Крушение империи - Михаил Козаков

На глаза Андрею Петровичу попался худенький подпрапорщик; он застенчиво улыбался большим, растянутым да ушей ртом.

— Постройте полк! — кинулся к нему Громов.

— И во сне не снилось такое… Засмеют меня! — Испуг и растерянность желтой краской бросились в лицо широкоротого.

— Мы все равно что на позициях, понятно? — заорал на него Андрей Петрович и потряс за плечи.

И тогда подпрапорщик отдал команду, и голос у него оказался зычный и тяжелый, которому нельзя было не подчиниться. Полк в боевом порядке выступил на защиту революции.

Теперь с каждым часом солдаты — пулеметчики, саперы, кавалеристы — все больше и больше убеждались, что их восстание будет успешно только в союзе с рабочей массой и под его знаменами. Не случайно первые восставшие полки — литовцы и волынцы — прежде чем продефилировать перед Таврическим дворцом, направились на Выборгскую сторону — в центральный рабочий лагерь революции.

Андрей Петрович был тем первым человеком, кто рассказал больному Ваулину о событиях партийной жизни. Установить связь со Шведом удалось в день, когда стало известно об отречении царя.

В одной из комнат чердачного помещения на Кронверкском проспекте к Андрею Петровичу подошел солдат с широкими иглистыми бровями. На нем была новенькая ворсистая шинель и такая же новенькая фуражка. Это был Николай Токарев.

— Вы товарищ Громов? Мне на вас указали, — сказал он.

— Где ваша часть стоит? Когда надо? — быстро вопросом на вопрос ответил Андрей Петрович. — Кого-нибудь обязательно пошлем. Что, эсеры заели? Или милюковцы ведут к присяге новому идолу, — что?

— Да совсем не то, товарищ! — заулыбался Токарев. — Вы уж это по привычке, я вижу… Я сам большевик, и, ежели что, сам, пожалуй, мог бы речугу солдатам… Вы Громов или не Громов?

— Всю жизнь Громов!

— Ну, значит, к вам я попал. Записка вам от товарища Сергея Леонидовича.

— Да ну! Куда пропал он, — а? — обрадовался Андрей Петрович и выхватил из рук солдата записку. — Вот оно что… — сокрушенно протянул он, мигом пробежав ее глазами. — В такое-то время… ох, черт! Обязательно прибегу, обязательно! А ваша часть-то где? — неожиданно заинтересовался он.

— Была на Шпалерной, — весело усмехнулся Токарев. — Ожидала веревки или пятнадцать браслетов на ноги в Сибирь. А теперь, сами видите, — гуляем!

Ласковая хитринка светилась в светло-голубых глазах его нового знакомого.

«Вот ты каков… — приветливо говорили глаза. — Балагур, значит?»

Большой день был сегодня в ПК: собрались послушать первый доклад о «текущем моменте» — пришли слушать Молотова.

В черном пиджаке поверх светлой косоворотки, застегнутой у шеи на две крупные пуговицы с широкими дырочками, заложив руки за спину, он, что-то обдумывая, ходил в конце комнаты, дожидаясь открытия заседания.

Но начать собрание было не так-то легко: ежеминутно открывалась дверь, и членов комитета теребили, обступая со всех сторон, вновь прибывшие люди. Вопросов к ПК и предложений было бесчисленное множество.

Пришел балтиец-подпольщик. Высокая флотская фуражка сдвинута была набекрень, волосы растрепанными колечками опустились на выпуклый запотевший лоб, широкая бровь нервно вздрагивала, искрившиеся глаза искали кого-то. Они быстро пробегали по лицам и фигурам наполнивших комнату людей.

Вот они нашли того, кого надо было:

— Лев Михайлович!.. Лев Михайлович, можно вас на минутку?

Балтиец, протиснувшись в дальний угол комнаты и сняв фуражку, крепко и долго пожимал протянутую ему Львом Михайловичем руку.

— Привет дорогим балтийцам… Браво морякам!

Это был Михайлов-Политикус — хозяин помещения. Он ведал статистикой Биржи, и не раз в его чердачной комнате собирались нелегально питерские большевики. И теперь, в первые дни легального существования ПК, он председательствовал в его заседаниях.

— Что скажете, дорогой друг? Чем вы нас порадуете?

Он положил руку на плечо моряка, другой удерживал за талию Громова, с которым еще не закончил разговора.

Моряк, обращаясь к ним обоим, стал выкладывать свои предложения Петербургскому Комитету.

Дело вот в чем.

В борьбе с небольшими шайками протопоповских городовых партизанский метод борьбы увенчался успехом. Но должно быть совершенно ясно, что дои столкновении с настоящими воинскими частями, не вовлеченными еще в революцию, петроградский гарнизон боя не выдержит. А между тем носятся слухи, что с фронта идут большие силы для подавления революции. Этой возможной угрозе надо противопоставить революционную организацию армии. Но буржуазному думскому комитету это не под силу. Восставшие солдаты не могут ему доверять. Да и не следует: любая политическая подачка со стороны монархии может превратить Таврический дворец в несомненного изменника народному движению. Поэтому нужно немедленно иметь свою большевистскую военную организацию.

