«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев

как два голубка». — «Да, да, я останусь, останусь! — радостно шептал папа. — Ты самая красивая на свете. Я останусь с тобой. Я уже все, все забыл».

Красавица обняла папу, погладила его волосы и тихо прошептала: «А потом, если хочешь, мы возьмем к себе и твоего сыночка. Я стану его мамой, буду очень его любить, и он тоже полюбит меня…»

— Нет, нет! — вскрикивает вдруг мальчик. — Я не буду ее любить. Я не хочу к ней.

Он плачет.

— Ты моя мама, ты! Я хочу остаться с тобой!

Мать не может досказать свою сказку. Она тоже плачет, прижимая головку сынишки к своей пылающей мокрой щеке. Слезы их смешиваются, и прерывающимся голосом она шепчет:

— Молчи, молчи… Это ведь только сказка.

— Гадкая, плохая сказка!.. — всхлипывает мальчуган. — Плохая!.. Плохая!

Это была первая мамина сказка, в которую мальчик не хотел верить.

1929

Перевод Б. Ростова.

СМЕШНЫЕ ИСТОРИЙКИ

1

Улицы тянутся серыми туннелями, улицам нет конца… С диким хохотом весело мчится зимний ветер, гонит-подгоняет мелкий снежок, и вот уже закружилась вьюга, осыпая прохожих ледяными иголками.

Холодно, неприютно…

На углу зябнет парнишка. Обыкновенный, ничем не примечательный, оборванный паренек. Весь дрожит от стужи, а не уходит — стоит, крепко зажав под мышкой небольшой заплатанный мешок. Напротив, под занавешенными окнами большого дома, на тротуар свалены кучи угля — вагон, а может, и два, кто его знает! Глаза у парнишки горят, словно два уголька. Он ждет, когда опустеет улица, чтобы наполнить черными кусками угля свой заплатанный мешок.

Из-за церкви появляется дама — в меховом манто да еще с двумя лисами вокруг шеи.

— Эту еще куда несет?

У паренька зуб на зуб не попадает. Он очень продрог и очень озлоблен — ему даже в голову не приходит, что под меховым манто кроется сострадательное сердце.

Дама замечает озябшего паренька.

— Малыш, а малыш! — ласково подзывает она. — Что ты тут делаешь? Иди-ка скорей домой. Видишь, какой мороз!

— Тебе-то что? Проваливай! — стуча зубами, огрызается паренек.

Сострадательное сердце, скрытое под теплым меховым манто, жестоко ранено.

— Фи!.. Невоспитанный уличный мальчишка! — и дама, скривив карминовые губки, прибавляет шагу.

Вьюга осыпает ее тысячью мертвых белых бабочек…

Паренек озирается: ни души! Подбежав к куче угля, посиневшими ручонками разгребает снег и хватает большой, сверкающий кусок. Торопливо разворачивает мешок, но кусок велик, а замерзшие руки не в силах удержать драгоценную добычу.

— Стой! Ах ты…

Паренек замирает.

Двое полицейских. Оба — огромные, усатые…

Один из них тяжелой своей ручищей хватает паренька за тоненькую шейку, поворачивает к себе бледное личико и замахивается свободной рукой.

Р-раз!

— Воровать, да?

Р-раз!

Из носа у паренька хлынула кровь, побежала ручейками по посиневшим губам и закапала на белую пелену снега.

Забавная картинка: тщедушное тельце, выпачканная рожица и капли крови на снегу.

— Убирайся отсюда, слышишь? — кричит усатый. В сущности, голос его полон добродушия. — Домой иди!

Урок дан. Воспитатель догоняет своего напарника.

— Зря ты так… — говорит тот.

— Пускай не ворует.

— Да я не о том. Зря ты его по носу… Вон кровь пошла… Я в таких случаях — раз! — и в грудь. И повнушительней будет, и кровь не течет.

Полицейские шагают дальше.

— Это ты дельно, — отвечает первый. — В грудь надо бить: и повнушительней, и кровь не течет.

2

Шуршат автомобили, громыхают грузовики и, разбрызгивая грязь, хрипло сигналят:

— Ту-ту-ту! Ту-у!

Трамваи поскрипывают по рельсам, отчаянно звеня:

— Дзинь, дзинь, дзинь!.. Дзинь, дзинь!

Берегитесь, кому жизнь дорога, — узка улица Пиротская.

— Ту-ту-ту!.. Дзинь, дзинь, дзинь!..

На столбе плакат: «Не ходите по мостовой!»

Но и на тротуарах тесно, не протолкнуться.

Сквозь человеческий муравейник пробирается слепой. Он идет неуверенно, постукивает палкой не только впереди себя, но и по сторонам. Прежде чем сделать шаг, ногой ощупывает дорогу. А ведь, казалось бы, ему ли не знать тут каждый камешек! Год за годом, изо дня в день, торопясь, проходил он по этой улице на фабрику. До того дня, когда пар, которому надоело жаться в старом котле, пробил трубу и хлестнул его по глазам.

Навстречу слепому идут мать с ребенком. Богато одетая мать и богато одетый ребенок, мальчуган с добрыми глазками.

— Мамочка, этот дядя слепой?

— Слепой, детка. Посторонись, дай ему пройти.

— Подать ему милостыньку, мамочка?

— Подай.

Мальчик догоняет слепого рабочего, хватает за рукав.

— Вот, дядя, возьмите.

Слепой останавливается. Мальчуган вкладывает ему в руку маленькую никелевую монетку. Пальцы слепого сжимаются, стискивают монетку, но тут же разжимаются снова. Монетка со звоном падает на плиты тротуара.

Губы слепого кривятся от боли.

— Я… я не нищий!

И он торопливо уходит. Кто-то толкнул его, он пошатнулся, потом выпрямился, и вот уже снова шагает дальше.

Мальчик смотрит на упавшую монетку и никак не может понять, отчего отвергнуто его подаяние.

Он нагибается, подбирает свою монетку и возвращается к матери.

— Мама, он не берет…

— Тем лучше. Купишь себе баранку.

— Он говорит: «Я не нищий».

— Смешно! «Не нищий»… Ну, так станет нищим. Ты видел, какие на нем лохмотья?

Ребенок смущенно моргает: он не в силах понять, что кажется его матери смешным. Оборачивается, чтобы еще раз увидеть слепого, но тот уже затерялся в толпе…

1930

Перевод М. Михелевич.

МАЛЕНЬКИЙ ПРОЛЕТАРИЙ

Как-то под вечер я проходил по улице Боровец. За оградой католического храма плакал ребенок. Я зашел во двор и увидел — малыш лет трех, худенький, с длинным бледным личиком, в жалких лохмотьях, сидел