Альбион и тайна времени - Васильева Лариса Николаевна

— Хорошо, — возразит на это не сведущий в английской жизни советский человек, — по-вашему получается, что поставить машину в центре Лондона невозможно? Невозможно. Есть, правда, чаще всего вокруг скверов, разрешенные стоянки со счетчиками — пять пенсов в час. Но их мало, и они, как правило, всегда заняты, а если вам повезло, то через час, где бы вы ни были, вы должны стремглав бежать на стоянку и опускать еще деньги, на следующий час.

Если же вы просто поставите машину на границе тротуара и мостовой, где непременно проведена будет запретительная желтая полоса, то, вернувшись спустя некоторое время к машине, найдете на ветровом стекле бумагу, длинный листок, аккуратно завернутый в прозрачный целлофан. Это штраф на шесть фунтов стерлингов за нарушение правил уличного движения. По всему городу разгуливают штрафовальщицы — женщины в форменных одеждах и фуражках с желтым околышем. От их зоркого глаза не ускользнет и самое малое, невинное нарушение.

— Нет сомнений — автомобиль — роскошь, — заключила миссис Кентон, без которой редко обходилась я в своем познании Британии. — Тут дело не только в стоянках, как вы выяснили, но и во многом другом. Самое главное, приобретя его, вы приобретаете верного разрушителя нервной системы. Подумайте — сидеть за рулем своей автомашины, раздражаясь на то, что медленно продвигаешься по забитому машинами городу, быть в напряжении, ведь каждую секунду соседний автомобиль может двинуть твою собственность в бок так, что и костей не соберешь, знать, что каждое движение шин по асфальту — это ручей пенсов и фунтов, текущих по серой асфальтовой ленте из твоего кармана, простите меня, — это не то же самое, что сидеть за пятнадцать пенсов на втором этаже красного автобуса, и пусть водитель нервничает — он за это зарплату получает.

В нашей семье много перебывало машин, скромных конечно. И сколько всегда хлопот! Трижды попадали мы в аварии. Однажды у нас из гаража украли машину со всем, что в ней было, и лишь через месяц полиция вытащила ее из реки, можете себе представить, в каком состояний. А эти цены на бензин!

— Милая, продайте машину, — заметила я ей не без ехидства, — и нервы будут в сохранности, и деньги в кармане.

Она на миг задумалась:

— Да, это был бы выход. Но я пойду на это только в крайнем случае. Пока машина есть, пусть она будет. Ведь мы можем на ней в любую минуту, когда захотим, поехать за город. (Миссис Кентон, в отличие от маленькой женщины, презирает загородные поездки, считая, что если воздух испорчен в городе, то и за городом не лучше, ведь для воздуха нет запретов и преград — он распространяется свободно.)

Нет, нет, нет — ни за что, покуда это возможно, не продадут ни маленькая женщина, ни миссис Кентон своих «механических зверей». Жаловаться будут, клясть дороговизну, но не продадут. Прежде всего потому, что автомобиль здесь — роскошь.

— У вас есть автомобиль?! О! (Восклицание означает, что вы сообщили нечто, внушающее уважение.) Какой марки?

Если марка оказывается скромная, развертывается оживленная и непритворная беседа о том, как хорошо, удобно и дешево иметь маленькую машину.

Если же марка внушительная, после секундной паузы, порой свидетельствующей о том, что собеседник, не могущий похвалиться тем же, несколько смущен вашей пышностью, возникает приятная, непритворная беседа о том, как дорого иметь хорошую машину, даже если здравый смысл подсказывал бы купить что-нибудь подешевле, вряд ли следовало бы это делать, в конце концов слепому ясно: то, что дешево, — то не столь добротно, надежно и долговечно, как то, что дорого.

Автомобиль в Англии прежде всего и самое главное — лицо обывателя, отражение его благосостояния, своего рода входной билет в гостиные того класса, к которому он хочет принадлежать.

У мистера Вильямса, например, никогда не было автомобиля — он слишком хорошо знает цену деньгам и не считает возможным тратить их по пустякам: за деньги покупать себе хлопоты, которых и даром хватает?

