коричневый, бурый’. Следовательно, своё название бобр получил по цвету шерсти и первоначальным значением этого слова было ‘бурый, коричневый’.

Но здесь может возникнуть вполне естественный вопрос: не было ли соотношение между значениями ‘бобр’ и ‘коричневый’ прямо противоположным? Не явилось ли значение ‘коричневый’ — вторичным, развившимся из значения ‘цвета бобра’ (как вороной — ‘цвета ворона’, голубой— ‘цвета голубя’ и т. п.)? На этот вопрос следует ответить отрицательно. И вот почему.

Древнеиндийское слово babhrus имеет не только значение ‘коричневый, бурый’, но также и ‘вид крупного ихневмона’ (животное, лишь весьма отдалённо напоминающее бобра). Кроме того, в древнеиндийском языке имеется слово babhru [бабхру] ‘красно-бурая корова’ (сравните по значению: русск. бурёнка), литовское bėris [бé:рие] значит ‘лошадь гнедой (коричневой) масти’, а немецкое Вär [бер] — ‘медведь’ (буквально: ‘бурый, коричневый’). Таким образом, самые различные — непохожие друг на друга — животные (бобр, лошадь, корова, медведь) получили своё названия по бурому или коричневому цвету шерсти. Некоторые из этих названий относятся лишь к животным определённой масти (лошадь, корова), другие — вообще ко всем видам животных (бобр, медведь), ибо в последнем случае бурая окраска шерсти является наиболее распространённой или даже единственно возможной.