Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк» - Виктор Карпенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Неужто все выгребут? – не могла поверить Алёна.
– Решают, – кивнула Родимна на дверь. – Послали выборных, может, умолят Овдея Никитича подождать с должком до осени. Не лихоимец, чай, живой человек.
В это время дверь распахнулась и из избы вышли выборные: Семен Заплечный и Фрол Крутой. Христорадиевцы ринулись к ним.
– Ну что?
– Повременят до осени али как?
Фрол Крутой, не поднимая глаз, прохрипел:
– Плохо дело, мужики, свезти зерно повелели. – Стон прокатился над толпой, бабы заголосили.
– Не отдадим! – закричал высокий и худой, как жердь, мужик, потрясая кулаками.
Из избы вышли Овдей Солоницын, Гордей Темный да два приехавших с Овдеем мужика.
– Чего раскричались? – сошел с крыльца к сгрудившимся христорадиевцам Гордей. – Ревом делу не поможешь. Чтоб до полудня зерно собрано было.
– Не губи, родимый, – подступилась к старшому одна из баб, – пожалей детишек.
Оттолкнув ее, Гордей Темный шагнул дальше, но из толпы вышел старец Мартьян. Трясущимися губами он стал умолять:
– Помилосердствуй, Гордеюшка. Не сегодня-завтра сеять надобно, а зерна-то у нас токмо на посев и осталось, – и, обращаясь к Овдею Солоницыну, добавил: – Ты уж прости нас, не со злого умысла мы, не будет тебе хлебушка, нету у нас его. Оголодал народ.
– Оголодал? – взревел Гордей. – Ослушничать! – и размахнувшись, он ударил старца Мартьяна. Тот, охнув, повалился ему под ноги.
Алёна бросилась к старцу, но уже ничем не могла ему помочь – старец лежал бездыханно. Она медленно выпрямилась и, решительно шагнув к Гордею Темному, бросила ему в лицо:
– Убивец, невинного загубил!
Старшой от слов этаких отшатнулся, но тут же замахнулся на Алёну кулаком.
– Не займай, баба! Уходи, откель пришла, не твово ума дело сие.
– Убивец! – уже тверже повторила Алёна и, повернувшись к христорадиевцам, крикнула: – Да сколь сносить вы будете этого лиходея, безответные? Гляньте на себя – кожа да кости, а он – краснючий, морду отъел, что боров. Не сеет, не жнет, а лучше вас живет.
– Умолкни, баба! – рванул Алёну за плечо Гордей. – Не доводи до греха.
Алёна отшвырнула тяжелую руку Темного и, шагнув к раскинувшемуся Мартьяну, снова склонилась над его остывающим телом. Смежив ему веки и перекрестив, Алёна сняла свой платок и закрыла покойнику лицо.
– Прими его душу, Боже, не оставь раба твоего без милости.
Овдей Никитич, подойдя к Гордею и взяв его за локоть, тихо спросил, кивнув на Алёну:
– Чья баба?
– Не здешняя, из скита староверческого пожаловала, – ответил, скривив брезгливо рот, Гордей. – Из беглых, должно.
Солоницын, кивнув приехавшим с ним мужикам, приказал:
– В избу ее, поспрашаем, откель взялась такая прыткая.
Мужики подхватили Алёну под руки и уволокли.
Глухой ропот пронесся над толпой. Семен Заплечный, оттолкнув Гордея, рванулся на выручку Алёны в избу. Оттуда раздались крики, грохот падающих лавок, глухие удары.
– Семена убивают! – раздался истошный крик над толпой, и мужики, подмяв под себя Гордея и Овдея Солоницына, бросились к дверям.
Посреди светелки с окровавленным лицом стоял Семен Заплечный. Оба дворовых, скорчившись, лежали у его ног.
– Никак порешил? – ахнул кто-то из мужиков.
Иван Зарубин – степенный, хмурого вида мужик, встав на колени и приложив ухо к груди одного из приезжих, а затем к груди другого, пробасил:
– Отошли, Царствие им Небесное.
– И Гордей Темный тоже, кажись, отходит, – добавил кто-то из только что вошедших в избу христорадиевцев.
– Да-а, наработали, – выдохнул Зарубин.
В светелке воцарилась тишина.
– Чего сникли? – сказал, обтирая подолом рубахи лицо, Семен. – Ништо не за себя постарались мы ноня? Надоумила нас женка, хватит, поди, с нас соки тянуть, кровушку пить. Али мы не люди? Живем в лесу, а зверя бить не моги, с голодухи ноги еле тягаем, а зерно отдай. Хватит! Натешились над нами, теперь наш черед! Так, мужики?
– Так, Семен, твоя правда! – ответили мужики.
– За топоры браться надо!
– Постоим за себя, за детишек наших!
– Вот и ладно, – одобрил речи Семен. – А этих, – показал он на трупы приезжих, – выволакивай, чтоб не смердили. В лесу подале заройте.
Мужики начали расходиться.
В избе остались только Семен да сидящая на лавке Алёна.
