Анти-Popper: Социальное освобождение и его друзья - Александр Бузгалин

Глава 21 посвящена, главным образом, проблемам накопления и цикла, и анализировать ее просто неинтересно, потому что здесь Поппер ограничивается весьма поверхностными и немногословными замечаниями, в то время как за этим блоком проблем (анализом Маркса цикла, тем, что из этого следует и каковы возможные последствия перенакопления капитала) стоит огромный пласт серьезных экономико-теоретических работ (в том числе — не- и антимарксистских), и этот спор гораздо более интересен и профессионален, чем это представляется Попперу. Поэтому адресую заинтересованного читателя к работам экономистов-марксистов, начиная с Ленина, Туган-Барановского, Гильфердинга, Розы Люксембург, включая целый ряд ученых середины XX в. и заканчивая книгами по динамике капитализма Д. Робинсон и Эрнста Мандела. Один из наиболее интересных примеров — дискуссия «Кембридж — Кембридж», где сторонники синтеза марксизма и посткенсианства, с одной стороны, и неолиберальной экономической теории — с другой, пытаются показать природу капитала и закономерности его воспроизводства и аргументируют ту или иную позицию в споре о справедливости экономической теории Маркса.

2.4. Этика

Глава 22 «О моральной теории историцизма» названа так несколько странно неслучайно. Здесь, по сути дела, речь идет об этической теории Маркса, но не только. В данном случае Поппер занимает достаточно двойственную позицию, в чем он, в общем-то, и сам отдает себе отчет. С одной стороны, он многократно расшаркивается перед Марксом в том смысле, что он понимает нравственность позиции самого Маркса. Он достаточно справедливо показывает, что Маркс в своих работах и объективно, и субъективно никогда не был моралистом, но тем не менее в работах Маркса имеется некоторая этическая составляющая. Есть тезисы, с которыми действительно можно согласиться. К их числу относятся, например, следующие:

«Маркс не восставал против богатства и не славил бедность. Он ненавидел в капитализме не накопление богатства, а его олигархическую сущность. Капитализм вызывал у него отвращение, потому что богатство в этой системе подразумевает политическую власть в смысле власти над другими людьми, потому что рабочая сила превращена в товар, т. е. люди должны продавать себя на рынке труда. Эта система была ненавистна Марксу тем, что напоминала рабство… Маркс, как я полагаю, избегал подобного изложения теории морали, так как терпеть не мог проповедей. Испытывая глубокое недоверие к моралистам, которые обычно проповедуют трезвость, а пьют вино, Маркс не был склонен формулировать в явном виде свои этические воззрения. Принципы человеколюбия и порядочности были дм него вещами само собой разумеющимися, не требующими обсуждения. (Ив этой сфере он оставался оптимистом.) Он обрушивался на моралистов, потому что видел в них льстивых апологетов общественного строя, который считал безнравственным. Он критиковал поклонников либерализма за их самодовольство, за отождествление ими действительной свободы с формальной свободой, которая существовала в рамках системы, уничтожавшей действительную свободу. По сути дела, в этом выразилась его любовь к подлинной свободе. Более того, несмотря на свое тяготение как философа к холизму, он безусловно не был комективистом, ибо полагал, что государство со временем „отомрет“. По моему убеждению, Маркс, в сущности, исповедовал веру в открытое общество (Выделено мной. — А. Б.)» (с. 229, 230).

В данном случае трудно сказать, что Поппер в этих идеях разделяет, а что нет. Возникает такое ощущение, что здесь Поппер фактически солидарен с Марксом, неслучайно он приписывает ему «веру» в открытое общество. И Поппер здесь, как ни странно, прав, но только в одном смысле. Если под открытым обществом понимать последовательную реализацию либеральных ценностей и ценностей демократии (что на абстрактном уровне, пожалуй, Поппер бы поддержал), то Маркс действительно всегда был последовательным сторонником открытого общества как (и здесь начинаются отличия Маркса от Поппера и других теоретиков «открытого общества») одной из стадий на пути движения человечества к «царству свободы», а именно такой, где негативная свобода, «свобода от», развивается в большей степени, нежели во всех предыдущих социально-экономических, социально-политических и духовных системах.

