Основы истинной науки - I - И Калышева

Идеи служат не для того, чтобы расширить наше познание, но для того, чтобы уничтожить утверждения материализма и через то дать место нравственной философии, которую Кант считает самою важною частью философии.

Для признания метафизики как науки Кант поставил условием, чтоб она по отношению к своим источникам не была эмпирической (т.е. не основывалась только на одном опыте), потому что это условие заключается в самом понятии о метафизике; чтобы представить аподиктическую достоверность, она должна, по мнению Канта, быть познанием a priori. - Кант говорит (Пролегомены), что «разум наш, несмотря на все свои априористические начала, никогда ничего не познаёт, кроме предметов возможного опыта и о них узнаёт только то, что может быть доказано на опыте, но эго ограничение не мешает ему довести нас до объективного предела опыта, т.е. до чего-то, что само по себе не есть уже предмет опыта, но должно быть высшим основанием всякого опыта». Так как Кант относит эти слова к физико-теологическому доказательству бытия Божия, как высшего основания, то тем более должно быть позволено выводить заключения из необходимых отношений нашего опыта к чему-то вне его лежащему, когда это что-то стоит к нам во всяком отношении ближе, нежели Божество, которое есть нечто наиметафизичнейшее, тогда как никак нельзя сказать, чтобы какой-нибудь научный предмет находился уже совсем вне области нашего опыта.

Человечество стремится, конечно, как в положительных, так и в трансцендентных науках, к достижению достоверности; но когда не может достичь её, то должно довольствоваться вероятностью; и ею действительно всегда довольствовалась не только посредственная, но и серьёзно-научно-образованная часть человечества. Что наша организация ставит нам пределы, - в этом нет сомнения, но находимся ли мы уже у этого предела - это ещё вопрос; мы всё же должны проанализировать сами эти пределы и, сообразуясь с возможностью, расширять их, чтобы добыть для наших взглядов на природу вещей несколько надёжных предикатов; от наших же преемников будет зависеть увеличить ещё больше их число, и таким образом может устанавливаться наука.

Взгляд Канта относительно необходимости наблюдений и опытов совершенно не носит того абсолютно запрещающего и деспотического характера, который мы видим у всех позитивистов. Кант предлагает в этом случае благоразумие и осторожность, и не в видах психической несостоятельности человека; он ссылается на неполноту наших знаний и на несовершенство наших опытов. «Было бы нелепостью, - говорит он, - надеяться узнать о каком-нибудь предмете больше того, что заключается в возможном опыте; нелепо было бы иметь притязание определить такую вещь в её свойстве, как она есть сама по себе; ибо посредством чего мы сделаем такое определение, когда время, пространство, все рассудочные понятия и, кроме того, все те понятия, которые отвлечены от эмпирического воззрения или восприятия в чувственном мире, не имеют и не могут иметь никакого другого употребления, как только обусловливать возможность опыта? Но, с другой стороны, ещё большей нелепостью будет, если мы не признаем совсем никаких вещей самих по себе, или станем считать наш опыт за единственный способ познания вещей, следовательно, будем считать наше воззрение в пространстве и времени за единственное возможное воззрение, наш дискурсивный рассудок - за первообраз всякого возможного рассудка и, следовательно, примем принципы возможности опыта за всеобщие условия вещей самих по себе. Это правда: за пределами всякого возможного опыта мы не можем дать никакого определённого понятия о том, чем могут быть вещи сами по себе. Однако при вопросе об этом мы не свободны вполне воздержаться от всякого ответа, ибо опыт никогда не удовлетворяет разума вполне, он отсылает нас при ответе на вопросы всё далее назад и оставляет неудовлетворёнными относительно их полного разрешения, как это каждый может достаточно усмотреть из диалектики чистого разума, которая именно поэтому имеет своё законное субъективное основание. Кто может допустить, что относительно природы нашей души мы достигаем до ясного сознания субъекта и вместе с тем до убеждения, что его явления не могут быть объяснены материалистически, - и не спросить при этом, что же такое, собственно, душа? А так как тут недостаточно никакого опытного понятия, то, во всяком случае, приходится принять нарочно для этого некоторое разумное понятие (простого нематериального существа), хотя бы мы никак не могли доказать объективную реальность этого понятия. Кто может удовлетвориться одним опытным познанием во всех космологических вопросах о продолжительности и величине мира, о свободе и естественной необходимости, когда, как бы мы ни начали, каждый ответ, данный на основании опытных законов, всегда порождает новый вопрос, который точно так же требует ответа и этим ясно показывает недостаточность всех физических объяснений для удовлетворения разума? Наконец, при совершенной случайности и относительности всего, что мы мыслим и принимаем только по опытным принципам, кто не видит невозможности остановиться на этих принципах и не чувствует себя принуждённым, несмотря на всякие запрещения - пускаться в область запредельных идей, не чувствует себя принуждённым искать успокоения и удовлетворения за пределами всяких опытных понятий, - в понятии существа, которого идея сама по себе, хотя и не может быть ни доказана, ни опровергнута в своей возможности, так как касается чисто мысленной сущности, но без которой (идеи) разум должен был бы навсегда остаться неудовлетворённым?» (Пролегомены, стр. 146 - 149).