— Дело! — сочувственно похлопал Михайлов по плечу. — Дело. Создать свою, собственную, говорите, — а?

Моряк закивал головой:

— Обязательно, Лев Михайлович!

— Обязательно, друг мой, — повторил Михайлов. — И для распространения наших идей среди солдат и для организации войск. Защищать революцию еще придется. Громов, вы как думаете: придется ведь, — а? Зачем в долгий ящик откладывать? Оставайтесь: после доклада Молотова и обсудим. Идет? Ну вот и договорились. А договорились — значит, сделаем.

Он часто улыбался: очень спокойной, светлой улыбкой жизнелюба — этот человек с веселыми глазами, черными, по-киргизски опущенными вниз усами и рано поседевшими, серебряными волосами. Они слегка вились от темени до затылка. Плотные розовые щеки его были всегда выбриты, лицо — всегда гладкое и чистое.

В этой комнате было еще двое седоволосых, хорошо известных организации людей: от латышского района — сутуловатый, аккуратно одетый, с седыми усами над яркой губой, с белой лёгкой шевелюрой, выступавшей мысом на лбу, и большеголовый, лысеющий, с густой бородой — старый большевистский литератор Ольминский.

Он приехал из Москвы сюда для контакта. И — наткнулся в первый же момент на Бориса Авилова. Наткнулся — и был огорошен: Авилов развивал в разговоре типично меньшевистские идеи.

— Мы переживаем буржуазную революцию, — говорил он, — и потому задача и обязанность рабочего класса в том, чтобы полностью, не за страх, а за совесть, поддерживать Временное правительство.

— Так-таки не за страх, а за совесть? — холодно усмехнулся старик Ольминский и сердито засопел в бороду, зажав ее в кулаке.

Авилов произносил пространные доктринерские филиппики в защиту своей позиции, немилосердно цитировал свои старые статьи, несправедливо, мол, забытые последователями Ленина, вооружал свою речь тяжеловесными научными ссылками, предлагал всем устроить его, Авилова, доклады по теоретическим, программным вопросам.

Узколицый, стриженный бобриком, с бледным сухим лицом и суетливо загорающимися глазами, он переходил от одной группы пекистов к другой, выискивал своих сторонников, но их не оказывалось.

После первых же слов Молотова он поспешно вынул из пиджака распухшую от вложенных в нее бумажек клеенчатую записную книжку и стал в ней что-то записывать: он, конечно же, должен будет оппонировать!..

— Революция не кончилась. Она еще только начинается, товарищи, — сказал Молотов.

Голос его звучал тихо, но внятно. В меру длинные фразы выслушивались легко, без напряжения. Они были построены несложно, логически дополняя одна другую. Оратор довольно часто делал паузы, иногда и продолжительные: в десятка полтора секунд — но ни у кого в тот момент не было ощущения, что Молотов сбился в своей речи. Напротив, за паузой следовало начало новой мысли, еще до того не высказанной.

В речи не было громоздкого авиловского академизма, вызвавшего неприязненное отношение Андрея Петровича, но в ней была та уместная в серьезном и важном докладе обстоятельность, которая равно убедительна и для испытанного в партийной теории слушателя и для обучающегося тут же, на собрании, менее сведущего партийного работника.

Но самое главное и самое нужное: Молотов знал, чего хочет для революции, какой хочет ее видеть.

— …Революция только начинается, товарищи. Сейчас, в эти дни и ночи, когда нам с вами нет еще времени умыться как следует, еще, товарищи, дымится порох на баррикадах, и мы на них неотступно стоим с оружием в руках, — вот в эти часы в Таврическом дворце уже образовалось правительство. Из кого оно состоит? Это все не случайные люди. Это правительство помещиков и капиталистов. Оно стоит не за революцию, а против революции. Оно стремится утихомирить революцию. Да и как могло быть иначе, если во главе этого правительства стоит монархист князь Львов. Вместе с ним в правительстве кадет Милюков, который еще вчера умолял брата царя — Михаила Романова принять престол и спасти Россию. На гребень политической волны выкинуты такие люди, как ярый империалист Гучков — председатель военно-промышленного комитета, миллионер-сахарозаводчик — Терещенко и крупнейший фабрикант Коновалов. С этим правительством нам не по пути. Но в эти же часы образовалось новое, пусть слабое еще, но наше, рабочее правительство! Умейте увидеть его, товарищи. Оно выражает надежды и чаяния рабочего класса и беднейших слоев населения городов и сел. Что же это за правительство? Это, конечно, Совет рабочих и солдатских депутатов!