Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И тогда, — сказал он, — послушаем членов бюро и их предложения.
После митинга, на котором мы выступали, я пригласил Бахшали зайти к нам. Керим, как всегда, остановился у нас, поэтому для него особого приглашения не требовалось.
Бахшали обрадовался моему приглашению — после ссоры в доме Багбани мы с ним не виделись.
Когда мы сидели за столом, я заговорил о том, что меня волновало в эти дни больше всего:
— Дядя Бахшали, ты хорошо помнишь Ясин-бека, сына Гюрзали-бека из Гиндарха?
Он внимательно взглянул на меня:
— Того, кто сватался к родственнице Вели-бека?
— Того самого.
— А что это ты вдруг вспомнил о нем?
— Ты сам знаешь, дядя Бахшали.
Бахшали отвел взгляд. Кеклик с Ильгаром затихли в соседней комнате, Керим еще не пришел. Я решил не торопить Бахшали, терпеливо ждал.
— Ты храбрый, сильный человек, Будаг, я уже не такой, годы дают знать… В мое время следует думать: прежде чем войти, как выйти.
— Знаешь, дядя Бахшали, как говорят у нас в народе: одни живут для того, чтобы есть, а другие едят для того, чтобы жить! Нельзя быть для всех хорошим! И нет такой вещи, которая была бы хороша для всех!
— Тебе легко рассуждать, Будаг, — грустно сказал он, — а я хочу умереть в собственной постели от старости.
— Как тебе не совестно, дядя Бахшали! Все не можешь забыть щедрот Вели-бека? Не можешь забыть хлеб из его рук? Но ведь ты за этот хлеб работал не покладая рук!
— И вовсе не поэтому. Огонь нельзя потушить огнем, Будаг!
— По-твоему, надо поручить базар вору и смотреть, что из этого выйдет?!
Он молчал, опустив голову.
— Дядя Бахшали! Вспомни моего отца, который всегда бросался в бой за справедливость! Если бы не ты и не Гасан-бек, он бы ушел из жизни на два года раньше!
— А где теперь Гасан-бек, ты знаешь?
— Конечно, знаю и не могу себе простить, что пока никак ему не помог! Но придет время, и я доберусь до тех, кому он мешал!
— А знаешь ли ты, почему арестовали Гасан-бека?
— Скажи, дядя Бахшали, если можешь!
— Он первым узнал Ясин-бека, когда тот появился в наших краях под именем Чеперли. Но он ничего не мог доказать, зато его обвинили в национализме и связи с мусаватом. И тогда же намекнули всем, кто мог узнать Ясин-бека, что им грозит расправа.
— И ты молчишь? Знаешь и молчишь?! Я всегда считал тебя честным человеком, дядя Бахшали…
Он молчал.
— Если эти твои слова — правда и если ты относишься ко мне как к сыну, то знай: через некоторое время тебе придется доказать это. Чеперли написал на меня жалобу, и если я не докажу, кто он такой, то из-за твоей трусости меня выгонят из партии!
— Хорошо, сынок, когда надо будет, я скажу всю правду.
— И о Гасан-беке тоже!
Когда в тот вечер пришел Керим, Бахшали уже не было. Я передал Кериму подробно свой разговор с Бахшали и попросил побыстрее выяснить все о колхозном счетоводе Авезе — сводном брате Ясин-бека.
* * *
— Мы слушаем вас, товарищ Чеперли! — обратился инструктор Заккрайкома к председателю райисполкома, который приехал в Агдам перед самым началом заседания бюро райкома.
— Меня зовут Салим Чеперли. Фамилию Чеперли я взял по названию деревни, из которой родом моя мать. Жил в селе и учился в моллахане.
Чеперли, наверно, заранее отрепетировал свою речь: говорил гладко, словно по написанному читал. Свое выступление он построил так, чтобы поменьше говорить о себе, а весь удар сосредоточить на моих промахах и недочетах. Он четко перечислил все то, что мне когда-то поставил в укор Мадат Кесеменский в том памятном разговоре (о моих связях с бывшими беками).
— Я прошу, чтобы члены бюро оградили меня от клеветнических наскоков Будага Деде-киши оглы, который, используя служебное положение, оскорбляет и унижает достоинство председателя райисполкома, — закончил он свое выступление.
Потом слово предоставили мне. Я начал так:
— Выступавший до меня сообщил членам бюро в присутствии инструктора Заккрайкома, что он учился в деревенской моллахане. Прошу его прочесть хотя бы одну суру из Корана.
— Здесь заседание бюро, а не мечеть, где выдают удостоверение моллы, — бросил со злостью Чеперли.
— Это мелочь, Чеперли, не цепляйся к словам, а лучше побыстрей читай какую-нибудь суру Корана, — посоветовал инструктор крайкома.
— С тех пор прошло много лет, я не помню, что вчера говорил, а Коран забыл и подавно!
— Я тоже учился в моллахане, но суры Корана помню, если даже меня разбудить ночью! — продолжил я. — А теперь пусть выступавший до меня скажет, когда и где вступил в партию и кто давал ему рекомендации?
Чеперли недоуменно взглянул на инструктора, но тот не сказал ни слова в его поддержку. Бросив на меня злобный взгляд, Чеперли всем своим видом демонстрировал, что вспоминает. Но я-то знал, что вспомнить ему нечего.
— В партию я вступил в подполье, когда служил в мусаватской армии. Имен рекомендовавших меня людей с ходу назвать не могу, надо вспомнить… По-моему, кого-то из них убили в Гяндже, — промямлил он.
— Я думаю, товарищи коммунисты, что каждый из вас помнит тех людей, которые ручались за него перед нашей партией!.. А теперь я хочу спросить у выступавшего до меня, знакомо ли ему имя Ясин-бека Гюрзали? И когда он решил сменить это имя на имя Салима Чеперли? И какова причина этой перемены?
В зале поднялся шум. Члены бюро недоуменно пожимали плечами; другие, наклонившись к уху соседа, что-то горячо доказывали. Нури подмигнул мне, что не укрылось от глаз инструктора Заккрайкома. Он поднял руку, призывая присутствующих к тишине.
— Товарищ Чеперли, — сказал Мадат Кесеменский спокойным тоном, — вы слышали вопросы Будага Деде-киши оглы? Что вы на это скажете нам?
— Это надо еще доказать! — крикнул Чеперли и обратился к инструктору: — Я бы хотел на пять минут поговорить с вами наедине.
Я разозлился; не ожидая, что ответит инструктор Чеперли, продолжил:
— Приобретя подложным путем партийный билет на имя Салима Чеперли, Ясин-бек Гюрзали сумел, пользуясь доверчивостью наших людей, занять руководящий пост, чтобы мстить за то, что его бекский род уже не может пользоваться привилегиями, которые были у него в старые времена. Но Ясину Гюрзали никогда не спрятать истинное свое лицо, тем более что жизнь оставила на нем свою отметину! Смотрите сами! — Я рассказал о ране, нанесенной Ясин-беку женихом сестры Вели-бека, и о шраме, который навсегда
