Алый флаг Аквилонии. Железные люди - Михайловский Александр Борисович

К вечеру небо затянуло кучевыми облаками, ветер усилился примерно до шести баллов по шкале Бофорта и стал порывистым, посеревшее море сердилось и морщилось волнами... Однако это были еще цветочки - настоящий кошмар творился юго-западнее, где уже отчетливо просматривалось нагромождение черных туч, исторгающих розово-фиолетовые многочисленные молнии. Впрочем, к тому моменту уже можно было быть уверенными, что «Медуза» сумела благополучно увернуться от самого страшного. Циклон и в самом деле шел от Мальтийского пролива почти строго на восток, в то время как фрегат успел уйти с его пути километров на семьдесят к северу.

В полночь, когда каперанг Толбузин с санкции Сергея-младшего сменил на командирской вахте Раймондо Дамиано, молниями полыхала уже вся южная часть горизонта, от края и до края, и в то же время ветер, близкий к штормовому, стремительно несет «Медузу» на северо-запад. Вахтенный лейтенант в это время находился на баке, прямо под «гнездом» впередсмотрящего, а место подвахтенного мичмана было у грот-мачты. И вот, когда каперанг Толбузин в гордом одиночестве стоял возле рулевой матроски по имени Илла, ведущей корабль твердой рукой по указанному курсу, к нему подошел поднявшийся в неурочный час из трюма мичман Нечаев с «Аскольда».

Этот молодой человек, потомственный дворянин в ...надцатом поколении, был до краев души наполнен возмущением по отношению к местным порядкам, ставящим на одну доску благородных образованных людей, дикарей и разное рабоче-крестьянское быдло. Он-то надеялся, что из Аквилонии пришлют серьезного образованного господина, который поставит на место капитан-лейтенанта Голованова и младших офицеров морской пехоты с их неумеренной любовью к нижним чинам и местным дикарям... Но вместо этого прибыл невероятно наглый и решительный молодой человек плебейского происхождения, имеющий странное звание «младший профессор».

Господин Петров, против всех надежд мичмана Нечаева, полностью одобрил все действия капитан-лейтенанта Голованова, не наложив на того ни малейшего взыскания, а самого неприятного человека, лейтенанта Гаврилова, даже произвел в капитаны с назначением постоянным командиром сводной роты морской пехоты. С самим мичманом Нечаевым посланец аквилонских властей едва перебросился парой слов, но зато довольно долго разговаривал как с самим капитан-лейтенантом Головановым, так и с татарским выскочкой вольноопределяющимся Кариметовым, а также с прекраснодушным прогрессивным идиотом лейб-гусарским корнетом Румянцевым.

Но больше всего молодого человека возмутили сопровождавшие господина Петрова дерзкие солдатки и матроски с фрегата. Эти до зубов вооруженные дикарки, возомнившие, что они равны цивилизованным белым людям, вызывали в мичмане Нечаеве зубовный скрежет и желание поставить на место, запороть на конюшне, втоптать в грязь. Он подозревал, что по прибытии фрегата в Аквилонию его сословное чувство будет ущемлено еще больше, но ничего не мог с этим поделать. Поток событий подхватил его как щепку и тащил туда, откуда уже не удастся вырваться на свободу.

Проживи мичман в своем родном мире хотя бы еще три года, как и многие ему подобные, он сначала стал бы поклонником генерала Корнилова, потом пробирался бы «на Дон» к генералу Каледину, воевал бы в Гражданскую войну в составе Дроздовского полка, отметившись множеством преступлений против собственного народа. Ну а потом, бежав из Крыма вместе с генералом Врангелем, последовательно служил бы французам, британцам, германцам, японцам, американцам - то есть всем тем, кто в данное время враждовал с Советской Россией. «Освободительный поход против большевизма» в сознании этих людей на самом деле означал войну против всего русского народа, который, по их мнению, следовало выпороть и поставить в стойло. Таково было кредо этих людей, ненавидевших даже не советскую власть как таковую, а взбунтовавшееся простонародье, которое посмело иметь свое мнение.

Присоединение к аквилонцам остатков команды линейного корабля из второй половины восемнадцатого века вместе с командиром вселило в господина Нечаева определенные надежды. По его мнению, этих людей из восемнадцатого века, привыкших к «правильному» общественному устройству, при котором общество разделено на «белую кость» и быдло, легко можно будет подбить на насильственный захват власти - сначала на фрегате, а потом и в самой Аквилонии. Он считал, что для этого надо внезапно поднять на корабле мятеж, захватить в плен Сергея-младшего и других офицеров корабля, чтобы потом, прибыв в главное поселение, угрожать центральным властям их убийством, с целью заставить их капитулировать, раз уж они там все так держатся друг за друга. Один он ничего не сделает, а больше сотни человек с решительным командиром вполне справятся с этой задачей.

