Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Провожая меня на пастбище, где я должен был увидеть Гюллюгыз, отец сказал:
— Будь спокоен, сынок. Занимайся своим делом. Дай аллах всем здоровья, когда покончим с молотьбой и зерно будет готово к помолу, обручим вас. А свадьбу наметим на весну следующего года.
Всю дорогу бегом я гнал Хну и осла, чтобы побыстрее обрадовать Гюллюгыз.
Схватившись за руки, мы прыгали и кричали от счастья. Каждый человек пережил в своей жизни что-то похожее, а кто не пережил, тот поймет, когда наступит его черед. Со мной это произошло в шестнадцать!
ОТЦОВСКИЙ НАКАЗ
После памятного разговора прошла неделя, а потом вторая, третья. Все уже привыкли к тому, что отец вернулся домой. Все утряслось, только отец стал часто отлучаться из дома, а иногда и надолго. В свои дела он не посвящал ни меня, ни мать. Мы знали, что он ходит в окрестные села (как азербайджанские, так и армянские). И к нему стали приходить какие-то люди, о которых мы раньше не слышали.
Однажды в нашем небольшом домике собралось сразу человек двадцать, из них трое были вюгарлинцы. Отец вышел со мной во двор.
— Я заметил, сынок, что ты облюбовал старую алычу на холме за нашим домом. Не согласишься ли ты сегодня посидеть под ней?
— А зачем?
— Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь посторонний, например волостной старшина или уездный начальник, знали, что у нас в доме собираются люди. Сказать откровенно, им это будет не по вкусу. Конечно, их здесь нет, но есть сельский староста Талыб. А он для тех двоих и глаза, и уши. Понятно?
— Понятно.
— А ты никому не говорил, что ко мне приходят люди?
— Никому.
— Молодец! Мы ведем интересные беседы, я расскажу тебе как-нибудь, если ты захочешь… А теперь иди к алыче.
Люди, собравшиеся у отца, просидели до позднего вечера. Гости, а среди них были и армяне, говорили по-азербайджански (в наших краях и армяне хорошо знают наш язык), но иногда я слышал и непонятные слова.
Чаще других у нас бывали армяне из деревни Пырноут. Среди мусульманских сел самое большое — Вюгарлы, а среди армянских — Пырноут. Если Вюгарлы насчитывали пятьсот дворов, то в Пырноуте дым поднимался над тысячью домами. Но так же, как у нас, жители Пырноута ходили на заработки в Баку. И, как мы, сидели впроголодь, когда наступала засуха или нападала на поля саранча. Не только бедность была бичом для пырноутцев: адским наказанием для них был их сельский старшина. Низкорослый, усатый и бородатый, злобный и свирепый, он измывался над сельчанами как мог. Плеть так и играла в его руках, норовя полоснуть по спине, по голове, по ногам. А ее рукояткой он любил тыкать в лица стоящих перед ним. Он никогда не появлялся в деревне один, а только в сопровождении казаков.
Наш волостной старшина Садых не отставал от него. Одна змея, наверно, их ужалила. Чуть завидев старшину, женщины прятались кто куда. Он (как наш, так и пырноутский) не ограничивался тем, что требовал для себя чихиртму из цыплят, а для своей лошади — отборный ячмень. Каждый из старшин выбирал для ночлега дом. И подавай ему самое дорогое белье, стеганые но шелку одеяла. А уж если ему приглянулась женщина и если она не скрылась вовремя, то беде не миновать. В каждом из семи сел, подвластных Садыху, у него было по жене.
Да, такого волостного старшину, как Садых, не сыскать во всем Зангезурском уезде.
Все бы ничего, но мой отец так был занят своими делами, что совсем позабыл о моих. Меня это беспокоило. Но неожиданное несчастье опрокинуло мои планы. Однажды ночью был зверски убит мельник — отец Гюллюгыз. Новость молнией разнеслась по селу. Я бросился к ее дому, но соседи сказали, что мельничиха с дочерьми на мельнице, где и произошло несчастье.
Кончилась жатва, и народ потянулся на мельницу молоть зерно. В такое время мельник Мамедкули работал круглые сутки, отдыхая урывками. В середине ночи вдруг остановились жернова. Мельник вышел посмотреть, в чем причина, и обнаружил, что кто-то завалил камнями арык. Вернувшись, он увидел, что большая часть смолотой муки уже насыпана в мешки, а какой-то неизвестный готовится погрузить их на арбу. Мельник хотел помешать, но неизвестный ударил его каким-то тяжелым предметом по голове и сбросил под мельничное колесо.
Я побежал к мельнице, но уже у околицы встретил скорбную процессию, несшую тело отца Гюллюгыз. Лица Гюллюгыз, ее сестры и матери были разодраны ногтями. Женщины с исступлением рвали на себе волосы и причитали. Сельчане вышли к воротам своих дворов, чтобы посочувствовать несчастным.
Гюллюгыз таяла как свеча. От горя и тоски она чахла на глазах.
Я молчал, с нетерпением ожидая осени, о которой говорил отец, — времени нашего обручения с Гюллюгыз.
Случалось, отец нанимался косить траву и ячмень и брал меня с собой. Мы так уставали, что было не до разговоров.
Но пришла осень, затем наступила зима, а отец и не думал возвращаться к разговору о помолвке.
* * *
Он по-прежнему пропадал в соседних селах. Мы с матерью его почти не видели. Но вот однажды, взволнованный, он принес весть, что русского шаха свергли с трона. Многие сельчане растерялись, но и отец и люди, которые часто собирались в нашем доме, на радостях поздравляли друг друга. Они говорили, что скоро начнется совсем другая жизнь.
Спустя несколько дней в село в сопровождении казаков приехал волостной старшина Садых. Всех созвали на сход у большой мечети.
Садых произнес длинную речь, а в конце предупредил:
— Вюгарлинцы! Не сходите с ума. Если даже их императорское величество шах и был не нашей веры, — при этих словах Садых низко поклонился, наверно из боязни перед русским шахом, — но он любил мусульман и защищал интересы правоверных. То, что наместник аллаха на земле свергнут, — тут он снова поклонился, — большая потеря для нас. Но не обманывайтесь! Если даже русского шаха нет, страной есть кому управлять, есть кому хозяйничать, показывая путь подданным. Мы все преданно, не щадя сил и жизни, служили русскому шаху, но впредь будем так же преданно служить нынешнему правительству. Хочу предупредить тех, кто, вернувшись из Баку, ведет в селе предосудительные разговоры, сеет смуту. Мало им было русского шаха, так они уже ругают
