Мы вышли покурить на 17 лет… - Михаил Елизаров

Луганский просил, чтобы в зале его называли, как дома на районе, — Кастет. Такое натужно-героическое прозвище из дешевого боевика.

Мне он так белозубо представился:

— Кастет!

Я будто бы наивно спросил: — А по имени? — и «братва» долго смеялась — оценили шутку.

Его звали Славик. Мы так к нему обращались. «Братва» нехорошо окрестила за глаза «Дружелюбным». Действительно, от его мужского простодушия делалось неловко, как от песни Газманова «Офицеры».

К примеру, Славик заводил про сауну и двух девчонок-малолеток пацанские рулады с лихим припевом: — Ох, и драл же я их!..

«Братва» своеобразно поддерживала разговор: — А я вот тоже вчера хорошо время провел, — реагировал Гена. — Носки стирал. Успокаивает очень… А тебе нравится носки стирать?..

Я, как филолог, видел расставленный капкан. Гена жаждал, чтобы Славик ляпнул бы что-то вроде: «Кто на что учился», — или «Стирать носки — занятие не мужское…»

Но Славик чувствовал опасность спинным мозгом, хихикал и отходил в сторону. И «братве» приходилось его терпеть. А может, не хотели обижать Виталия — все-таки он за Славика хлопотал…

В тот вечер Славик тоже тренировался. И сразу назвался груздем — с вами поеду!

Базарный пришелец поманил меня на вечернюю улицу. Открыл-закрыл багажник своей восьмерки, украдкой сунул тяжелый и короткий сверток, затем в придачу: — А вот тебе боекомплект…

То были патроны к охотничьему ружью — с латунными гильзами. Четыре штуки. Я чуть ли не бегом вернулся в зал. Уединился в душевой и развернул тряпичный сверток. Там лежал усеченный калека двуствольного ружья ИЖ. Рукоять была прихвачена синей изолентой. Черные обрубки стволов пахли кислым порохом.

Еще было четыре года до фильма «Брат». Обрез еще не романтизировали. Но я тотчас прочувствовал его убийственную харизму и поник.

А беспечный Славик увивался вокруг Коли, обхаживал, как деревенский ухажер с гармошкой. Что-то говорил, кружил, смеялся. Он будто и не боялся совсем. Значит, это не опасно — стрелка, белка. Но зачем тогда выдали обрез?..

Во что я ввязался… Не поздно ли еще отказаться? Наверное, можно! Отдать Коле обрез и просто навсегда уйти из зала… Но как он посмотрит на меня? Да, пожалуйста! Пусть смотрит! Кто мне эти люди? Если я уйду, то все равно их больше не увижу… А вдруг увижу?..

С этим паническим «постойпаровозом» в мыслях я не шел, летел домой. А там перед воркующим телевизором сидели отец и мать и даже не подозревали, какая «менязасосалаопаснаятрясина».

Ночью не спалось. Я на ладони перекатывал страшные патроны, изучал рыжие пятна окиси на гильзах. Вспоминал кривого Пашку. У нас когда-то тренировался. Поехал в Москву работать вышибалой в ночной клуб. Там загулявший посетитель по пьяни пальнул в лицо из револьвера дробовым патроном: — Я ведь еще в больнице этим глазом видел, — убивался Пашка, когда зашел к нам в зал — показать увечье. — Он вытекал, а я им видел!..

Все деньги, что заработал ночным клубным сторожем, Пашка оставил в институте Федорова. Но не помогло, глаз не сохранили. Вытекший, он без стеклянного протеза ссохся в кожаную щель с мутным проблеском белка. Так там даже не дробь была, в револьвере, а стружка…

Все утро, весь день я терзался. Как Ленский, представлял себя пронзенным. Майский вечерний Харьков словно нарочно освежили какой-то кладбищенской серебрянкой…

В зале были Юр Юрич, Гена и Коля Добро. Неторопливо тренировались, будто ничего не намечалось…

Я спросил: — Ну что, едем?!

— Не, — сказал Гена. — Отбой. Без вас разобрались.

На сердце радостные забренчали гитары. Развеселые цыгане сами съехали с базара. И «чертям» вернули «рафик»… Я чуть не захлебнулся от переизбытка счастливого воздуха в легких. Обошлось!

Рядом суетился Славик, пытался попасться сразу всем на глаза: — Жаль, жаль! Я прям настроился уже!

Что-то начал про своих луганских цыган рассказывать — как они приматывают ножи скотчем к руке, чтоб не выпали в драке…

— У меня тут это, — я полез в сумку. — Раз никуда не едем…

Юр Юрич с любопытством оглядел обрез: — Сицилийская лупара ижевского производства. Достойный агрегат… Утопить надо от греха!

— Зачем? — Я опешил. — И где?

— В Темзе, конечно…

Хохотнул за спиной льстивый Славик: — Смешно! В Темзе!..

Юр Юрич журил: — Мишаня!.. Нормальный же парень, из интеллигентной семьи…

— И Лимонова читал, — подытожил Гена, повернулся к Коле. — Братуха, а тебя вообще на день оставить нельзя…

— Да все путем, пацаны сами просились, — спокойно сказал Коля. — Давайте сюда…

Он забрал обрез и унес в раздевалку. На том и кончилось.