И все же, все же…

Стою на перекрестке Авеню роуд, Аделаид роуд Финчли роуд и Лес Святого Джона. В Англии почти нет регулировщиков уличного движения. В тех местах, где толпы людей пересекаются автомобильным движением например, на Оксфорд-стрит, роль регулировщиков выполняют женщины-штрафовальщицы: они попросту попеременно пропускают народ и автомобили, заметно отдавая предпочтение пешеходу.

Хочу перейти Аделаид роуд. Стою и жду, потому что — красный свет. Жду терпеливо, знаю, что сейчас сменится свет. Но что это: белый автомобиль, старенький и грязноватый, тормозит почти что у моих ног. Водитель из окна жестом предлагает мне перейти. Перехожу и, естественно, не могу не ответить ему улыбкой на улыбку. Вопреки, всем правилам движения, он пропустил меня. Это случается уже не первый раз, и всегда после такого случая невольно веселеешь и кажешься себе красивой и молодой, и англичане, хотя, быть может, за рулем сидит совсем не англичанин, тоже премилый, пресимпатичный народ…

Машина ваша стоит на повороте и ждет, пока пройдет поток. Непременно найдется в потоке третья, четвертая или пятая машина, водитель которой затормозит и пропустит вашу машину, показав рукой: мол, будьте любезны, уступаю. Вы не замедлите поднять ладонь и, непременно тоже улыбнувшись, жестом поблагодарите. При этом, заметьте, чувство собственного, достоинства испытывают оба — и пропустивший, и пропущенный.

Еще зебра. Белые полосы на асфальте, которые есть во всех странах мира. Не буду себя ругать — у нас, по-моему, зебра существует просто так, по традиции, и ничего для пешехода не означает, но не буду ругать — в Италии, на улицах Неаполя и Флоренции, в Копенгагене и Хельсинки, как правило, шоферы «плевали на зебру» и не пропускали меня, когда я ступала на расчерченный асфальт.

Совсем другое дело — Англия. И хотя на зебре порой случаются несчастья — чего не бывает с людьми — как правило, как закон — если зебра — вся власть пешеходу. Поначалу я испытывала даже некоторые угрызения совести, когда передо мной останавливался огромный, набитый пассажирами автобус, а за ним тормозил и весь «хвост» машин, автобусов, грузовиков. И всего-то переходила одна я. Поначалу угрызения были. Но человек быстро привыкает к удобству. Во всяком случае, когда однажды в Лондоне я попыталась ступить на зебру, но автомобиль не дал мне этого сделать, промчавшись передо мной, я весьма рассердилась на него и даже поворчала себе под нос. Привыкла, видите ли, к уступкам.

— Все едут, едут, куда они едут, за смертью своей гонятся, боятся не успеть! — размахивает руками мистер Бративати.

Мы переходим с ним улицу по зебре, остановив поток.

— Проклятые автомобили. Подумать только, что они сделали с воздухом в городе! Жена каждое утро снимает тряпкой с подоконника слой не то чтобы пыли, какого-то черного сала. Я, когда оказываюсь за городом, через пятнадцать минут начинаю ощущать, что у меня кружится голова и горят щеки. Это почему? Да потому, что человек — тоже машина. Он работает на топливе — воздух топливо. И все мое существо привыкло работать на отравленном, испорченном, засоренном топливе. Чистое топливо уже непривычно, и бедный организм активно на него реагирует. Он уже с трудом его принимает!

Парадокс, совершенный парадокс — автомобиль засоряет городской воздух, а человек покупает автомобиль, чтобы с его помощью убежать от засоренного города и подышать свежим воздухом! Чем больше автомобилей, тем хуже воздух. Чем хуже воздух — тем больше нужно автомобилей, дабы убежать от него. Колесо!

Мы идем с мистером Бративати на демонстрацию членов общества защиты городского воздуха от загрязнения. И в эту минуту мой эмоциональный спутник кажется ничем на свете более не озабочен, кроме проблемы городского воздуха?

— Все мои дети выросли на лондонском асфальте. Конечно, я сам виноват, мог бы жить в ладу с природой, работать в поле. Но так сложилась жизнь. Может быть, я и не так уж сам виноват: у меня ведь не было выбора, какую ферму покупать или в какой колледж пойти учиться. Выбор был один-единственный — метла. И асфальт. Вот дети и выросли. Ничего здоровые дети, черт бы их побрал, и умные. А все же гадость — автомобиль.