– Что скажешь, заступница? Заварили мы с тобой кашу. Тебе чего, уйдешь себе, а нам ту кашу хлебать, – сел на лавку рядом с Алёной Семен.
– Из-за меня все это, я и в ответе с вами, – тихо отозвалась Алёна. – А вот что делать, подумать крепко надобно.
2
Вечером к избе Гордея Темного собрались почти все мужики Христорадиевки: бородатые, худые, в истрепавшихся за зиму лаптях, чунях, в потертых зипунах – они настороженно поглядывали из-под войлочных шапок на вышедших из избы Фрола Крутого, Ивана Зарубина, Федора – кузнеца деревенского. Алёна была тут же.
Вышел из избы и Семен Заплечный. На его темном от загара лбу белела повязка. Подойдя к мужикам, он поклонился и, тяжело выдавливая из себя слова, заговорил:
– Убиенных ноня нам не вернуть. И за них нам попомнят. Давайте, мужики, думать, как себя оборонить да женок наших, да детишек от напасти уберечь.
Мужики молчали.
– Вот ты, Селиван, – обратился Семен к низенькому мужику, слывшему на деревне умником, – что думаешь?
Селиван выскочил вперед и бойко затараторил:
– Я так, мужики, разумею: уходить надобно в леса поглуше. Поживем малость, а там и поутихнет шум. Мы и возвернемся в деревеньку-то…
Из толпы вылез Мартьян Скакун.
– Ватажку надо сколотить, – предложил он. – Да животов приказных, да служек княжеских пошарпать, оружие добыть, на коня сесть, тогда мы сила. А ноня что у нас? Топоров два десятка да колья. Супротив ружейного боя с дубьем не станешь. Так-то вот, – заключил Мартьян и полез обратно в толпу.
На крыльцо поднялся худенький мужичишка – Семка Рваный. Тряся реденькой козлиной бороденкой, он заголосил, что баба по покойнику:
– Противоутодное Богу дело замыслили, мужики! Смирите гордыню свою, покайтесь в грехе свершенном и приидите коленопреклоненными, головой повинною к благодетелю нашему – князю-батюшке!
Толпа заревела, мужики заорали всяк на свой лад, заулюлюкали, засвистели.
Семка Рваный, весь съежившись, нахлобучил на глаза ветхую шапчонку и, скатившись с крыльца, юркнул за угол.
– Погодь, мужики! – утихомирил толпу Семен Заплечный. Все утихли, ожидая его слова. Но он и рта не успел открыть, как стряслось дивное.
– Дозволь, народ честной, я слово скажу, – внезапно раздался в тишине голос Алёны.
– Не бабьего ума дело! – послышалось из толпы.
Семен поднял руку.
– Послушаем женку. Баба бабе рознь. А эта грамоте обучена.
Алёна, смело глядя в насмешливые глаза мужиков, звонким от внезапно нахлынувшего волнения голосом заговорила:
– Думается мне, что попервости надобно заставу поставить верст за пять-шесть от деревеньки да имать всех, кто будет идти в Христорадиевку, а верст за десять – еще одну заставу. В схороне пусть стоят, и ежели войско какое на нас двинется, упредят. Иным же в лесу место глухое выбрать надо, землянки вырыть, сушняку на дровишки заготовить, припасу какого ни на есть, и ежели тяжелая година наступит – уйти с женками да с ребятишками в то потайное место.
– А где припасов-то взять? – выкрикнули из толпы.
– Добыть надобно, – обернулась Алёна на голос. – С топором ли, с колом ли, а добыть припасов на весь мир, и зелья ружейного, и ружей, и сабель, и коней добыть.
Синь-глаза Алёны стали серыми, резче обозначились складки у рта, и казалось мужикам, что не баба перед ними, а пылкий вой рать для сечи скликает.
Призадумались мужики. Воевать, чай, не поле пахать – дело непривычное для мужицкого разума, для рук его на земле натруженных.
Семен подошел к Алёне и стал рядом.
– Ладно говорила, – похвалил Алёну Заплечный. – И начинать бы нам дела те ноня.
– Знамо, – согласилась Алёна, радуясь успеху своих слов. – Чай, не все добро Гордей в Арзамас свез на двор княжеский, поди, и себе немало оставил, – кивнула она на гордеевский амбар.
– Ай да голова! – воскликнул Семен и, обращаясь к мужикам, крикнул: – Али не дело нам в анбар Гордейки заглянуть, он ему, поди, не нужен боле.
– Ключи давай! – закричали в толпе.
– Ключи-то на что? Нам теперь ключи без надобности, – сказал Семен. – Мы таперича во все двери вхожи.
Слетели под напором множества плеч двери, мужики ввалились в амбар. Вдоль стен стояли лари. Распахнув крышку одного из них, бунтовщики удивленно переглянулись, увидев там зерно.
– Вот те раз… Зерно-то отборное! Ай да Гордей! Собака!
Захлопали откидываемые крышки.
– Семен! Вот еще зерно! И в этом тож имеется.
– Ну и ладно. Хлебушек этот наш. Гордей, верно, запамятовал его на княжеский двор свезти, посему мы ему и хозяевы. Поделим поровну! – заключил Семен.