Нельзя не признать всеобъемлющего значения этих в высшей степени глубокомысленных слов великого мыслителя, которому должны были бы поклоняться люди и положительно учить их наизусть, чтобы никогда не вдаваться в такие крупные ошибки в выборе своего мировоззрения, как это мы слишком часто можем заметить в людях нашего века.

Отнять от людей возможность исследования целых областей знания, несравненно больших, чем те, над которыми трудится в настоящее время наука, единственно потому только, что, изучая и работая над ними, они могут впасть в ошибку, - казалось бы, не может быть названо целесообразным и серьёзным, и вряд ли такой метод, принятый людьми нашего века, может долго ещё продержаться; сам Кант сомневался в этом и надеялся на большое благоразумие: «Если спросят меня, - говорит он, - на чём я основываю эту надежду? Я отвечаю: на неотвратимом законе необходимости. Чтобы из опасения ложной метафизики дух человеческий бросил вовсе метафизические исследования - это так же невероятно, как и то, чтобы мы когда-нибудь совсем перестали дышать из опасения вдохнуть дурной воздух. Всегда и у каждого мыслящего человека будет метафизика, и при недостатке общего мерила - у каждого на свой лад». (Пролегомены, стр. 173).

Если бы позитивисты только поняли, что, избегая возможности одних ошибок, они впадают в другие, большие, при которых они придают всей своей науке фальшивый тон, - они, наверное, изменили бы свои отношения к науке и установили большую откровенность в оценке своих знаний, и тогда они вводили бы своих последователей в меньшие ошибки, и, следовательно, позитивизм не имел бы таких дурных и чисто пагубных последствий.

Существенно необходимо, чтобы каждый знал и всегда помнил, что за каждым невыясненным по существу понятием кроется целый недосягаемый для науки мир, расследование которого ещё предстоит, но пока ещё остановлено и даже совсем запрещено позитивизмом, вследствие младенчества науки и умственной несостоятельности современного человечества; одно уже это сознание совершенно меняло бы взгляд человека на свою науку и ставило бы её на ту истинную почву в ряду всех человеческих знаний, которая по справедливости ей принадлежит. Этого в настоящее время совершенно нет, все относятся к науке, как к чему-то вполне законченному, цельному, непреложно-верному и авторитетному во всех отношениях. Позитивисты не хотят и допустить, чтобы могли существовать такие явления в природе, которые не были бы им известны и не были бы ими разъяснены, они полагают, что все явления составляют достояние их науки. Всё же непонятное им безжалостно исключается из среды достойного подлежать изучению; целые группы фактов, действительно существующих, отвергаются, целые теории извращаются, ссылаясь на психическую несостоятельность человека для того, чтобы наука не сталкивалась с теми темами, которые могут пошатнуть её, столь удобно для них сложенное, миросозерцание.

Приведём примеры:

I) Вспомним, как сто лет тому назад Месмер открыл новую силу в человечестве, способную вызывать разные непонятные состояния организма. К Месмеру стекались тысячами больные и получали исцеление. Месмер долго и упорно проводил своё открытие, бесплодно борясь с учёным медицинским миром, от которого так и не добился официального исследования его открытия, как способа лечения больных.