Хамелеон. Похождения литературных негодяев - Павел Антонинович Стеллиферовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одним словом, задуманное Глумову блестяще удалось – он стал «своим», всем «тузам» пришелся ко двору и должен был вот-вот войти в их круг. Но… Как всегда, случилось непредвиденное. Дневник Глумова, в котором он писал правду о благодетелях, сделался достоянием гласности. Обман, скандал, все возмущены! «Милостивый государь, – заявляет от их имени Крутицкий, – наше общество состоит из честных людей». И все подхватывают: «Да, да, да!»
Мы помним, что «родственники» Глумова тоже попадали в разные переплеты, но умели или надеялись всякий раз выйти сухими из воды, потому что в главном никогда не переступали границы, отделяющей «наших» от «чужих». В общем-то не переступил ее и Глумов, хотя заявил в сердцах: «Но знайте, господа, что, пока я был между вами, в вашем обществе, я только тогда и был честен, когда писал этот дневник».
Да, он нарушил правила игры, но не настолько, чтобы оказаться по другую сторону баррикад. «Чем вы обиделись в моем дневнике? Что вы нашли в нем нового для себя? Вы сами то же постоянно говорите друг про друга, только не в глаза. Если б я сам прочел вам, каждому отдельно, то, что про других написано, вы бы мне аплодировали».
Действительно, каждый из присутствующих наедине с Глумовым злословил о других и получал от этого удовольствие, что не мешало им держаться вместе, ибо «совершенная противоположность убеждений» была лишь внешней, не затрагивающей устои. Не покусился на них и Глумов. Он просто выбрал свой путь восхождения. Глумов – не Чацкий. Разрыв с кружком Турусиной означает для него «все»: потерю денег и положения в обществе. А это как раз те ценности, которые имеют первостепенное значение и для остальных. Значит, дело не в разнице идеалов и принципов, а в оплошности: «На всякого мудреца довольно простоты». Молод еще, но это пройдет.
Он ведь не чужой, он свой, удобный и полезный. Это прекрасно знает и сам Глумов: «Я вам нужен, господа. Без такого человека, как я, вам нельзя жить. Не я, так другой будет. Будет и хуже меня, и вы будете говорить: эх, этот хуже Глумова, а все-таки славный малый». Знают и остальные. По мере развития событий и врастания Глумова в общество «честных людей» понимание этого многократно увеличивалось. Даже разоблачение отступника уже не может остановить сближения сторон – им, бесспорно, нельзя друг без друга. Те, кому угождают, и те, кто угождает, созданы друг для друга. Они ищут и находят своих. А потому реалист Островский завершает повествование о торжестве подлости и гибели ума на «оптимистической» ноте.
Крутицкий. А ведь он все-таки, господа, что ни говори, деловой человек. Наказать его надо; но я полагаю, через несколько времени можно его опять приласкать.
Городулин. Непременно.
Мамаев. Я согласен.
Мамаева. Уж это я возьму на себя.
И приласкают, и простят, и Глумов вернется (в «Современной идиллии» Салтыкова-Щедрина мы увидим, как Глумов даже превзойдет своих покровителей в «процессе мучительного оподления»). Чацкого бы не стали возвращать. Да он бы и сам не вернулся. Вроде бы и похожи ситуации, но только снаружи…
К сожалению, в глумлении над нравственными устоями человека, когда ум, талант, знания приносятся в жертву благополучию, покупаются и продаются, персонажи Островского не одиноки. Классика не раз давала тому яркие примеры. Давала их, естественно, и жизнь. Вот один из них. Может быть, не самый яркий, но весьма типичный. Из похождений уже знакомого нам Трофима Лысенко.
Юрий Жданов в 1941 году окончил химический факультет МГУ. Еще будучи студентом, интересовался философскими вопросами естествознания, проблемами генетики. В 1947 году он, сын всемогущего А. А. Жданова, был назначен заведующим Отделом науки ЦК ВКП (б). Внимательно изучив состояние и перспективы развития отечественной биологической науки, Жданов-младший, человек самостоятельно мыслящий и образованный, убедился, что подлинной борьбы научных направлений нет. Она подменена политиканством Лысенко и шельмованием действительно талантливых ученых.
10 апреля 1948 года в Москве, в зале Политехнического музея, на очередной семинар собрались лекторы обкомов и крайкомов партии. Перед собравшимися выступил новый заведующий Отделом науки ЦК. Он рассказал о состоянии биологической науки в стране, об ошибках Лысенко, о монополии в науке, о зажиме важных направлений, способных принести пользу сельскому хозяйству. А также о расцвете псевдотеорий, что на практике лопаются как мыльные пузыри, о несбыточных обещаниях скорых успехов в аграрной политике, которыми много лет кормит страну Лысенко.
Казалось, справедливость будет восстановлена, а доклад «Спорные вопросы современного дарвинизма» станет водоразделом между прошлым и будущим биологической науки и практики. Веское слово, подкрепленное доводами признанных ученых и партийным авторитетом выступавшего, должно похоронить лысенковщину. Сколько надежд затеплилось, сколько убеждений окрепло! Но…
Трофим Денисович слушал оратора из комнаты, примыкавшей к залу Большого лектория. Он не рискнул вступить в открытый спор с оппонентом, но и сдаваться не думал. Сочинил письма Сталину и Жданову-старшему с жалобой на преследования и попросился в отставку с поста президента ВАСХНИЛ. К посланию приложил краткий конспект обвинений в свой адрес, содержавшихся в речи Жданова-младшего. Чуть позже, не дождавшись ответа, подал министру сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктову, предоставившему ему стенограмму выступления, официальное прошение об отставке. Это были хитрые ходы искушенного политика, рассчитанные на дезориентацию научных противников и замешательство в руководстве страны.
В июле того же года Лысенко был приглашен к Сталину. И вновь пообещал в кратчайшие сроки коренным образом исправить положение в сельском хозяйстве, рассказал о якобы успешных результатах проверки нового сорта пшеницы и попросил разрешения назвать ее «Сталинской ветвистой». И, конечно, опять пожаловался на тех, кто травит его, преданного делу социализма верного продолжателя мичуринского учения.
Результат был великолепен. Лысенко сказал именно то, что ждал от него Сталин. Были отменены свободные выборы в ВАСХНИЛ и приказано провести внеочередную сессию академии, на которой от лица партии объявить запрет на исследования генетиков, как приверженцев буржуазной науки. Текст доклада Лысенко прочитан и выправлен лично Сталиным.
Успех Лысенко дорого обошелся советской науке: работы генетиков были свернуты, многие ученые дискредитированы и опорочены, в состав