Патроны я на радостях забыл отдать. Они потом еще долго валялись дома — патроны…

Мне грезилось, что после того ижевского обреза я сделался для «братвы» своим. Бог знает, кем себя вообразил. Великовозрастным сыном полка, бандитским Ваней Солнцевым. Обманывался…

Выпить приглашала «братва». А если за столом появлялись новые люди, всегда рассказывали случай про Аслана. Как я его сразил потолком. Я смущенно раскланивался, точно со сцены, — мол, все так и было — и потолком, и кулаком — сам в это верил…

Пострелять свозили за город. За короткую мою бытность в армии я-то оружия толком не увидел. А у Юр Юрича имелся целый арсенал. Я вдоволь пострелял из ТТ, нагана и Макарова, из карабина Симонова, и даже из ПШШ — и такой раритет имелся, с барабанным магазином…

Две последние августовские недели я провел в Судаке. Ходил желанный и манкий по побережью. В Новом Свете ко мне подкрался какой-то заботливый родитель с фотоаппаратом: — Постойте в кадре с моей дочкой, пусть дома похвастается подругам, что за ней такой Тарзан ухаживал…

Я обнимал юную дурнушку за рыжее плечо. Сидел с ней в кафе. Выносил на руках из волн.

Вовремя насторожила одна отдыхающая дама: — Напрасно вы это делали. Тот с аппаратом ей вовсе не отец. Вот найдут ее мертвую в камнях, а на пленке — вы!..

Напугала… И ведь действительно, пропала на следующий день странная семья. Я в Судаке решился и второй раз за юность остриг длинные волосы. Будто переоделся во вражеский мундир. Утешался, что длинные волосы больше не соответствуют моему мироощущению. И во-вторых, вдруг рыжая отыщется в камнях…

Вернулся в Харьков, примчался в зал. И заревновал. Пока меня не было, «братва» приблизила Славика. Мне так показалось. Уж слишком самодовольно он расписывал, как вчерашним вечером на дороге беспонтовый «Жигуль» сшиб старика: — А старый дятел уже на асфальте сориентировался и перекатился под мою «Мазду», — но не тут-то было, Славик просто перенес проныру за шкирку на газон, и был таков…

«Братва» благосклонно слушала. А мне как-то и не обрадовались, словно не узнали.

Славик отпустил шпильку в мой адрес: — Я смотрю, ты причесон наконец-то нормальный сделал. Хоть в «Беркут» записывайся. Там у них нормативы галимые: пятнадцать подтягиваний на турнике, брусья — пятьдесят…

Юр Юрич почему-то поддержал шутку: — Да, Мишаня, он такой беркут, всех заклюет…

А тут еще мимо шел, ни сном ни духом, Виталий. Не понял сути и взялся отговаривать меня от хохляцкого омона, мол, лучше сразу поезжай во французский иностранный легион. И не понимал отчего все веселятся: — Я б сам туда рванул, да возраст не тот!..

Я, конечно, взбеленился и поэтому, когда Славик подставился словом: — Зря отказываешься, верная тема! — рискованно сказал: — У тебя, Славик, по жизни одна тема: образ Татьяны из «Евгения Онегина»…

Настала очередь Славика обижаться: — А ну, повтори! Ответь за Татьяну! — Принял стойку, изобразил все боксерские ужимки: корпус туда-суда, голова вправо-влево.

— Я ведь с тобой не драться буду Славик, я тебя просто гантелей ебну!..

Такая лоховская клоунада. «Братва» смеялась. Но до кровопролития не дошло. Помирились.

Тогда впервые ужаснула мысль — зачем коротал волосы? Пытался уподобиться «братве»? Они же — изначально другая каста, иная раса. Разве я этого не понимал?..

В прежнем виде я был неуязвим, а в самодельном костюме «пацана» меня подкалывал даже луганский Славик.

И Коля Добро скучным голосом добавил: — Жаль, был на Сагадеева похож…

На выходные «братва» позвала на шашлыки. У них было свое укромное место в лесопарке. Наверное, следует пояснить. «Лесопарк» — это как и «лесостепь», помесь, только в данном случае — природы с городом. У лесопарка не было четких границ, мы приехали туда, где дремучести было больше, чем парка.

Там в открытом кафе «Троянда» прелой сентябрьской порой состоялось представление. И Славик стал истинным гвоздем программы. Помню, каким же он вырядился франтом — кокетливая футболка без короткого рукава, невиданные джинсы, украшенные цепочками, остроносые кремовые туфли…

Кафе частично стояло на костях деревьев. Столы из пней, лавки из поверженных стволов — резервация для случайных посетителей. Была цивилизованная полянка с пластиковой мебелью. И была площадка-вип, на дощатой террасе, под тентом. Там расположилась «братва». Потом подъехали еще гости — гротескного вида бандиты, человек-снеговик — круглый и лысый, и человек-кабан — мясистый, желтоклыкий.