В этом смысле Маркс был и все марксисты будут сторонниками максимально полного развития прав и свобод человека и демократических институтов. В этом смысле Маркс и все марксисты всегда были и будут последовательными гуманистами, в отличие от сталинистских мутаций марксизма. Но это, к сожалению, не все, о чем следует вести речь в связи с попперовской трактовкой этики Маркса. Во многих случаях здесь необходима серьезная полемика. В частности, это касается тезиса об активизме марксизма:

«В ряде ранних сочинений Маркс особо выделяет требование, чтобы люди проявляли себя в действиях. Эта его позиция, которую можно назвать активизмом, наиболее четко сформулирована в последнем из его „Тезисов о Фейербахе“: „Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его“» (с. 232).

«Глубокая пропасть разделяет активизм и историцизм Маркса, и эту пропасть еще более углубляет его доктрина, согласно которой мы должны подчиниться чисто иррациональным силам истории. Ведь раз он осудил как утопические любые попытки применить разум для разработки проектов будущего, то выходит, что разум не может играть какую то ни было роль в созидании более разумного мира. Я убежден, что подобную точку зрения отстоять невозможно и что она неизбежно ведет к мистицизму» (с. 232).

Здесь мы вновь должны будем вернуться к тому, с чего начали нашу критику Поппера — к непониманию им философии истории марксизма как диалектического единства отношений отчуждения, которые подчиняют человека внешним, стоящим над ним силам экономической и социальной жизни, силам духовного и политического угнетения, с одной стороны, и активной социальной ролью человека как творца истории — с другой. Я достаточно подробно выше комментировал Марксову трактовку так называемой «родовой сущности человека», которая показывает, что человек есть деятельностное существо, что эта генетически всеобщая черта человеческой деятельности, проявляющаяся в непосредственных или превращенных формах, присуща каждому человеку и человеческому сообществу в целом. Более того, человек является «социальным животным», выражаясь языком XIX в., которое способно не только осуществлять производственную деятельность, т. е. быть активным в сфере производительных сил (это уже язык марксизма), но и быть активным в сфере социально-экономических, социально-политических и духовных отношений, сознательно воздействуя на происходящие в обществе процессы.

Другое дело, что при этом деятельность отдельной личности может играть очень ограниченную или достаточно значительную роль (впрочем, к проблеме роли личности в истории Поппер не обращается, и она остается за рамками нашей дискуссии). Но то, что реальные качественные изменения в истории невозможны без активного действия масс, в той или другой степени осознанного (кстати, тоже сложнейшая и очень важная проблема, которую Поппер не ставит, но которую мы поставим в конце книги), — это аксиома марксизма. Неспособность Поппера соединить эти два полюса в рамках единой философии истории и понять, что именно так они соединены в работах и Маркса, и последующих творческих марксистов, неслучайна. Это в полной мере характеризует, во-первых, плоско-формальный метод самого Поппера; во-вторых, его ориентацию на филистера, для которого понимание закономерностей диалектического развития и сложной теоретической модели, основанной на методе восхождения от абстрактного к конкретному, является «терра инкогнита».

Пожалуй, наиболее интересный объект для полемики — то, что Поппер называет историцистской теорией морали Маркса. Пересказывая Маркса, он приписывает ему следующую позицию:

«…поскольку любое решение „морально“ лишь относительно некоторого принятого ранее кодекса морали, мое основополагающее решение вообще не является „моральным“ решением. Вместе с тем оно есть научное решение. Ведь мне, как обществоведу, нетрудно представить себе картину надвигающихся событий. Я в состоянии понять, что буржуазия и вместе с ней ее система морали обязательно исчезнут. Я сознаю неизбежность такого развития событий. Попытка противиться ему была бы безумием, точно так же, как было бы безумием пытаться действовать вопреки закону тяготения. Вот почему я сделал решающий выбор в пользу пролетариата и его морали. И это решение основано только на научном предвидении, на научно-историческом пророчестве» (с. 235).