И вот, не обращая внимания на рулевую матроску (ибо эта дикарка все равно ничего не поймет), Нечаев начал многословно и довольно путано объяснять капитану первого ранга Толбузину свое кредо. Бывший командир линейного корабля «Азия» слушал молодого идиота минут пять, а потом, не понижая голоса, прямо спросил:

- Скажите, Лев, вы меня что, на измену подбиваете?

Мичман Нечаев, который на Тиносе на берег не сходил, и не ведал, что команда «Азии» присягнула Аквилонии на верность, премного удивился этому вопросу.

- Ну почему на измену, господин капитан первого ранга?! - воскликнул он. - Я предлагаю вам насильственным образом изменить неправильное устройство местного общества на самое верное - то есть такое, при котором знатные и образованные люди, то есть мы с вами, занимали бы господствующее положение, а дикари и прочее быдло знали бы свое место и не смели иметь никакого личного мнения.

- Это и есть измена, а еще лютая, жестокая неблагодарность по отношению к людям, спасшим наши жизни -следовательно, полная утрата личной чести! - рявкнул каперанг Толбузин. - И я лично, и мои офицеры, и вся наша команда в первый же день поклялись перед лицом всемогущего Господа, что мы будем верой и правдой служить законным аквилонским властям, в чем целовали крест у отца Макария!

- Присяга, принесенная людям низкого происхождения, не имеет никакой юридической силы! - с апломбом произнес мичман Нечаев. - Ведь этот младший прогрессор господин Петров - типичный плебей, и все его окружение состоит исключительно из дикарок и плебеев!

Капитан первого ранга Толбузин почти никогда не поганил свои кулаки рукоприкладством (ведь, если надо кого-то на корабле наказать по закону, то на это есть профос11), но тут душа требовала ответить именно таким образом. Удар правой прямо мичманский сглаз с непривычки вышел, надо сказать, на «четверочку». А может быть, дело было в том, что бывшему командиру «Азии» при размахе требовалось сохранять равновесие на раскачивающейся палубе... Так или иначе, но господин Нечаев не отлетел ни на пять метров, ни на три, ни даже на два, а лишь пошатнулся.

- За что... за что вы меня ударили, господин капитан первого ранга? - придушенно спросил он, прикрывая подбитый глаз левой ладонью. Второй его глаз удивленно моргал.

- За то, - ответил разозленный Толбузин, - что ты, мелочь пузатая, ничего не знающая о том, что такое честь, вздумал учить меня, урожденного Рюриковича, тому, какой человек благороден, а какой низок! Во времена моего пращура любой человек, взявший в руки оружие, мог встать в ряды княжьей дружины, и никто не задавал ему вопросов о происхождении. Илья Муромец был крестьянский сын, и к тому же иудей, потому что при жизни прозывался Илья Жидовин, а Алеша Попович был внебрачным сыном священника. Светлейший князь Александр Данилович Меншиков, правая рука Петра Великого, был сыном конюха, а основатель дворянского рода Ганнибалов был эфиопским мальчиком-рабом, подаренным первому русскому императору персидским купцом. Неважно, какое происхождение имеют Сергей Васильевич Петров и его старшие начальники - важно то, что в своих поступках и исповедуемых принципах они вельми благородны, насколько это возможно для смертных людей. При этом бывшие дикарки, с оружием в руках добровольно вставшие в ряды аквилонского войска, тако же должны быть признаны благородными девицами дворянского достоинства, ибо Христос на Тайной Вечере сказал: «Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя...». Но самое тяжкое твое прегрешение - в утверждении, что клятва, произнесенная перед лицом Всемогущего Господа и скрепленная крестным целованием, может быть признана недействительной по каким-то формальным обстоятельствам. Мерзость это, которой нет равных, ибо когда начинают брать обратно крестоцеловальные клятвы, то в государстве рушится все сразу. Иди отсюда, фря поганая, и помни, что я немедленно доложу об этом разговоре Сергею Васильевичу, если хоть намеком услышу, что ты еще хоть к кому-нибудь обращался со своими бредовыми идеями!